Ольга Форш - Михайловский замок
- Необходимо, чтобы ваше высочество прочли вот это, - сказал Пален, подав перлюстрированное письмо Семена Романовича Воронцова к Новосильцеву. - Я бы должен по долгу службы передать его государю, но... передаю вам.
Александр взял молча письмо, стал читать, скоро пальцы его задрожали письмо было некоей прозрачной аллегорией.
"У меня нет надежд в настоящем, - писал приятелю Воронцов, - я уповаю на утешение в будущем. Наша жизнь то же самое, как ежели бы мы с вами очутились на корабле, капитан и весь экипаж которого принадлежали бы к народу, языка которого мы не понимаем. Поднялась страшная буря, и вдруг капитан сошел с ума и по капризу своему бросает за борт одного за другим матросов. Скоро все мы будем погублены этим сумасшедшим, который вместе с нами погубит и весь драгоценный, груз корабля. Одна надежда на спасение, если молодой помощник капитана, к которому весь экипаж преисполнен доверия, возьмется за руль. Его нам о том надлежит заклинать".
Александр понял, залился краской, все затрепетало внутри, а Пален, как бы пригвождая к месту своими круглыми властными глазами, сказал:
- Каких же еще доказательств вам надо, чтобы поверить,сколь для всех тягостно государством несомое бремя?
Александр попытался робко спастись возражением:
- Придворных кучка в сравнении с народом. А народ...
- Народ, - прервал Пален, - но разве вашему высочеству не известно, что двенадцатого января отдан приказ о выступлении в Индию донским казакам? Двадцати двум тысячам человек приказано делать тридцать - сорок верст в день. Что они терпят, вы задумались? Морозы, метели, страшные лишения... крайне плохое состояние дорог. А надо протащить с собой единороги и пушки... Экспедиция задумана, как всё у нас, - вдруг, без того, чтобы собрать необходимые сведения о средствах тех стран, через кои будут следовать казаки. Без заготовки продовольствия, обоза, лазаретов, даже, как я узнал от самого императора, - без маршрутов. Наконец, вашему высочеству уже известно, что беспримерное мужество нашего итальянского похода оказалось на руку только австрийцам, - он тоже по капризу был начат и оборван... и только благодаря гению Суворова мы спасены от позора. А что ожидает донских казаков за Оренбургом? Ведь они двинуты с женами и детьми... на верную смерть.
Пален прошелся и, став против Александра, твердо сказал:
- Секретная экспедиция в Индию быть может, нужна, но предпринята безумно, без апробации Наполеона. Объявить себе войну, как это решил вскорости сделать император, Англия едва ли дозволит. Сотрудников явных и тайных у нее при русском дворе много, а врагов смертельных у нашего государя столько же. Предлагаю вам сделать выводы. Если вы не поспешите сами спасти вашего родителя, а нашего государя... - Голос Палена дрогнул. Он волновался и волнения своего здесь не скрывал. - Ваше высочество, поспешите согласием. Ведь не о каком-либо ущербе или о лишении августейшей жизни идет речь - совсем наоборот. Речь идет о том, чтобы заболевшему некоторым расстройством мысли императору дать возможность восстановить свои силы. А пока он болен - отречься от полноты власти, сделать вас соправителем. Вот о чем молит вас вся страна - пресеките возможность заболевшему государю совершать великое зло собственной стране?
Прирожденная уклончивость характера Александра, еще усиленная воспитанием, делала для него невозможным сказать решающее слово. И Александр повел себя так, как будто весь акт отречения уже позади, а перед ним одна лишь задача; как можно удобнее устроить сейчас жизнь отца.
- Я предоставлю государю им любимый Михайловский замок, - с той вынужденной скромной улыбкой, которая почему-то считалась пленительной, сказал Александр. - Верховые прогулки батюшке всего лучше будет продолжать в так называемом Третьем летнем саду, не правда ли?..
Он глянул на Палена и оборвал сконфуженно речь. Пален.глядел на него холодно, с затаенным презрением:
- Если ваше высочество мечтает о пребывании августейшего отца вашего в замке уже после подписанного им отречения, то на выполнение сего необходимого акта, полагать надо, ваша подпись мною будет получена.
Пален вынул из кармана тот самый листок крепкой, негнущейся бумаги, который чуть было не вытащил у него Павел, и протянул Александру.
Как от ядовитой змеи, Александр отбежал скорым шагом к камину... Вернулся опять, хотел что-то сказать и не мог.
Пален чуть склонился, держа в руках свой листок, - строгий, сжав губы, ждал.
Александр, дрожащий, теряющий остатки самообладания, вымолвил шепотом:
- Умоляю вас, завтра. Я завтра отвечу.
- Последний срок, ваше высочество, - сурово уронил Пален, отправляя листок в карман. - Хуже будет и государю и вам со всем вашим семейством, если нао предварят более решительные заговорщики.
Он холодно поклонился и вышел.
Александр, зарыдав как ребенок, упал на диван.
Как Павлом было назначено, второго февраля был дан в Михайловском замке бал для дворянства и купечества. Два унтер-офицера пропускали в овальную гостиную. Свод этой гостиной покоился на кариатидах, промежутки занимали аллегорические барельефы. Me
бель здесь была огненного бархата, отделана серебром. Плафон работы чудесного Виги изображал такое великолепие Олимпа с собранием всех богов, что казался лучезарным источником света по сравнению с погребальным освещением замка.
Тысячи восковых свечей, зажженных в канделябрах и люстрах, не могли рассеять туман, который клубился вдоль оттаявших стен и создавал полумрак, делавший однообразной всю роскошь нарядов.
Несмотря на бравурно гремевшую музыку, этот все растущий туман и погребальные свечи производили на безмолвно толпившиеся маски удручающее впечатление.
Лихо плясали только молодые чиновницы, счастливые уже тем, что попали в роскошный замок.
Павел, мрачный, свирепо оглядев маскированных большими глазами, удалился, сильно топая, в свои защищенные комнаты очень рано.
Пален разыскал Александра в галерее Лаокоона. Прошли несколько шагов рядом. Для присутствующих ничего удивительного не было в том, что военный губернатор граф фон дер Пален беседует с наследником. Возможно, он передает ему что-либо от государя.
Не дрогнув своим придворным, вельможным лицом, не понижая голоса и без особого выражения, Пален, сказал:
- Сегодня, в сильном гневе, его величеством было произнесено следующее: "Скоро многие мне некогда близкие головы должны будут пасть".
Чуть повернувшись более к Александру и равняясь шагом по его внезапно замедленному шагу, Пален спросил:
- Могу ли возглавить нас вашим именем? Боясь себя самого, Александр вымолвил:
- Можете.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Павел сидел в своем кабинете и читал историю великого прадеда.
Все эти дни его особенно волновали отношения Петра к Алексею. Больше того, Павлу казалось, что по прямой линии, как правнуку от прадеда, к нему прямо в сердце идет от Петра сила, которая двинет в урочный час и его руку написать сыновьям заслуженный ими приговор. Вот только Пален представит обещанные неоспоримые доказательства...
Павел был уверен, что после распущенного правления матушки и следствия его - великого всероссийского казнокрадства, глубокой развращенности нравов - дальнейшее процветание России возможно лишь при неуклонном выполнении введенного им строжайшего гатчинского порядка. И горестно было сознать, что достойного преемника ему не было. Хуже того, наследник по праву и крови злоумышлял на отца.
Лживый Александр, расслабленный, изнеженный бабкой, глубоко заражен вольнодумием своего бывшего воспитателя Лагарпа. И сколь он ни скрытен, когда был им узнан приказ генералу Корсакову сего женевского возмутителя с фельдъегерем привезти в Россию, дабы водворить навечно в Сибирь, - он весьма опечалился. Заодно с Константином был против отца, на стороне Лагарпа. И донесли - оба сына поносили ядовито и с издевкой его праведный суд.
Павел вскочил, пробежал из спальни в библиотеку. Рука сама собой вытащила заветную книгу о Фридрихе. Как девица идет за советом к оракулу и "толкователю снов", так и он прибегал во всех случаях жизни к своему кумиру и властителю дум. И хотя знал отлично то место в биографии Фридриха, которое сейчас ему было нужно, он для поддержки перечел его еще раз.
Это было известное событие в жизни Фридриха, еще наследного принца, которое чуть не привело его по приговору отца на плаху. И только заступничество австрийского и прочих дворов и, главное, торжественно обнаженные груди высоких военных, взамен принца предложивших пронзить их сердца, смягчили уже произнесенный, но не обнародованный приговор. Отец Фридриха удовлетворился, однако, тем, что вместо сына приказал казнить его ближайшего друга, юношу фон Катте, который согласился с ним вместе убежать в Англию от ига короля-отца. Катте был обезглавлен под окнами Фридриха, которого принудили смотреть на казнь близкого друга, пока он не лишился чувств.
