Ю Фельштинский - Вожди в законе
Затем Ленин вызвал к себе Свердлова; позвонил Троцкому в военный комиссариат и уже по телефону сказал ему, что "левые эсеры бросили бомбу в Мирбаха"(47). Откуда же Ленин узнал, что к террористическому акты причастны левые эсеры? О постановлении ЦК ПЛСР от 24 июня большевики могли не знать (поскольку об этом постановлении не имели представления даже такие левые эсеры, не члены ЦК, как Саблин)(48). О партийной принадлежности и именах террористов мог знать только Дзержинский (и лишь в том случае, если он был соучастником покушения и самолично подписывал мандат Блюмкина и Андреева). Можно предположить, что и в этом случае Дзержинский вряд ли раскрыл бы имя Блюмкина и тем выдал собственное участие в заговоре Ленину. Из подробностей покушения Ленину могло быть известно единственно то, что Мирбах ранен смертельно.
Через несколько минут к Ленину приехали Троцкий и Свердлов(49). А еще через какое-то время пришло сообщение, что Мирбах умер. Важно было "повлиять на характер немецкого донесения в Берлин"(50), поэтому Ленин, Свердлов и Чичерин отправились в германское посольство для выражения соболезнования по поводу убийства посла. Ленин при этом пошутил: ,,Я уж с Радеком об этом сговаривался. Хотел сказать "Mitleid", а надо сказать "Beileid"''(51). И "чуть-чуть засмеялся, вполтона", собственной шутке; потом "оделся и твердо сказал Свердлову: "Идем". Лицо Ленина "изменилось, стало каменно-серым, -вспоминал Троцкий. -- Недешево давалась эта поездка в гогенцоллернское посольство с выражением соболезнования по поводу гибели графа Мирбаха. В смысле внутренних переживаний это был, вероятно, один из самых тяжелых моментов" в жизни Ленина(52) -- очередная плата за передышку (Троцкий, противник ленинской политики, в посольство ехать отказался -- формула "ни мира, ни войны" этого и не требовала).
Однако в июле 1918 года, когда советская власть переживала серьезнейший кризис, убийство Мирбаха, как бы это ни казалось странным, облегчало положение ленинского правительства. Со смертью Мирбаха разрубался запутаннейший узел советско-германских отношений и открывалась возможность для ликвидации ПЛСР -- разрыва второго, не менее запутанного узла большевистско-левоэсеровских связей. Подготовившись к возможной конфронтации с левыми эсерами в самые первые дни работы Пятого съезда, Ленин, Свердлов и Троцкий с первыми известиями о покушении на германского посла начали принимать "срочные меры по подавлению и ликвидации мятежа"(53), хотя никак не могли еще знать, кто стоит за убийством Мирбаха, тем более, что признаков антиправительственного восстания с чьей бы то ни было стороны не было. Так, комендант Кремля Мальков, находившийся в те часы в Большом театре, писал, что около четырех к нему "подбежал запыхавшийся Стрижак" (комендант Большого театра) и передал приказ Свердлова "немедленно явиться в Кремль". Через пять минут Мальков был в Кремле и "из отрывочных фраз", которыми успел обменяться со встретившимися сотрудниками ВЦИК и Совнаркома, понял, что "левые эсеры подняли мятеж". "Все делалось удивительно быстро, четко, слаженно, -вспоминал Мальков. -- Владимир Ильич и Яков Михайлович тут же на листках блокнотов писали телефонограммы, распоряжения, приказы". Через пять минут в боевую готовность был приведен весь гарнизон Кремля(54). А левых эсеров, находившихся в Кремле в войсках гарнизона и среди служащих, немедленно арестовали.
Первым официальным правительственным объявлением об убийстве Мирбаха стала телефонограмма Ленина, переданная в 4.20 в организации, контролируемые большевиками: в районные комитеты РКП(б), в районные Советы депутатов города Москвы (где левых эсеров практически не было) и в штабы Красной гвардии. В этой первой телефонограмме Ленин сообщал, что "около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха". Ленин указывал, что за покушением стоят "монархисты и провокаторы", пытающиеся втянуть "Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов", и требовал "мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников", "задерживать все автомобили и держать до тройной проверки"(55).
Таким образом, в официальной телефонограмме Ленина не было упоминания о левых эсерах, в то время как в распоряжениях, переданных конкретным партийным руководителям "мятеж левых эсеров" фигурировал как совершившийся факт. Это расхождение кажется подозрительным и не случайным. Если считать, что Ленин не догадывался о "мятеже" левых эсеров (и указания современников в мемуарах являются недоразумением), кажется удивительным, что он не сообщил о случившемся заседавшему в Большом театре съезду Советов. Если Ленин подозревал левых эсеров, непонятно его указание на "монархистов" и безликих "провокаторов".
Смысл ленинских указаний разъясняет Бонч-Бруевич: "Здесь преследовался тактический прием, чтобы не спугнуть [левых] эсеров со своих мест и телеграммой о выступлении их в центре не подстрекнуть на периферии, в уездах их единомышленников к подобным же действиям"(56). Действительно, телеграмма Ленина должна была быть разослана по стране, но в уезды из-за грозы ее передали лишь в 5.30(57). Бонч-Бруевич, однако, не объясняет, почему Ленин не указал на восстание левых эсеров в какой-нибудь особой телефонограмме, предназначенной только для Москвы. Но очевидно -- по той же причине: нельзя было настораживать бездействовавших в Москве и за ее пределами левых эсеров(58). Пока не разработали окончательно плана военного разгрома ПЛСР, не окружили отряд Попова, не арестовали фракцию левых эсеров на съезде Советов, нельзя было говорить левым эсерам, что их рассматривают как восставшую партию. А конкретный план разгрома отряда Попова, аналогичный плану разгрома анархистов 12 апреля, был утвержден большевиками только около 5 часов вечера 6 июля.
До того часа Ленин не считал возможным объявлять о смерти германского посла (хотя за час до передачи первой телефонограммы Ленина, в 3 часа 15 минут, 47-летний граф скончался)(59), но и пытался умолчать о ранении Мирбаха. В черновике телефонограммы постскриптум была вписана зачеркнутая позже фраза: "Сейчас получено известие, что бомбы не взорвались и никто не ранен"(60). В этой попытке представить террористический акт провалившимся был виден тот же смысл: скрыть на какое-то время и от немцев, и от противников Брестского мира правду, поскольку шанс того, что известие о смерти Мирбаха вызовет аплодисменты всех делегатов съезда Советов, от левых эсеров до большевиков, что в порыве революционного энтузиазма съезд одобрит убийство и разорвет Брестский мир -- был слишком велик (как по крайней мере считал Ленин). Чтобы застраховать себя от возможного разрыва съездом Брестского мира, советское руководство решило арестовать левоэсеровскую фракцию съезда еще до того, как она узнает об убийстве германского посла. И это была вторая причина, по которой следовало держать известие о смерти Мирбаха в секрете и не давать понять левым эсерам, что события принимают серьезный оборот, так как посол убит, а Брестский мир, возможно, уже разорван.
В германское посольство первым прибыл вездесущий Радек. За ним последовали Карахан, нарком юстиции Стучка и Бонч-Бруевич, привезший с собой отряд латышских стрелков 9-го полка. Для расследования террористического акта в посольство прибыл Дзержинский, которого Мюллер встретил упреком: "Что вы теперь скажете"? -- и показал ему мандат Блюмкина и Андреева с подписью председателя ВЧК. В удостоверении указывалось:
"Всероссийская Чрезвычайная Комиссия уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя Революционного Трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской Республике по поводу дела, имевшего непосредственное отношение к господину послу. Председатель Всероссийской Чрезвычайной Комиссии: Ф. Дзержинский. Секретарь: Ксенофонтов"(61).
Фотография этого документа была опубликована в книге Спирина и в "Красной книге ВЧК". Внешне подпись Дзержинского не выглядит поддельной. Проводилась ли следственной комиссией экспертиза подписи -- сказать трудно. Результаты такой экстпертизы, по крайней мере, не попали в руки историков. "Такого удостоверения я не подписывал, -- показал позже Дзержинский, -всмотревшись в подпись мою и т. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Фигура Блюмкина [...] сразу выяснилась, как провокатора. Я распорядился немедленно отыскать и арестовать его (кто такой Андреев, я не знал)"(62). Ксенофонтову для опровержения собственной подписи понадобилось более трех недель. Только 31 июля он заявил, что "подпись секретаря на сем заявлении подложна: я такого заявления не подписывал"(63).
В пятом часу к главному подъезду здания СНК (бывшее здание Судебных установлений) подъехал личный шофер Ленина Гиль; Ленин, Свердлов и Чичерин сели в машину и поехали в посольство. О прибытии их немцам сообщил Бонч-Бруевич, указавший, что "главы правительства [...] желают официально переговорить с представителями германского посольства". Прибывших пригласили в парадную комнату посольства. Все сели. Ленин, сидя, "произнес краткую реплику на немецком языке, в которой принес извинения правительства по поводу случившегося внутри здания посольства", т.е. не на контролируемой советским правительством территории. Ленин прибавил, что "дело будет немедленно расследовано и виновные понесут заслуженную кару"(64).
