Морис Симашко - Мaздaк
-- Уже в пути Маздак! -- сказал кто-то из диперанов.
III
- О-о-о...
Белым и красным был Ктесифон. Дехканы, земле-дельцы-вастриошан, люди города, старики и дети преклонили головы в великой человеческой радости. И пятерки верящих в правду прикрыли глаза ладонями. Царь царей и бог Кавад сидел, открытый миру, под сверкающей короной с крыльями, и только львы, оставшиеся по бокам трона от презренного Замаспа, щурились на людей...
-- О-о-о-о Маздак!
Все склонились перед ним. Мерно ступая, двигался в человеческом океане невиданный белый слон. Гигантский красный ковер без единого узора покрывал его от бивней до маленького вертящегося хвоста. А на площадке для боевой башни, тоже весь в красном, неподвижно стоял человек с горящим факелом в руке. Гремели трубы. Правую руку вытянул ему навстречу царь царей...
Что-то холодное коснулось сердца Авраама. Оттуда, где был когда-то помост, стоял он и смотрел на человека в красном. Тот шел уже через зал, все так же держа факел на весу. Лев вдруг забеспокоился, хлестнул хвостом...
Все тревожнее становилось в груди Авраама. Факел опустился перед царем, колыхнулись красные волны, и покрывало спало с лица человека. Большой нос со скулами выдавался у него вперед, и едва различима была полоска лба над сросшимися бровями...
-- Маздак, о-о-о-о-о!..
Тахамтан это был, а не Маздак! Рука Авраама протестующе метнулась от плеча и вдруг замерла, скованная ужасом. Край верхней губы приподнялся у Тахамтана, показались неровные желтые зубы...
Он вспомнил наконец убийцу, стрелявшего в царя из кустов. Главарь гуркаганов это был, вырвавшийся из ка-риза и грабивший дасткарты. Сейчас... сейчас увидят это люди!..
-- О-о-о-о-о-о...
Они склонились и не смотрят, поэтому продолжают кричать... Авраам повернул голову. Миллионы открытых глаз устремлены были на стоящего возле царя человека, руки их тянулись к нему за правдой. В первом ряду стоял гончар из Гундишапура со своими братьями, и рты были открыты у них в беспредельном спасительном крике...
Так вот почему печальная складка была возле рта у великого мага... Поклонение оставил он среди людей, и жило оно уже само по себе, не нуждаясь в содержании. Тихий глуховатый голос вспомнился Аврааму: "Родившись, начал мять я глину... У меня не может быть сомнений!.." Это они кричали внизу, всю жизнь делающие одинаковые трубы для воды и стока нечистот, ткущие одинаковые ковры с птицей Симург, от рождения и до смерти идущие за сохой. Они сами отказывались от права выбора. Только вера нужна была им, без отклонений, полутонов, враждебной бесконечности. Они смотрели и были слепы, потому что хотели этого...
Но что же Светлолицый? Фарр холодно светился над головой царя царей, куда-то поверх людей смотрели его глаза. Невозмутимый стоял внизу датвар Розбех, и ровно сжаты были мраморные губы. Ремень на плече поправлял воитель Сиявуш. Они все знали...
Далеко к холмам укатилась волна человеческого крика, накопилась там и вернулась удесятеренная. Новую порцию рыка выбросили навстречу трубы. И сферы дрогнули...
Авраам вдруг почувствовал, как сами собой шевельнулись у него губы, рот открылся в самозабвенном вопле. Маздак, о-о-о-о!
С усилием опустил он поднятые к небу руки, зажал себе рот ладонью. Рядом рабы дергали цепь, пытаясь успокоить льва. Желтая грива у зверя стояла дыбом, а хвост настойчиво, предупреждающе стучал о пол...
Словно клинком рассекал тишину голос Розбеха:
-- Мы победим тьму, если не будем бояться отбрасываемой от нее тени. Свой дух и руки щадят некоторые из нас, желая оставить их чистыми. Но грязь не пристанет к тем, кто сражается во имя правды!..
В Царском Совете великий маг всегда отвечал ему. Человек, взявший себе кличку железнотелого Ростама из сказаний, сидел сейчас на подушке Маздака...
Вазирг Шапур приехал вчера из Систана. Высохло и стало маленьким его тело от болезни крови. И теперь заговорил он:
-- Ты хочешь, датвар Розбех, дать право на убийство этим людям?..
Едва слышен был его голос. Вазирг не смотрел в сторону Тахамтана и тех, кто явился с ним из Шизы.
Розбех кивнул головой:
-- Да, потому что от недостойной слабости дрожат у нас руки!..
-- Зачем тебе столько крови? -- спросил вазирг.
-- Во имя правды убийство!..
Это громко сказал уже не Розбех, а тот, кто приехал с Тахамтаном. И головы сразу повернулись к нему, ибо был это Фаршедвард -- младший Карен. Все знали в Эраншахре, что содрал он с груди свой родовой знак -бычью голову -- и давно уже исповедует правду Маздака. В Атурпаткане был он все время, где при сгоревшем храме в Шизе обосновались ^ожди. Говорили, что родственников своих -- Каренов предал непоколебимый Фаршедвард в руки деристденанов.
Авраам смотрел и вспоминал. У азата Адурбада отнял жену когда-то младший брат Быка-Зармихра, а тот ушел за дех, на обнаженные камни, и воткнул себе прямой нож в сердце. "Вот он лежит, пес... А я хотел ему взамен толстую Фиранак послать..." Так сказал тогда голубой Фаршедвард. Потом смех и лай растворились в теплом небе...
-- Ты пятую часть предлагал когда-то из дасткартов, вазирг? -Маленькими и круглыми, как у Быка-Зармихра, стали глаза Фаршедварда. -- Нет, пять частей возьмем мы из пяти, а вековое зло погасим кровью. И все шкуры сдерем, серые и пятнистые!
Леопард, присевший перед прыжком, был на кулоне главного вазирга Шапура, и серая волчья голова скалилась рядом у воителя Сиявуша.
-- Давно ты ищешь правды, младший Карен? -- спросил у него вазирг Шапур.
На миг исказилось лицо Фаршедварда, но ласковым, понимающим был голос:
-- Твои дасткарты целы в Систане, последний Мих-ран...
Прячущих хлеб и женщин от людей начал обличать голубой Фаршедвард, а еще больше тех, кто благоволит к ним. От непонимания смысла учения Маздака происходит раздвоение души. Тому, кто твердо усвоил великие "Четыре, Семь и Двенадцать", не страшна никакая ложь...
Под короной на возвышении снова сидел царь царей, а не в зале, со всеми. Быстрые глаза его перебегали по лицам говоривших. Розбех убеждающе протянул к нему руку:
-- Из-за нашей жалости к великим прокрался на трон Замасп!..
Датвар Розбех долго говорил о специально подобранных людях, которых никто не должен знать. Черные куртки-кабы будут их отличием, и в ночи станут вырывать они скверну в Эраншахре. Пусть боятся правды, и тогда воссияет она...
-- Скажи нам, датвар, имя человека, которого призвал ты под личиной мобеда Маздака!
Опять лишь на Розбеха смотрел в ожидании ответа вазирг Шапур. Желтоватые глаза Тахамтана скользнули по нему...
И у врача Бурзоя услышал Авраам голос датвара Розбеха. Они сидели друг против друга, врач и датвар, у мерцающих углей и не увидели его. Он остановился у порога.
-- Этот, которым в красном... говорят, зло в его прошлом...
С арийским безразличием в голосе сказал это врач Бурзой. Нанизанные на нить косточки были у него в руках, и он передвигал их по кругу, размеренно, одну за другой. Тогда заговорил Розбех:
-- Тот, ушедший, Маздак был так велик, что не видел земли. Диперанская мягкость мешала ему прямо смотреть на мир...
Неподкупный датвар продолжал спор с мертвым, и раздражение было в его голосе.
-- А этот... который в красном?
-- Для сокрушения лживых нужен он нам. Мы уберем его, когда исполнит свое!
-- Он уже начал!
Розбех резко вскинул голову, посмотрел пристально на врача Бурзоя. Но тот перебирал косточки...
Вчера, после Царского Совета, въехав на мостик перед своим дворцом, свалился с коня вазирг Шапур. Говорили, что о камень разбил он голову.
IV
Розовое покрывало задевало его всякий раз в коридоре. Как солнце из-за туч, настойчиво выплывало ему навстречу круглое розовое лицо. Что-то забытое померещилось ему. Она пришла, когда уехал управляющий Мардан, но только по бусинкам в розовых глазах узнал он Мушкданэ -- дочку садовника...
Дешевым вавилонским мускусом безмерно пахла она в подтверждение своего имени. Мягкое и круглое было все теперь у нее, и знала она то, о чем он даже не слышал. Руки ее тоже стали пухлые и теплые. Но потом наступило отвращение...
Деловито лаская его, она рассказывала, как Мардан ее любит, что у него в округе есть враги среди деристде-нанов, но он всем им устроит ловушку и скоро станет главным в красном рустаке. Сам великий Маздак, не тот, мертвый, а другой, приехавший из Шизы, его знает... Она отрывалась, чтобы сделать убедительный жест, снова припадала к нему и опять потом с того же слова продолжала прерванный разговор. О первой ночи у стены она и не вспомнила. Он принимал ее в удобные дни по необходимости...
Красная кожаная куртка маленького Аббы порвалась на боку, и остановившиеся глаза были у него. Из Междуречья возвратился он, где со специально отобранными людьми нового пайгансалара -- "Охраняющего Правду в Эраншахре" -- громил имения упрямых. Рассказывали, что иудейки там сами топились в каналах...
-- Да!.. Да!.. И ложь! И кровь, если необходима для сияния правды...
