Борис Греков - Грозная Киевская Русь
Главный интерес феодалов на данном этапе развития феодальных отношений сосредоточен теперь на массовом деревенском населении — крестьянстве, и понятно, почему Вислицкий статут, одной рукой отменяя закон, ставший уже анахронизмом, другой — подчеркивает новый, ставящий целью укрепление за феодалом новых пластов крестьянства.
«Частокрот бывают села пусты панов, — читаем в том же статуте, — коли селяне идут прочь от своих панов без вины (в латинском тексте nulla… legitima causa ad hoc persvadente…). Мы (с) своею радою уставляем, иж…[288] сусед посполито (insiniul) не может пойти из одного села до другого, одно один, а любо два, а то с волею панскою, вынявши у некоторых члонках (т. е. за некоторыми исключениями. — Б. Г.): коли пан своему селянину дочку ему усилует, а любо жону; а любо именье силою берет, а любо, коли будет пан у клятве черес год…[289] ать три, а любо четыри, но вси могут пойти прочь, где кому любо»[290].
Едва ли есть основания сомневаться в том, что в XI–XII вв. и каждый русский феодал-землевладелец, не только князь, наследовал имущество своего крестьянина, не имеющего сыновей. Едва ли также и судьба русского крестьянина чем-либо существенным отличалась от судьбы украинского или белорусского в период господства феодальных отношений в России, Польше и Литве. Не случайно Вислицкий статут одновременно для Польши и Украины (Галицкая земля) делает основную ставку на оброчную деревню, отменяя в то же время закон о мертвой руке как польской, так и русской; мне кажется, мы можем выйти за пределы тех источников, которые трактуют непосредственно о смерде, называя его по имени. Мы имеем основание сопоставлять смердов с сиротами. Сироты, по-видимому, те же смерды, только живущие в Северо-восточной Руси, хотя нужно сознаться, что терминология здесь не совсем выдержана. Здесь, на северо-востоке, термин «смерд» почти неизвестен. Только новгородцы называют по-своему сельское население Суздальщины смердами. Термин «сирота» здесь, напротив, весьма распространен, официально он дожил до XV в., а в частном быту им пользовались крестьяне, именуя себя сиротами и в XVI, и в XVII в. Сирот мы видим, так же, как и смердов, и свободными, и зависимыми.
О зависимых сиротах говорит, между прочим, Новгородский архиепископ Илия (XII в.) в своем поучении: «А сирота не мозите великой эпитемьи давати. Пишеть бо в заповедях: „Сущим под игом работным наполы даяти заповеди“. Да не мозите отягчати заповедью, ать вси каются. Иго бо легко есть»[291], т. е. архиепископ запрещает на сирот, как на людей, находящихся под «игом работным», стало быть, вынужденных к подневольному труду и не располагающих полной свободой действий, накладывать большие эпитемии, для них невыполнимые именно вследствие их подневольности. Факт освоения свободных сирот мы имеем и в проповеди Серапиона, епископа Владимирского XIII в., когда он говорит о людях, «именья не насыщающихся», порабощающих и продающих свободных сирот[292].
Нужно сказать, что оба термина начали проникать далеко за пределы своей родины, и мы можем их употребление, хотя и в ограниченных случаях, встретить и в Новгороде, и в Суздальщине.
Наконец, мы можем расширить круг наших источников привлечением текстов памятников, прямо не говорящих о смердах, но, несомненно, их подразумевающих. Например, в завещании галицкого князя Владимира Васильковича 1287 г. написано: «…дал есмь ей (жене) село свое Городел и с мытом, а людье како то на мя страдали, тако и на княгиню мою по моем животе; аже будет князю город рубити, и ни к городу, а побором и татарщиного ко князю»[293]. Последнее дополнительное распоряжение говорит о том, что люди, здесь упоминаемые, не рабы, а крепостные смерды или сироты. Они «страдают», т. е. работают на господина, и в то же время тянут тягло.
Едва ли мы будем очень неосторожны, если вспомним здесь древнейшее сообщение Лаврентьевской летописи о том, что в 947 г. княгиня Ольга по Мете и Луге устанавливала «погосты и дани», «оброки и дани». Несомненно, что в погостах и тогда жили смерды, и кн. Ольга, наученная горьким опытом своего супруга, сочла за благо упорядочить взимание этих даней и оброков. Эта «реформа» была рассчитана на упорядочение эксплуатации смердов прежде всего и, конечно, не только смердов. Не будет большой натяжкой, если мы скажем, что здесь можно подразумевать и некоторую организационную работу по устроению княжеских доменов. Об этом подробнее речь идет в другом месте.
Если в нашем распоряжении имеется достаточно оснований видеть в наших источниках две категории смердов, из коих одна — это смерды, находящиеся в непосредственной зависимости от своих господ-феодалов, то нужно сознаться, что у нас слишком мало данных для того, чтобы точно судить о характере этой зависимости.
Нам хорошо известно, что феодальное общество характеризуется, прежде всего, наличием крупного землевладения и зависимого от землевладельцев крестьянства. Качество этой зависимости может быть, и в действительности бывает, как нам тоже известно, самым разнообразным.
В какой зависимости находились рядовичи (закупы), мы уже видели. «Правда Русская» дает нам материал для суждения об этом. Но о характере зависимости смердов мы знаем значительно меньше, да и то, о чем говорят наши источники, может иметь, как мы могли убедиться, различные толкования.
Пахота в Древней Руси. Миниатюра из Лицевого свода
Теоретически рассуждая и исходя из положения, что рабство предшествует крепостничеству, более чем вероятно, что рабовладелец, стремясь подчинить себе крестьянина, был мало склонен проводить какую-либо большую разницу в степени своей власти над рабом и крепостным, считая и того и другого своими людьми. Но наличие крестьянской общины, этого оплота крестьянской независимости, во всяком случае, должно было сыграть весьма определенную роль по отношению к массе свободных смердов, задерживая темпы процесса феодализации, с одной стороны, и с другой — смягчая формы крестьянской зависимости. Как конкретно протекал этот процесс в ранней своей стадии в обществе, занявшем территорию Восточной Европы, мы, к сожалению, ничего не можем сказать точно. Во всяком случае, приведенные уже выше факты говорят о том, что и этот свободный смерд путем внеэкономического и экономического принуждения стал попадать в зависимость от феодалов, что он боролся против надвигающегося на него феодализма путем коллективных восстаний, в летописи по вполне понятным причинам не нашедших себе полного отражения, что он протестовал, также и в форме индивидуальных действий, и прежде всего путем побега. Мы могли видеть случаи бегства смердов, отмеченные Новгородской летописью в начале XIII в., видели также меры, принимаемые новгородской властью для борьбы с бегством смердов, холопов, должников, преступников и др., правда уже в 1440 г. Хотя у нас и нет никаких оснований думать, что эти меры были выработаны только в это время, хотя неизбежно предположить, что эти меры подразумеваются уже в древнейших из дошедших до нас договорах Новгорода с князьями, тем не менее, это не прямые, а лишь косвенные доказательства.
Аналогия с положением польского зависимого крестьянина, которого господин в XIII в. мог не только возвратить из бегов, но и сильно наказать за это[294], тоже не доказательство. Древнейшая «Правда», равно как и «Правда» Ярославичей и «Пространная Правда», ясно говорит только о бегстве челядина. «Правды» знают смердов двух основных категорий, зависимых и свободных, и, говоря о смердах, часто имеют в виду свободного смерда. В «Правдах» точных данных о бегстве смердов не имеется.
«Устав» Владимира Мономаха, помещенный в «Пространной Правде», знает бегство закупа, но ни одна из «Правд» не говорит ясно о бегстве смерда. Это отсутствие ясного упоминания о беглом смерде может на первый взгляд дать повод к заключению о свободе смердов вообще, но это заключение решительно будет противоречить тому, что мы знаем о зависимом смерде из всех наших источников. Ведь в «Пространной Правде» имеется статья: «А в холопе и в робе виры нету…» (ст. 89 Троицк. IV сп.), а о том, что в зависимом смерде тоже нет виры, в «Правде» нет ни звука. А между тем это так: за смерда, за холопа, за рядовича, кормильца, кормилицу, сельского и ратайного старост, т. е. за весь рабочий состав княжого двора, изображаемого в «Правде» Ярославичей, взыскивается не вира, а вознаграждение за истребление собственности, в данном случае собственности князя. Так понимает статьи 24–27 «Правды» Ярославичей и Владимирский-Буданов[295], с которым нельзя не согласиться. Ст. 66 «Пространной Правды» говорит о том, что к послушеству нельзя привлекать холопа, закупа можно только в крайнем случае. А зависимого смерда? Опять молчание. Если молчание повторяется слишком часто, то это что-нибудь да значит. Почему «Псковская Судная грамота» ни разу не говорит ни о смерде, ни о холопе, между тем как существование в это время и смердов, и холопов нам очень хорошо известно? О «Псковской Судной грамоте» у меня идет речь специально в другом месте. Сейчас относительно молчания «Правды Русской» мы можем лишь сказать, что это загадка, одно из решений которой в смысле свободы всех смердов или, точнее, в смысле отсутствия в это время, т. е. в XI–XII вв., зависимых смердов, — исключается.
