Геомар Куликов - Юрьев день
Свистнул негромко Митька. Позвал:
- Буран! Ласка!
С дальнего выгула огромными скачками - две борзые. Первой - чуть Митьку не сшибла, едва устоял на ногах - Ласка, Митькина и Тренькина любимица. Стройная, тонкая, ноги высокие, живот подтянут, на узкой морде глаза умные. Спина и уши рыжие, а морда, живот, грудь, шея, ноги, хвост - белые. Будто в парном молоке искупалась Ласка, да так наполовину и осталась цвета белоснежной молочной пены. Следом Буран. Тоже огненный, только лапы, морда да иолхвоста белые. Словно и он побывал в молоке, самую малость, однако: морду, лапы да полхвоста замочил.
Буран и Ласка - брат и сестра. Старательно, с любовью выхаживает их Митька. Оттого и привязаны к нему собаки безмерно и слушаются с первого слова.
Вьются борзые вокруг Митьки, повизгивают от радости, словно век с ним не видались. Приговаривает Митька строгим голосом:
- Тихо! Тихо! Эва, расходились!
Понимают собаки: не сердится их воспитатель и друг. Только вид делает, будто недоволен.
Шагают важно Митька с Тренькой по псарному двору. И, почитай, всякий встречный с Митькой норовит словом перекинуться: безвестный молодой псарь в гору пошел - - княжьим стремянным стал. Да и любили Митьку за веселый нрав и незлобивость. Не чета был завистливому и мстительному Ларьке.
Свернули в хлев-конуру, где Ласка с Бураном жили. Лишнего места нет. Но и не тесно. Пол глиняный, как и в сенях, песком посыпан. Низкие широкие скамьи-нары устланы свежим пахучим сеном. На них спят Ласка и Буран. Оконце небольшое, дощечкой задвигается в ненастье. На полке щетки лежат борзым шерсть вычесывать.
- Подожди малость, - сказал Митька, - я быстро.
Борзые за ним было. Митька негромко:
- На место!
Поджали хвосты собаки, морды опустили. На нары послушно залезли.
- Так-то! - довольно заметил Митька.
Сидит Тренька в собачьем хлеву - светло и весело на душе. Ласка головой в колени уткнулась. На Треньку доверчиво глянула.
Принялся Тренька Ласку по голове гладить, за ушами чесать, приговаривать:
- Ласочка, милая... Собака хорошая...
Жмурится Ласка от удовольствия. О Тренькины колени мордой трется. Митька вернулся. Поставил на нары горшок. Развернул тряпицу, и все трое, Тренька, Ласка и Буран, носами повели. Вкусный дух шел от горшка! Проглотил Тренька слюну. Буран с Лаской облизнулись.
Достал Митька из-за пазухи деревянную расписную ложку. Протянул Треньке.
- На, ешь!
Взял Тренька горшок, крепко к животу прижал, ложку в него запустил: большущий кусок горячего мяса достал.
- Есть мясо-то! - воскликнул торжествующе. Увидел Митькины улыбающиеся глаза, засмеялся: - Ты, поди, и раньше знал, да?
Ничего не ответил Митька. Да и что отвечать? Рассказывать, как весь месяц, пока Треньки не было, ждал его терпеливо и каждое утро готовил такое вот угощение?
Ест Тренька вкусное горячее мясо с распаренной овсянкой. Буран и Ласка с нар соскочили, ему в рот смотрят, слюну на пол роняют.
Опомнился Тренька.
- А им?
- Они вволю едят. Поболее и получше, чем вы с маманей... - Покачал Митька укоризненно головой: - Не стыдно, Ласка? А тебе, Буран? Утром досыта тем же мясом с такой же овсянкой кого кормил, а?
Словно поняли борзые Митькины слова. Морды отвернули: а мы, мол, что? Ничего. Просто так смотрим...
Щедр был князь на корм для собак. Понятно, и людям,что при псарне находились, вкусной собачьей еды перепадало. Не как другим холопам, что иной раз впроголодь жили.
Торопится Тренька. А вдруг кто увидит и старшему борзятнику аль ловчему донесет? Что тогда? Уже остатки со дна горшка выскребал, когда пала на него тень человека, появившегося в дверях. Поднял голову Тренька и ложку с перепугу уронил. Стоял перед ним толстомордый рябой малый с перевязанной ногой.
Ларька! Забилось часто-часто Тренькино сердце. Ласка с Бураном зарычали. Ларька на них не обратил внимания, спросил у Митьки:
- А ну как ловчему аль самому князю скажу?
- Не скажешь! - спокойно ответил Митька. - У тебя более моего рыльце в пушку.
- Верно, - будто удовлетворенно даже кивнул головой Ларька. - Не скажу. Мы с тобой на другой дорожке встретимся!
И исчез так же внезапно, как появился.
Собаки было, оскалив пасти, за Ларькой.
- Назад! - остановил их Митька.
Перевел дух Тренька. Глядит со страхом на старшего брата:
- Что теперь будет?
- Ничего не будет, - сквозь зубы процедил Митька. - Я тебе говорил, еще посмотрим, кто верх возьмет.
Приметил Тренька - Митька встревожен не на шутку, только виду не подает.
Не злопамятлив Тренька и потому забыл вскорости неприятную встречу.
А когда вечером шел, все вспоминал княжью псарню, еду вкусную, что борзым и гончим дают, и думал: "Хороша, однако, собачья жизнь!"
Глава 5
ПОТЕРПИ МАЛОСТЬ...
Зачастил Тренька на псарный двор к Митьке по хорошей погоде.
Чуть не каждый день вышагивает три версты туда да три обратно.
Ласка с Бураном радуются ему, почитай, как самому Митьке. Мудрено ли? Митька отойдет куда-нибудь - вместо него Тренька. Собакам шерсть щетками вычесывает, лапы, коли надо, моет. Играет с ними без устали.
Мать сердится:
- Дома бы посидел!
Тут за Треньку - отец:
- Не девка, чтоб за мамкин подол цепляться. Мужик растет.
- Лесом ходит... - тревожилась мать. - Волки там.
- Л я их палкой! - показывает Тренька палку, что вырезал ему из молодой крепкой березы Митька.
Не знает мать, плакать или смеяться.
- Нешто от волков палкой отобьешься?
- А я их напугаю!
Вот тебе и весь сказ!
Храбрится Тренька перед матерью. По правде, страшновато в лесу.
Особенно коли припозднится с обратной дорогой. Хрустнет поодаль ветка у Треньки душа в пятки. Ну, а как и впрямь волк или медведь караулят?
Учил дед: самое последнее - от зверя иль животного бежать, будь то волк, собака или бык бодливый. Никак нельзя свой страх показывать. Потому хоть и озирается Тренька, однако крепится, шагу не прибавляет.
Иной раз для храбрости даже песню запоет.
Однако чем далее, тем короче становятся дни и длиннее ночи.
Все позже занимается тусклый осенний рассвет, и все раньше опускаются густые темные сумерки. И лес день ото дня делается мрачнее и словно бы гуще.
Как-то сам Митька, проводив Треньку, сказал:
- Ты погоди пока ходить ко мне. Снег ляжет, в лесу посветлее будет, да и зверь по белой тропе осторожнее станет - тогда другое дело. Вчера ночью волки в двух дворах овец порезали и потаскали.
Жалобно посмотрел Тренька на старшего брата:
- Взял бы меня на псарню? Работы не боюсь, какую хочешь сделаю.
Попроси мамку с тятькой, может, отпустят, а?
- Эх, Тренька, глупый ты человек, - вздохнул Митька. - Раньше времени в хомут-то чего лезть? Еще запрягут, повезешь свое. На княжьей псарне служить - не у мамки на печке нежиться.
Тренька нос повесил. Митька его кулаком легонько в бок:
- Вот на княжескую охоту, коли пожелаешь, могу взять.
Не поверил Тренька.
- Хитрости тут особой нет, - пояснил Митька. - Князь по первой пороше ладит большую охоту и будет собирать кричан - людей, которые бы зверя гнали. Туда и поставлю.
- Митька! Вот спасибо-то! - возликовал Тренька. - А маманя дозволит? забеспокоился.
- То моя забота, - сказал Митька. - Наперед ничего не говори. Жди первого сНега, а с ним - меня.
Дороги обратной в тот день не заметил Тренька. Кажись, в единую минуту три версты отмахал.
Дома теперь одолевала Треньку мука. Как не поделиться с отцом или дедом новостью? Однако не велел Митька про охоту сказывать, и молчал Тренька, хотя стоило ему это труда великого.
Только раз сто на дню выбегал из избы: посмотреть, не выпал ли снег.
Однажды, решив, что утро наступило, скатился с полатей полусонный - и на крыльцо. Глядь, темным-темно вокруг. На черном небе звезды мигают. Месяц тонким серпом светит. Плюнул с досады, в избу вернулся.
Мать проснулась:
- Аль с животом неладно?
- С чего взяла? - удивился Тренька.
- На двор бесперечь бегаешь.
- Так просто, на волю, душно в избе, - слукавил Тренька.
Вздохнула мать:
- Чуден ты стал, Терентий. А отчего - не пойму.
Однако, сколько ни бегал Тренька, нету снегу, да и все тут. Шумит потемневший осенний лес. Треплет ветер грязную солому на крышах.
- Зима припозднилась ноне, - сказал как-то деду.
Тот лохматые брови вскинул:
- Будто? А я думал, все своим чередом идет. Знать, ошибся на старости лет. Чего тебе вдруг зима понадобилась?
Заерзал Тренька на лавке. Правду все одно не скажешь. Особенно деду.
- Соскучился по зиме да по снегу, - ответил.
- То, конечно, причина, - посмотрел дед на Треньку непонятно. - Уважу, будет тебе завтра зима.
- Смеешься все...
Утром проснулся Тренька - в избе светло. Выскочил на крыльцо.
Батюшки! Всю землю точно лебяжьим пухом укрыло. Лежит тот ослепительный белый пух повсюду: на деревьях, крышах, заборах. Даже с неба падает хлопьями крупными, медленными.