Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов
Как бы то ни было, Данилов поправки Винтера принял. И козырный туз сработал. Винтера уважали все. Во всяком случае, царь подписал План-19. Начиная с 1911 года, он стал официальной директивой Генерального штаба.
Тихая смерть Плана-19
Увы, рано торжествовал победу Данилов. Военный человек, он упустил из виду то, что происходило в обществе. А в обществе то разгоралась, то затухала затяжная патриотическая истерия. Началась она еще в 1908 году, когда, как пишет канадский историк Хатчинсон, «решение правительства не объявлять войну Австро-Венгрии, аннексировавшей Боснию, рассматривалось октябристами как предательство исторической роли России». Заметьте, что речь шла о правительстве Столыпина и что выступили с этим вопиюще панславистским обвинением октябристы, партия большинства в третьей Думе, позавчерашние западники, вчерашние национал-либералы, а после 1908 года матерые национал-патриоты.
Славянофилы третьего поколения, почувствовав неожиданную поддержку, всячески, разумеется, раздували истерию, главным образом бешеной антигерманской пропагандой, объявив Германию «главным врагом и смутьяном среди белого человечества». Чем не угодила им Германия, рациональному объяснению не поддается. Разве что тем же, чем не угодила их сегодняшним наследникам Америка: она заняла место России на сверхдержавном Олимпе. К Америке, впрочем, относились тогда скорее нежно, как сейчас относятся к Германии, она ведь еще не была в ту пору сверхдержавой, а Германия была.
Помните у Некрасова:
Бредит Америкой Русь, / К ней тяготея сердечно. / Шуйско-Ивановский гусь — американец? Конечно! / Что ни попало — тащат / «Наш идеал, — говорят, — / Заатлантический брат»?
Как видите, ничем, кроме наполеоновского комплекса России, объяснить неожиданное превращение вчерашнего «заатлантического брата» в сегодняшнего «пиндоса» и вчерашнего «колбасника» в «идеал» невозможно.
Не ведаю, почему были тогда так уверены славянофилы, что, сокрушив Германию, именно Россия займет вакантное место на Олимпе. Но это факт. В одной из предыдущих глав я уже, как легко проверить, доказал его документально. Так или иначе, если Германия была тогда полюсом зла в славянофильской вселенной, то полюсом добра была, конечно, Сербия. Ей уже простили и предательский союз с «Иудой-Австрией» в 1881–1896, и отречение от России после ее поражения в Русско-японской войне в 1905-м, она снова стала зеницей ока, тем «хвостом, что вертел собакой». И, как всегда, не давала ей покоя мечта о Великой Сербии.
В октябре 1912-го она неожиданно оккупировала Албанию. Правда, ненадолго. Две недели спустя — после жесткого ультиматума Австро-Венгрии — ей пришлось оттуда убраться. Но патриотическая истерия в России достигла нового пика. Европа тоже тогда взволновалась из-за сербской агрессии, но Россия-то была вне себя лишь из-за того, что австрийцы посмели предъявить сербам ультиматум, не спросив у нее позволения. Обидели «единокровную и единоверную»! Это было плохим предзнаменованием.
Ю. Н. Данилов
В. А. Сухомлинов
Ибо, едва вмешался в дело панславизм, План-19 был обречен. Я не нашел в источниках упоминания, когда именно и почему он был отменен. Сужу поэтому по косвенным признакам. Например, по тому, что тотчас после октября 1912 года внезапно переменил фронт Сухомлинов, еще год назад праздновавший вместе с Даниловым победу оборонительной стратегии. Его неожиданное заявление: «Государь и я верим в армию, из войны может произойти для России только хорошее» могло означать лишь одно — истерия достигла такого накала, что в дело вмешался царь. И оказавшись перед выбором между будущим страны и карьерой, Сухомлинов выбрал карьеру.
Сужу также по обвинениям в адрес Сухомлинова в славянофильской прессе, что при нем «военные отбились от рук, подменили духоподъемную стратегию войны государя императора Александра III темной бумагой, подрывающей дух нации». Короче, стратегические соображения оказались бессильны перед панславизмом. Идея-гегемон торжествовала победу над реальностью. И возвращались ветры на круги своя, словно никакого Плана-19 и не было.
* * *
Могла ли Россия не потерпеть поражение в Первой мировой войне? Возможно, могла, когда б не гигантская «патриотическая» волна, похоронившая План-19. Волна, которой, как и накануне Балканской войны 1870-х, не смог противостоять ни Генеральный штаб, ни премьер-министр, ни даже царь. Но, бога ради, причем здесь Ленин?
О политическом аспекте нашей финальной темы в следующих главах.
Глава 18
КАТАСТРОФА
По мере того как приближаемся мы в этом цикле к роковым датам июля 1914-го и февраля 1917-го, центральные вопросы нашей темы все усложняются. Поначалу, как мы помним, казалось, что у них лишь два аспекта — военный и политический, теперь мы видим, как отчетливо раздваивается сам их политический аспект. Если в первой его части, до июля 14-го, все, в конечном счете, зависело от решения царя, то во второй — после его отречения — решали дело сменявшие друг друга Временные правительства.
Здесь поговорим о том, что предшествовало царскому Манифесту 19 июля (1 августа) 1914 года, которым, ссылаясь на свои «исторические заветы», Россия объявила, что будучи «единой по вере и крови со славянскими народами, она вынуждена перевести флот и армию на военное положение». Другими словами, ввязалась в войну, которая иначе, чем катастрофой, закончиться для нее не могла.
Д. Ф. Керенский
Предварим мы этот разговор лишь двумя парадоксальными, скажем так, соображениями. Первое. «Тринадцатый год кончился для России, — вспоминал впоследствии П. Н. Милюков, — рядом неудач в балканской политике. Казалось, Россия уходила [c Балкан] и уходила сознательно, сознавая свое бессилие поддержать своих старых клиентов своим оружием или своей моральной силой. Но прошла только половина четырнадцатого года, и с тех же Балкан раздался сигнал, побудивший правителей России вспомнить про ее старую, уже отыгранную роль — и вернуться к ней, несмотря на очевидный риск вместо могущественной защиты балканских единоверцев оказаться во вторых рядах защитников европейской политики, ей чуждых».
Парадокс здесь вот в чем. Если Россия уже осознала свое бессилие восстановить былое влияние на Балканах, то зачем ей было встревать в войну ради этого безнадежно утраченного влияния? Едва ли найдется читатель, сколь угодно антибольшевистски настроенный, который объяснил бы этот неожиданный, чтобы не сказать, безумный поворот в политике России происками Ленина и большевиков, влияние которых на принятие решений было, мы уже говорили, примерно равно влиянию на сегодняшнюю политику Лимонова и его национал-большевиков, то есть нулю. Но если
