Гарольд Лэмб - Чингисхан. Властелин мира
Хан ответил на это следующее:
«Так же, как солнце испускает свои лучи повсюду, так и наша с Бату власть распространяется повсюду. Поэтому нам не нужно ваше золото или серебро».
Я умолял его высочество не сердиться на меня за упоминание о золоте и серебре, так как я говорил это лишь для того, чтобы подчеркнуть наше желание услужить ему. До сих пор я понимал нашего переводчика, но теперь он был пьян и не мог вымолвить ничего вразумительного, и мне показалось, что хан тоже пьян, поэтому я умолк.
Затем он поднял нас, потом опять посадил, и после нескольких слов выражения любезности мы удалились. Кое-кто из секретарей и переводчиков вышли с нами и много расспрашивали о французском королевстве, особенно о том, много ли там овец, скота и лошадей, как будто они предполагали все это сделать своей собственностью. Они назначили одного из секретарей, чтобы позаботиться о нас, и мы направились к монаху-армянину, куда затем пришел переводчик и сказал, что Мункэ-хан позволил нам оставаться два месяца, пока не пройдут самые сильные холода.
На это я ответил: «Бог да убережет Мункэ-хана и дарует ему долгую жизнь. Мы нашли этого монаха, которого считаем святым человеком, и мы с удовольствием останемся и будем молиться вместе с ним о благополучии хана».
(Так как в праздники христиане приходят ко двору и молятся за него и освящают его кубок, после которых сарацинские служители культа делают то же самое, а после них – монахи-идолопоклонники[23]. Монах Сергий утверждал, что хан верит только христианам, но в этом Сергий лгал. Хан никому не верит, но все слетаются к его двору, как мухи на мед. Он дает всем, и каждый думает, что он его лучший друг, и каждый ему предсказывает процветание.)
Мы затем направились в свое жилище, которое нашли очень холодным, поскольку у нас не было топлива, и мы еще постились, хотя к тому времени уже наступила ночь. Но тот, кто должен был о нас заботиться, дал нам немного дров и еды, а проводник в нашем путешествии сюда, который должен был возвращаться к Бату, выпросил у нас коврик. Его мы ему отдали, и он отбыл с миром.
Холод стал жестоким, и Мункэ-хан прислал нам меховые пальто с мехом наружу, которые мы с благодарностью приняли. Но мы объяснили, что у нас нет подходящего помещения, чтобы совершать молебен в честь хана, наш коттедж был так мал, что мы едва могли стать в нем во весь рост, не могли мы и открыть наши книги, когда зажигали огонь из-за того, что мешал дым. Хан послал узнать у монаха, будет ли ему приятно наше общество. И тот с радостью нас принял, и таким образом у нас появился дом получше.
В то время как мы отсутствовали, сам Мункэ-хан пришел в часовню и была подана роскошная кровать, на которой он сел со своей императрицей за алтарем. Затем послали за нами, и стража обыскала нас на предмет припрятанного оружия. Войдя внутрь с Библией и требником под мышкой, я прежде поклонился перед алтарем, а потом поклонился Мункэ-хану, который велел показать наши книги ему и спросил, что означают украшающие их миниатюры. Несторианцы ответили ему так, как считали нужным, так как своего переводчика у нас не было. Загоревшись желанием исполнить псалм, следуя нашей традиции, мы запели Veni, Sanctu, Spiritus. Затем хан ушел, а госпожа осталась, чтобы раздать подарки.
Я почитал монаха Сергия как своего епископа. Во многом он поступал так, что вызывал у меня большое неодобрение, так как он соорудил себе головной убор из павлиньих перьев с маленьким золотым крестом. Но крест мне нравился. Монах, следуя моему совету, попросил позволения носить крест на конце копья, и Мункэ дал разрешение носить его так, как мы сочтем подходящим.
И мы шествовали с Сергием, вознося крест, который выглядел как знамя на длинном, как копье, древке, а мы носили его между юртами татар, исполняя Vexilla Regis prodeunt, к великому сожалению мусульман, которые завидовали нашему фавору, и к зависти несторианских священников, которые видели, как выгодно он, Сергий, использовал свой крест.
Под Каракорумом у Мункэ был большой двор, обнесенный кирпичной стеной, как у наших настоятелей. В этом дворе стоит огромный дворец, где хан дважды в год устраивал праздники – на Пасху и летом, когда он демонстрировал все свое великолепие. Поскольку не подобало, чтобы в зале дворца вино в бутылях переносили туда-сюда, как в таверне, золотых дел мастер из Парижа Уильям Бушье воздвиг огромное серебряное дерево как раз с наружной стороны среднего входа в зал. У корней дерева располагались четыре серебряных льва, из которых текло настоящее коровье молоко. На четырех больших суках дерева лежали свернутые в клубок золотые змеи, которые испускали струи вина различных сортов.
Дворец похож на церковь с тремя приделами и двумя рядами колонн. Хан сидел на возвышении у северной стены, где он виден всем. Пространство между ханом и серебряным деревом оставалось свободным для подходящих и уходящих виночерпиев и посыльных, которые приносят дары. По правую сторону от хана сидели мужчины, по левую – женщины. Лишь одна женщина сидела рядом с ним, но не так высоко, как он.
Если не считать дворца хана, Каракорум не так красив, как город Сен-Дени. В нем две главные улицы – одна для сарацинов с их торговыми рядами, а другая для китайцев с их ремесленниками. Кроме того, есть много дворцов, где располагаются дворы ханских секретарей, а также ярмарки, где продают просо и зерно, овец и лошадей, ослов и повозки. Есть двенадцать храмов идолопоклонников, две мусульманские мечети и одна несторианская церковь. Где-то на Страстное воскресенье хан отбыл в Каракорум только со своими малыми домами[24], а монах и мы последовали за ним. По пути нам ехать по холмистой местности, где нас атаковали сильные ветры, пронизывающий холод и обильный снегопад. Около полуночи хан послал за монахом и за нами с просьбой, чтобы мы помолились Богу и попросили его прекратить бурю, так как животные его каравана почти погибают, будучи большей частью стельными. Монах послал ему фимиам, сказав, чтобы он поместил его на тлеющие угли, в качестве жертвоприношения. Сделал ли он это или нет, я не знаю, но ветер и снегопад, продолжавшиеся два дня, прекратились.
На Вербное воскресенье мы были близ Каракорума, а на рассвете освятили ветки ивы, на которых все еще не было почек. Около девяти часов мы вошли в город, неся высоко крест и проходя по улице сарацинов. Мы проследовали до церкви, где несторианцы встретили нас торжественной процессией. После литургии, когда уже был вечер, золотых дел мастер Уильям Бушье пригласил нас к себе на ужин. У него была жена родом из Венгрии, и мы также встретили там Базиликуса, сына англичанина.
После ужина мы ушли в свой коттедж, который, как и часовня монаха, находился поблизости от несторианской церкви, довольно внушительной и красивой, с потолком, покрытым шелком, украшенным золотой вышивкой.
Мы остались в городе, чтобы отпраздновать Пасху. Было очень много венгров, аланов, русичей, или русских, а также грузин и армян, которые не причащались с тех пор, как попали в плен. Несторианцы упрашивали меня провести церемонию праздника, а у меня не было ни ризы, ни алтаря.
Но золотых дел мастер нашел мне ризу и оборудовал молельню на колеснице, сделав на ней, как положено, рисунки, иллюстрирующие библейские сюжеты. Он также изготовил серебряную дарохранительницу и создал изображение пресвятой Девы Марии.
До сих пор я надеялся на приезд короля Армении, ожидался и некий германский священник. Не имея никаких вестей о приезде короля и опасаясь еще одной суровой зимы, я послал узнать у хана, что он соизволит пожелать: чтобы мы остались или чтобы уехали?
На другой день ко мне пришли несколько главных секретарей хана, один из них – монгол, ханский виночерпий, а остальные – сарацины. Эти люди от имени хана потребовали, чтобы я ответил, зачем я к ним приехал. На это я ответил, что Бату велел мне явиться к хану, которому мне нечего было сказать от имени кого-то из людей, кроме как повторить слова Господа, если он их услышал.
Тогда они потребовали, чтобы я ответил, какие слова я хану говорил, думая, что я имел в виду предсказания процветания, как об этом говорили другие.
Тем не менее я сказал: «Мункэ я говорил, что Бог дал ему многое и что богатства, которыми он пользуется, достались ему не от идолов буддистов».
Тогда они спросили меня, не был ли я на небесах, коль скоро знаю заповеди Божьи. На следующий день вновь пришел посыльный от хана, объясняя, что хан знает, что у нас нет никаких посланий для него и что мы прибыли, чтобы молиться за него, как это делают другие священники, но все же он желает знать, бывали ли какие-нибудь наши послы в его стране? Тогда я объявил им все, что знаю, касающееся Дэвида и монаха Эндрю, все, что было изложено в письменном виде и передано хану. В Троицын день я был призван к хану. Прежде чем я к нему вошел, сын золотых дел мастера, который был теперь моим переводчиком, сообщил мне, что монголы решили, что я должен вернуться в свою страну, и посоветовал мне не возражать против этого.
