Николай Усков - Неизвестная Россия. История, которая вас удивит
Кандидат исторических наук Ольга Елисеева замечает: «Ничего скандального, кроме самого факта существования у Екатерины фаворитов, частная жизнь монархини не содержала. Если бы не обертка из пикантных анекдотов, она и вовсе показалось бы скучной благодаря своей размеренности». Большинство этих анекдотов восходят к одному источнику – памфлету французского наблюдателя Шарля Массона, который находился на русской службе в 80–90-е годы XVIII века. Исследователи усматривают в его «Секретных записках о России» как след нанесенных ему частных обид, так и отзвуки антирусских настроений, характерных для правящих кругов Франции, традиционной союзницы Турции. Сегодня мы бы назвали памфлет Массона эпизодом «информационной войны». Другому французу Екатерина как-то призналась: «Да, вы не хотите, чтобы я выгнала из моего соседства ваших детей-турок. Нечего сказать, хороши ваши питомцы, они делают вам честь. Что, если бы вы имели в Пьемонте или Испании таких соседей, которые ежегодно заносили бы к вам чуму и голод, истребляли бы и забирали бы у вас в плен по 20 000 человек в год, а я взяла бы их под свое покровительство? Что бы вы тогда сказали? О, как бы вы стали тогда упрекать меня в варварстве!» Массон пока что упрекал ее в разврате: «Екатерина, старуха Екатерина, – возмущается он, – устраивала оргии, пока ее армии били турок, сражались со шведами и опустошали несчастную Польшу». Как видим, француз педантично перечислил всех традиционных союзников Франции в Европе.
Опасная императрица
Советская историография добавила Екатерине своих классовых тумаков. Она стала и «жестокой крепостницей», и деспотом, хотя на фоне ее романовских родственников едва ли заслуживала столь сильных эпитетов. Советские историки полюбили цитировать Пушкина, который как-то назвал Екатерину «Тартюфом в юбке и короне», дескать, матушка произносила много либеральных сентенций, оказавшихся враньем и лицемерием. Дошло даже до того, что «великим» в нашей истории позволили остаться только Петру. Екатерину же подчеркнуто именовали не «Великой», а «Второй». Несомненные победы императрицы, доставившие России Крым, Новороссию, Польшу и часть Закавказья, были во многом узурпированы ее военачальниками – Суворовым, Румянцевым, Ушаковым, Кутузовым, которые в борьбе за национальные интересы якобы героически преодолевали козни двора.
В довершение всего неожиданный конфуз ожидал Екатерину в постсоветские времена, когда с нелегкой руки группы «Любэ» ей почему-то приписали продажу Аляски, к которой она, разумеется, не имела никакого отношения: «Екатерина, ты была не права. Екатерина, ты была не права» – ревел из каждого утюга Николай Расторгуев, загадочным образом перепутавший Екатерину с Александром II. В свою очередь, опьяненные свободой историки потихоньку стали реабилитировать двух самых неприятных для Екатерины персонажей – ее мужа, Петра III и ее сына, Павла I. До этого они удачно вписывались в советскую концепцию вырождающегося царизма, а теперь из сумасбродов превратились в мудрых реформаторов, оклеветанных Екатериной и не понятых своим временем. Неизвестно, повлияли ли новые штудии на широкое общественное сознание, но просвещенная публика определенно укрепилась в представлении о лживости и лицемерии императрицы. Свой нешуточный литературный талант она действительно мастерски использовала для того, чтобы объяснить потомкам, почему отняла трон у одного и не отдала его другому.
Была ли Екатерина права или эти прекрасные люди стремительно расстались с короной и жизнью лишь по роковой случайности – вопрос, который лично для меня не существует. При всех воображаемых достоинствах Петра III и Павла I история выбрала не их. Получается, что в этом вопросе две дамы – муза истории Клио и делатель истории Екатерина – совпали в своих, конечно же, лживых и лицемерных оценках.
Характерно, что и на фоне патриотического подъема по поводу нового присоединения Крыма Екатерина отнюдь не вернулась триумфально на причитающееся ей место в русской истории. Увы, немка, состоявшая в переписке с Вольтером и Дидро, не подходит под задачи масштабной антиевропейской истерии никак, пусть даже именно она этот Крым к России присоединила. Екатерина и по происхождению, и по стилю жизни, и по своей риторике находится, скорее, в оппозиции к господствующей сейчас псевдовизантийской «чучхе», а потому по-прежнему остается в мрачном чулане русской истории совершенно невостребованной.
Симптоматично, что крупнейшее по сей день исследование царствования Екатерины Великой написано не русским ученым, а профессором Лондонского университета Исабелью де Мадариагой в 1981 году. Сопоставимый по масштабам труд принадлежал ранее лишь профессору Дерптского университета Брикнеру и был опубликован аж в 1883 году в Берлине (!). Первый том незаконченного эпоса доктора исторических наук Бильбасова вышел было в России, но два других, по цензурным соображениям, также были напечатаны в Берлине в 1900 году. Одно из самых продолжительных царствований русской истории оставалось темой сомнительной еще даже до коммунистической диктатуры.
В свое время князь Вяземский проницательно заметил о Петре I и Екатерине II: «Русской силился сделать из нас немцев: немка хотела переделать нас в русских». Екатерина, будучи немкой, действительно была патриотом своей новой родины, скрупулезно соблюдала все обряды Православной церкви, пыталась вернуть русский национальный костюм в обиход двора, усердно учила русский язык, охотно говорила и писала на нем. Это было ее сознательным решением сразу по приезде в Россию в возрасте 15 лет – научиться русскому. Она даже занималась по ночам и однажды опасно заболела от переутомления. Царственная тетка, Елизавета Петровна, как и ее двор, предпочитали французский язык, которым великая княгиня, разумеется, тоже владела. Однако она хотела изъясняться по-русски и в результате часто была принуждена практиковаться в языке с горничными, полотерами, истопниками, конюхами и берейторами. Отсюда ее вкус к поговоркам, смачным оборотам народной речи, уменьшительно-ласкательным суффиксам и общая яркость высказываний при изрядной грамматической небрежности. «Вот каково иметь корзинку и белье» – называется одна из пьес императрицы и самодержицы Всероссийской, – «вольное, но слабое переложение из Шакеспира».
Екатерина, очевидно, владела русским языком много лучше своего великосветского окружения, а обширное русскоязычное наследие императрицы делает ее чуть ли не самым крупным литератором России XVIII века, хоть и не самым талантливым. Профессор Дэвид Гриффитс заметил: «Императрица рассматривала свою национальность не как раз и навсегда определенную данность, а как нечто поддающееся манипулированию и улучшению». Екатерина писала: «Тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Это замечание я считала всегда безошибочным, ибо нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что, естественно, всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца».
Однако Екатерине ничего не помогло. Для массы потомков она так и осталась чужой. Кажется, что причина этого отчуждения кроется в том, что Екатерина предложила рациональную, тщательно продуманную альтернативу русской реальности, которую вполне правомерно считать революционной. И в этом качестве ее правление периодически воспринималось как опасный зигзаг нашей истории, грозящий в разные периоды и национальной деспотии, и национальной ксенофобии, и национальному шовинизму, задевающий подчас глубинные комплексы, страхи и привычки народа.
В конце концов то, что в массовом сознании личная жизнь императрицы обросла множеством скабрезных подробностей и заслонила ее политическую деятельность, свидетельствует о поисках потомками психологической компенсации. Ведь Екатерина нарушила одну из древнейших общественных иерархий – превосходство мужчины над женщиной. Фиаско царевны Софьи и победа Петра воспринимались как закономерные, восстанавливающие вековой порядок. Безликость Екатерины I и Анны Ивановны или безобидное легкомыслие веселой Елизаветы Петровны как будто подтверждали справедливость этой священной иерархии – курица не птица, баба не человек. А вот ошеломительные успехи Екатерины Великой, в особенности военные, вызывали недоумение, граничащее с раздражением, и нуждались в каком-то «но». Обескураженное сознание мстительно искало подтверждения ее «женской слабости» и находило его в любовных приключениях. Даже крупные ученые не избежали морализаторства и откровенно сексистских выпадов.
Екатерина давала повод для раздражения уже тем, что вопреки существующему порядку сама выбирала себе мужчин. Несколько десятилетий спустя письмо Татьяны Онегину было воспринято обществом как скандал: девушка бесстрашно делает первый шаг вместо того, чтобы киснуть, как положено, и ждать. Женщина воспринималась как объект отношений, субъектом мог быть исключительно мужчина. В случае Екатерины по понятным причинам традиционные роли менялись. Не только свою национальность императрица не считала данностью, она пыталась преодолеть и границу собственного пола, забегая на типично мужскую территорию.
