Пол и секуляризм - Джоан Уоллак Скотт
Спикеры международных конференций связывали проекты развития для третьего мира (как он тогда назывался) с контролем женщин над их репродуктивностью. Серьезный прорыв произошел на Международной конференции по населению и развитию, проходившей в Каире в 1994 году, когда аргументы феминисток возобладали над предшествующими стратегиями, связывавшими улучшение положения женщин и контроль за рождаемостью. В Каире причинно-следственная связь была перевернута, и наделение женщин правами было поставлено в центр внимания: это означало повышение уровня образования женщин, предоставление им работы, приносящей удовлетворение, стимулирование разделения домашнего труда между супругами и, самое главное, контроль над их репродуктивными способностями. Утверждалось, что женщины, наделенные подобными правами, сами захотят иметь меньше детей, замедлив рост населения[387].
Когда феминистки и борцы за права человека переключились в этот период на международную ситуацию, их работа оказалась заложницей повестки холодной войны, но при этом некоторым образом стала теснее связана с идеями прав, чем на «кухонных дебатах». Западная либеральная идея индивидуальных прав (применительно к религии или к женщине, неважно) была статьей экспорта, способом подрыва коммунистических представлений об общей, коллективной ответственности и потому способом деполитизации вопросов экономической причинности. Мойн отмечает, что если в 1940‑е дискурс прав человека «подразумевал политику гражданских прав у себя дома», в 1970‑е он уже был озабочен «политикой страданий за рубежом»[388]. Это, безусловно, было так на конференциях ООН, проводившихся в 1975–1995 годах, когда велись споры о том, как улучшить положение женщин в развивающихся странах. Если делегаты из Западной Европы и США сосредоточились на экспорте своих представлений об индивидуальных правах (целями были свобода и эмансипация), делегаты от глобального Юга говорили о социальной справедливости и политике дискриминации — их язык чаще был языком равенства, ставившим акцент на необходимости поисков альтернативы капитализму[389].
К концу холодной войны и краху СССР либеральный западный проект стал господствующим. Вместо дебатов о связи между экономическим развитием и социальной справедливостью внимание все более было сфокусировано на таких вопросах, как насилие над женщинами как источник их угнетения. Считалось, что насилие прежде всего характерно для «неразвитого» мира, где происходили убийства во имя чести, сати (самосожжения вдов) и другие неприемлемые практики, нарушавшие телесную целостность девочек и женщин. Я еще вернусь к тому, как «насилие над женщинами» создало условия для антимусульманского импульса в дискурсе секуляризма в XXI веке. Пока я только хочу отметить, что акцент на телесной неприкосновенности, индивидуальном выборе и сексуальных правах означал, что женщины (на которых ссылались, как на «пол» в XIX веке) вновь изображались как прежде всего сексуальные существа, а эта репрезентация могла быть истолкована самыми разными способами.
Сексуальная свобода
Херцог отмечает, что ХX век часто называют «веком секса», и, хотя она предупреждает, что прогрессивный нарратив слишком упрощает эту характеристику (на самом деле были консервативные откаты и амбивалентность), она подробно документирует «усиление политической значимости сексуальности» в странах Запада в ходе многочисленных дебатов[390]. У каждой из стран была своя история, но секс был главной заботой, будь то в романах, фильмах, рекламе, других культурных медиа или в политике. Сексуальное освобождение, ассоциировавшееся с богемой начала столетия, в 1960‑е превратилось в мантру[391]. Для некоторых студенческих движений — Беркли в 1964‑м — свободная любовь была формой свободы слова. Во время событий мая 1968‑го во Франции стены были исписаны упоминаниями любви и секса: «оргазм без пределов», «чем больше я занимаюсь любовью, тем больше делаю революцию». В Западной Германии протестующие провозглашали, что «удовольствие, секс и политика — это одно и то же»[392]. В США противники войны во Вьетнаме призывали «заниматься любовью, а не войной». Одни левые активисты обращались за вдохновением к теории австрийского фрейдо-марксиста Вильгельма Райха. В 1960‑е его работы 1920–1930‑х были заново переведены и переизданы. Райх утверждал, что «социальная справедливость и удовольствие — поддерживающие друг друга проекты»[393]. Другие искали вдохновения у американцев Альфреда Кинси и Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, чьи исследования человеческой сексуальности задокументировали целый ряд сексуальных практик, расходившихся с нормативными ожиданиями[394]. В этот период вновь особый интерес вызвал феномен гомосексуальности, а утверждение прав геев поставило под вопрос ассоциацию однополых практик с перверсией. Капиталистический рынок очень быстро сумел нажиться на новом внимании к сексу за счет выпуска пособий по улучшению техники, секс-игрушек и рекламы, обращенной к новым идентичностям, вступившим в игру.
Внимание к физическому удовольствию и эротическому обмену пришло на смену прежним моделям гетеросексуальной пары (где в центре находилась репродукция или взаимодополнение), однако сексуальная свобода (даже если ее определение расширилось, включив однополые союзы) не обязательно была синонимом гендерного равенства. Она тем не менее открыла пространство для феминистской критики господствующих норм и для кампаний по борьбе с угнетением и дискриминацией, которые определялись в качестве антитезиса свободы (в их числе были мизогиния, мужское господство, сексуальные домогательства, изнасилование, домашнее насилие и гомофобия)[395].
Внутри феминистского движения и движения за права ЛГБТ велись горячие дебаты о том, что на самом деле означает сексуальная свобода и нужны ли законы для того, чтобы гарантировать ее в качестве права человека: «Является моногамия возможностью сексуального освобождения или же она отомрет, подобно государству?»[396] Был ли сам по себе гетеросексуальный сексуальный акт для женщин неизбежной формой отчуждения?[397] Было ли лесбийство вопросом приватных сексуальных предпочтений или же политической альтернативой для гетеросексуальной матрицы? Женщины ли лесбиянки?[398] Являются ли репродуктивные технологии единственным способом освободить женщин от первичности их роли матерей?[399] Является ли порнография приемлемым выражением желания или она — стимул к насилию, который должен быть законодательно запрещен? Проституция — свободно выбранный сексуальный труд или сексуальная и экономическая эксплуатация?[400] А как насчет самого феминизма: должны ли женщины требовать равенства (базовой одинаковости людей) или отличия (отличительного набора женских черт) как основания для признания своих прав?[401] Возникнут ли изменения в результате повышения осознания или же потребуется социальная революция?[402] Каковы будут последствия обращения к государству за признание этих прав? Ответы на эти вопросы радикально расходились друг с другом и породили множество фракций и расколов, которые сохраняются по сей день, но они также указывали на общую веру в то, что есть нечто под названием «сексуальная свобода», к чему следует стремиться и что является универсальным правом человека.
«Сексуальные чувства и реакции, — писали авторы сборника „Наши тела, мы сами“ (1971), — центральное выражение нашего эмоционального, духовного, физического
