Олег Стрижак - http://submarine.id.ru/strizjak.php
Далее Грищенко пишет: "одновременно с Зониным заболел наш виртуоз эфира мичман Василий Чупраков, так, бедняга, к нам на подлодку больше и не вернулся — шизофрения навсегда вывела его из строя".
Приметьте, что заболел радист только после похода. Может быть, повредился он разумом не вследствие похода, а вследствие особенных претензий к радисту со стороны какого-либо начальства?
На подводных лодках в войну не было штатных офицеров контрразведки. Нужно думать, что на каждой лодке имелись два-три "внештатных" сотрудника "смерша".
Может, я ошибаюсь, но мне думается, что радист (мичман, сверхсрочник) по своему положению на подводной лодке, по чрезвычайной ответственности своего дела — мог быть человеком Особого отдела.
Если такой подход был стандартным, то делается понятным, отчего радисты (важная фигура на подводной лодке) в мемуарах подводников едва упоминаются, или не упоминаются вовсе...
Грищенко пишет, что у всех членов экипажа "Л-3" появилась седина.
"Только Мефодий (!) Долматов по своему цвету волос — от головы, бровей, ресниц и до красивых усов остался по-прежному рыжий, как осенний кленовый лист. Сильная пигментация лица, шеи и рук делали Долматова молодым сельским юношей, хотя ему шел двадцать восьмой год. Здоровый и крепкий волжанин, роста моего (в другом месте Грищенко называет свой рост, 182 см, в то время много выше среднего.— О. С.), но в плечах шире, он обладал силой и выносливостью..." (с. 305).
Если учесть, что нигде ни единого доброго слова Грищенко о своём комиссаре (впоследствии замполите) не говорит, то Долматов отчётливо противопоставляется поседевшим морякам, и в особенности тем, кто психически заболел.
Грищенко называет комиссара не по имени-отчеству, а — как и Зонин в "Дневнике", уничижительно, по кличке — "Мефодий".
На с. 304 Грищенко пишет, что после вручения наград героям-подводникам в зале Революции училища им. Фрунзе все спустились в столовую. где был приготовлен скромный ужин:
"...не обошлось здесь и без огорчений. Нашлись любители выпить лишнего, вспомнить старые обиды. Пришлось некоторых раньше времени отправить на корабль (непонятно, о каком корабле идет речь, дело происходит в Ленинграде, а подводная лодка стоит в Кронштадте.— О. С.). Это взволновало весь экипаж. Отрадно было слышать и наблюдать, как люди осуждали недостойное поведение своих товарищей".
Грищенко пишет очень темно: он надеется, что всё это будет пропущено цензурой. О каких "старых обидах" речь? Как выглядело "недостойное поведение"? Кто были эти "некоторые"? Ничего не понять.
Но ведь зачем-то Грищенко написал этот абзац.
Значит, какие-то противоречия, накопившиеся в "походе смертников", выплеснулись за банкетным столом, в недостойной форме,— и Грищенко хотел, чтобы читатель это узнал.
На с. 454, где речь идет о встрече ветеранов-подводников и 63-м году, Грищенко пишет что судьба Долматова никому не известна.
Очень важную вещь сообщает Грищенко, говоря о 43-м годе: командир "Щ-408" Кузьмин несколько раз по радио просил штаб флота прислать ему в помощь авиацию, разогнать вражеские корабли и катера охранения.
Грищенко пишет (с. 366):
"Мне пришлось с болью в сердце записать в свой дневник: "На неоднократные просьбы командира Щ-408 Кузьмина П. С. помочь авиацией ком-флот промолчал, т.е. отказал".
"Нам, командирам подводных лодок, в то время было ясно, что среди ответственных за нашу судьбу не нашлось ни одного, кто взял бы на себя смелость своевременными и решительными действиями предотвратить посылку подводных лодок на верную гибель. И прежде всего повинен в этом комфлот Трибуц и главком Кузнецов, потерявшие человечность ради сомнительной "высшей стратегии", а в переводе на обычный язык — ради чиновного благополучия. Правда, справедливости ради, следует сказать, что Н-Г. Кузнецов вскоре пересмотрел свои взгляды..." ("Соль службы (морской)", рукопись, с. 365).
Грищенко обвиняет Кузнецова.
Грищенко утверждает, что Кузнецов знал обстановку в Финском заливе. Выходит, в своих мемуарах 75-го года Н. Г. Кузнецов писал прямую неправду?
Грищенко жестко судит Кузнецова. О статье Кузнецова "Атакует "С-13", которая появилась в 68-м году в журнале "Нева", Грищенко пишет (к главе, что приложена к переплетенной рукописи):
"Трудно сказать, чего в этом запоздалом "некрологе" больше — фальши или стыдливого умалчивания своей вины. Друзей, однокашников по училищу Кузнецов оберегал, выдвигал на высокие посты, присваивая им высокие звания (из однокашников Кузнецова наиболее высокий пост занимал Трибуц.— О. С.), хотя порой некоторые из них заслуживали, по меньшей мере, изгнания с флота. Зато с Маринеско он поступил весьма жестоко — уволив в запас в октябре 1945 года без всякой пенсии "за халатное отношение к службе". При этом понизил Маринеско в звании на две ступени — до старшего лейтенанта, т. е. трижды наказал за один и тот же проступок. Это неслыханное самоуправство противоречит не только нормам человеческой морали, но и уставному положению, защищающему эти нормы, к сожалению, есть такая категория людей среди военнослужащих всех рангов, когда в ущерб делу они используют свою власть и — рубят с плеча. Для нас, подводников, Александр Иванович (Маринеско.— О. С.) был и остается образцом честности и справедливости, он умел постоять не только за себя. но и за товарища, своего подчиненного. Это был настоящий патриот, боевой, смелый командир, вполне заслуженный Герой" (с. 452).
В низу этой страницы Грищенко сделал, от руки, примечание: о том. что Хрущев поступил с Кузнецовым так же, как Кузнецов поступил с Маринеско...
Неприятели моих публикаций продолжают долдонить: "ложь, ложь", "очернительство, очернительство...".
По-моему, они читать не умеют. Я не буду разбирать "полемику", которую развели против меня в своей прессе адмиралы известного сорта.
В 42-м году в блокадном Ленинграде Вс. Вишневский на очередном "флотском параде" призвал подчиненных ему писателей продолжать и развивать традиции Льва Толстого!..—это смешно, сразу видно, что Вишневский в жизни не читал ни "Войну и Мир", ни "Севастопольские рассказы", ни "Рубку леса" ни повесть "Хаджи-Мурат".
Граф Лев Николаевич Толстой, боевой офицер, ненавидел начальственное чванство, ложь казённых реляций, всю грязь и неправду войны...
Вновь читаю книгу "Гриф секретности снят...". То есть, "читать" её невозможно, её возможно лишь изучать. В ней более сотни сводных таблиц, и в каждой таблице сотни и тысячи цифр...
Это страшная книга.
Вот лишь один пример. Не раз доводилось мне слышать от летчиков-фронтовиков, что многие летчики в войну "гробились" сами, без помощи немца. Часто летчик прибывал па фронт, имея лишь 2 самостоятельных вылета,— какой из него боец? Но истинных масштабов этой катастрофы я даже вообразить не мог.
В книге "Гриф секретности снят..." (сс. 366, 367) бесстрастно указывается, что за время Великой Отечественной войны мы потеряли 88,3 тысячи боевых самолетом, из них в бою погибли 43.1 тысячи.
В комментарии к этой таблице говорится:
"В авиации большая доля потерь — свыше половины -- составляют небоевые потери. Они связаны с обучением летчиков, с сокращением сроков их подготовки, а также недисциплинированностью личного состава, руководителей полетов при выполнении летно-учебных задач. Количество небоевых потерь зависело и от конструктивных, производственных недостатков машин".
Как и многих, меня потрясла публикация воспоминаний Дуайта Д. Эйзенхауэра (президент США в 1953-1961 годах, он с 1943 года был верховным главнокомандующим войсками союзников в Европе) о его беседе с маршалом Жуковым.
Американский генерал интересовался, как наши войска преодолевали минные поля? — именно минные поля немцев доставили больше всего неприятностей наступавшим войскам союзников. Жуков отвечал: очень просто, гнали пехоту на минное поле, "как будто его там не было". Потери, прибавил утешительно маршал Жуков, не превышали потерь от пулеметного огня.
Эйзенхауэр назвал это "Русским методом наступления через минные поля", и заметил, что не знает, что стало бы с американским или британским командующим, который захотел бы применить такой метод (см.: "Неизвестное лицо маршала Жукова".— "Столица", 1992, №24 (82), с.10).
Бедные, бедные наши солдатушки-ребятушки...
В книге "Гриф секретности снят...", (с. 301), о потерях личного состава Балтийского флота говорится следующее. Убито и умерло на этапах санитарной эвакуации — 3001 офицер, 4038 старшин и сержантов, 12 797 матросов и солдат. Пропало без вести, попало в плен — 3528 офицеров, 4920 старшин и сержантов, 24 261 человек рядового состава. Небоевые потери — 323 офицера, 624 человека старшинского состава и 2398 рядовых.
