"Дева со знаменем". История Франции XV–XXI вв. в портретах Жанны д’Арк - Тогоева Ольга Игоревна

Иными словами, Вольтер полагал, что для спасения родной страны от иноземных захватчиков совершенно не обязательно становиться мученицей за веру, Божественной посланницей и уж тем более быть святой девственницей. Высмеивая не столько дурные стихи Жана Шаплена, сколько его уверенность в том, что обет целомудрия, принесенный Жанной д'Арк, прямо указывал на ее избранность, французский философ превращал свою пародийную поэму в подлинный бурлеск, где тема сексуальной вседозволенности полностью затмевала основной, казалось бы, сюжет.

Впрочем, в основе подобного взгляда на события Столетней войны лежало не только отношение Вольтера к религии. Не меньшее значение имели и его познания в истории, а именно знакомство с различными трактовками прошлого Франции, среди которых явное предпочтение он отдавал, в частности, взглядам Ангеррана де Монстреле[747]. Официальный историограф герцогов Бургундских был, как известно, скептически настроен по отношению к Орлеанской Деве: вопреки прекрасно известным ему историческим фактам[748], он утверждал, что большую часть жизни она прослужила в таверне, где освоила «верховую езду, воинское искусство и другие приемы, на которые не способны молодые особы»[749]. Явный намек хрониста на весьма распущенный образ жизни, который якобы вела в юности героиня Столетней войны, был многократно усилен в поэме Вольтера:

Из того же источника, на мой взгляд, могла быть заимствована в «Девственнице» и история крылатого боевого осла. Конечно, в основе этой сюжетной линии лежали и многие иные, чисто литературные тексты — греческие мифы, «Метаморфозы» Апулея и, наконец, «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто[751]. Однако о возможном присутствии осла в эпопее Жанны д'Арк из всех очевидцев событий сообщал только Ангерран де Монстреле. Повествуя о неудачной попытке взятия Парижа войсками Карла VII в сентябре 1429 г., он писал: «Во время этого штурма были повержены многие французы… Среди них и Дева, серьезно раненная и проведшая во рву, под задом осла, весь день до вечера, когда Гишар де Шьемброн и другие [солдаты] пришли за ней»[752].

Стоит отметить, что ни один из авторов XV в. не повторил это замечание бургундского хрониста. Однако оно возникло вновь в текстах XVI столетия — правда, теперь уже только английских. Без малейших изменений его воспроизвели сначала Эдвард Холл в 1542 г., а вслед за ним — Ричард Графтон в 1568 г.[753] Cложно сказать, был ли знаком с их хрониками знаменитый французский философ в тот момент, когда приступал к «Орлеанской девственнице», однако «английский след» в создании этой поэмы заслуживает, как кажется, особого внимания.

Насколько можно судить, среди специалистов по творчеству Вольтера на сегодняшний день практически не существует разногласий относительно источников многочисленных образов и сюжетных линий, задействованных в его самом скандальном поэтическом произведении. Исследователи признают безусловное влияние на автора античной и библейской традиций[754], средневековой агиографии[755], итальянской рокаильной поэмы[756]; указывают на возможные или явные заимствования из «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле, «Потерянного рая» Джона Мильтона и «Худибраса» Сэмюэля Батлера[757]. Однако не менее важной, на мой взгляд, являлась связь «Орлеанской девственницы» — и прежде всего ее эротической составляющей — с английскими историческими сочинениями.

Как я уже упоминала, идею о том, что Жанна д'Арк в действительности являлась обыкновенной армейской проституткой, возможно, даже ожидавшей ребенка на момент своего пленения, поддерживали на протяжении XV–XVII вв. многие английские авторы: анонимный продолжатель «Хроники Брута», Гектор Боэций, Уильям Кэкстон, Полидор Вергилий, Уильям Шекспир и другие[758]. Та же традиция сохранилась и в более позднее время. Так, Поль Рапен де Тойра, французский протестант, вынужденный перебраться в Англию, а затем в Голландию[759], выпустил в 1724–1736 гг. многотомное издание «Истории Англии», в которой героине Столетней войны была посвящена отдельная глава — «Диссертация об Орлеанской Деве» (Dissertation sur la Pucelle d'Orleans)[760].

Важнейшим источником сведений для одного из первых и самых ярких представителей так называемой историографии вигов[761] служила, как и для Вольтера, «Хроника» Ангеррана де Монстреле. Рапен де Тойра отмечал, что бургундский историограф был единственным, кто встречался с Девой лично, кто повсюду следовал за герцогом Филиппом III Добрым, а потому только его взвешенным суждениям и можно доверять[762]. Монстреле не верил в сверхъестественный (Божественный или дьявольский) характер миссии Жанны д'Арк[763] — этот рациональный взгляд на прошлое полностью разделял и автор «Истории Англии»[764]. С его точки зрения, героиня Столетней войны с самого начала являлась всего лишь инструментом в руках политических советников Карла VII: ее использовали для того, чтобы заставить правителя отказаться от мысли уступить свою страну англичанам и начать против них активные боевые действия[765]. Это был настоящий «заговор» (complot), главная роль в котором отводилась «разумной и отважной крестьянке, умеющей ездить верхом»[766].

Что же касается личной жизни Жанны д'Арк, а также ее ближайшего окружения, то эти вопросы интересовали Рапена де Тойра особо. Он полагал, что поведение Девы «наводит на многие размышления»[767], ведь французские «генералы» просто «возили ее с собой и выставляли впереди войска», а от нее требовалось лишь «стойко следовать за ними», однако подобную «стойкость» историк отказывался признавать «чудесной»[768]. В заключении к «Диссертации» он подробно перечислял всех военачальников, которые, как он полагал, могли воспользоваться прелестями девушки, и ссылался на Полидора Вергилия, настаивавшего на том, что она притворялась беременной во время процесса 1431 г.[769] Более того, сомнительный моральный облик французов — начиная с Карла VII, состоявшего в скандальной связи с Агнессой Сорель, чему свидетелями стали все его придворные, — по мнению Рапена де Тойра, в принципе не предполагал, что Господь явит им свою милость, освободив от захватчиков благодаря простой «горничной из таверны»[770].