Евгений Лазарев - Друиды Русского Севера
А название этой страны, воспринимавшейся как сакральный источник тибетских традиций? Востоковеды сопоставляют Олмо с месопотамским царством Элам (Еламму), и с культурологической точки зрения совершенно справедливо усматривать (как это делает, например, Б. И. Кузнецов) в тибетской культуре следы взаимодействия с западными, иранско-месопотамскими традициями. Но, видимо, в тибетском топониме Олмо соединились воспоминания не только о конкретной стране Элам, но и все той же Северной Шамбале — очевидно, называвшейся в каком-то ныне забытом праязыке словом, созвучным с Олмо! Ведь в первоисточниках религии бон Олмо, Иран и Шамбала были, по сути, взаимозаменяемыми понятиями{133}. Вполне возможно, что слово «Олмо» — того же корня, что и рассмотренные нами выше гиперборейские сакральные термины — alm-, -alb— и т. д.
Образ ныне незримой полярной земли приобретает реальные черты — пусть это и реальность мифа. И ведь не только предания Центральной Азии свидетельствуют о ней. Целый пласт легенд и мифов разных народов повествует о невидимых обитателях Севера.
Еще в VIII веке до н. э. великий эллинский поэт Гесиод писал о людях золотого века — первоначальных обитателях Земли, которые в контексте полярной теории происхождения человечества могут быть отождествлены с гипербореями:
После того как земля поколение это покрыла,В благостных демонов все превратились они наземельныхВолей великого Зевса: людей на земле охраняют,Зорко на правые наши дела и неправые смотрят.Тьмою туманной одевшись, обходят всю землю, даваяЛюдям богатство. Такая им царская почесть досталась.
Через 2,5 тыс. лет после Гесиода, в начале XVIII века, русский миссионер Г. Новицкий услышал в Югорском Лукоморье (в районе полуострова Ямал, за тысячи верст от Эллады) весьма схожие с греческими предания коренных жителей Российского Заполярья. Вот что рассказывали они 300 лет назад об архипелаге Новая Земля, который, согласно распространенной точке зрения, был необитаем до конца XIX века:
«Аще же в сей Новой Земле жительствует разумное человеческое создание, несогласно глаголют о сем; иные самовидцы Новой Земли глаголют видети созданную человеческую красоту, гласа же не слышали, ниже разговоры каковые имели, толико зрением очес аки стень человеческую видети досязаша…»{134}
Прекрасная и безмолвная «тень (стень) человеческая», которую «досязали видети» «самовидцы Новой Земли» — и одетые «тьмою туманной» царственные добрые гении, охраняющие людей со времен золотого века… Это не случайное совпадение: подобные легенды сохранились и в других местах Российского Севера, на тех древних путях, о которых мы говорили в предыдущей главе.
Еще в первой половине XX века рассказы о «невидимых людях» бытовали в Лапландии, в земле саамов. Как записал в 1935 году этнограф Н. Н. Волков, у саамов сохранялась вера в то, что существует особый невидимый мир пасущих свои стада вокруг них. В стадах этих белые и черные олени. Счастливый человек, которому покажется олень из такого стада, должен идти не мигая прямо на оленя и бросить чивастегу на рога. После этого все это стадо станет явным. Чудзъяврские саамы передавали, что один из жителей селения, когда их деды жили еще на острове Кильдине, поймал такого оленя, и все стадо оказалось явным. При стаде находилась молодая девушка с распущенными волосами, которая умоляла его отпустить оленей. Саам пожалел и согласился. Тогда она села к нему спиной, уперлась локтями в его локти и стала петь. По мере того как она пела, стадо невидимых оленей и она сама отодвигались все дальше и дальше, пока не исчезли из вида. Саамы братья Яковлевы сообщили, что раз под вечер они с отцом отпустили под лед сетки; вдруг слышат шум, звон колокольчика и собачий лай. Стороной прогоняли стадо голов в 500. Решив, что это саам Собакин, старик заспешил, чтобы застать Собакиных в погосте. Стадо остановилось возле леса. Отец и сыновья услышали стук топора, из чего заключили, что пастухи остановились на ночлег и собираются ставить куваксу (чум). Намереваясь проехать по проторенному стадом пути, старик свернул в сторону, но никаких следов стада не обнаружил, хотя была совершенно тихая погода и следы замести не могло. Там, где они слышали стук топора, не было ни куваксы, ни стада, ни даже рубленых деревьев{135}.
И вот в конце XX века, уже не в Лапландии, а на священном ненецком острове Вайгач, участники Морской Арктической комплексной экспедиции П. В. Боярского записывают почти такие же свидетельства! На этот раз речь идет о сиртя (сихиртя) — вроде бы конкретном (хотя и исчезнувшем ныне) народе, который обитал до ненцев в районе Полярного Урала и полуострова Ямал, а потом, по словам ненцев, ушел на Новую Землю. Вот только рассказы эти, как вспоминал П. В. Боярский в беседе с автором этой книги, — скорее о каких-то фантастических невидимках. Например, такая «быличка»: «Помнишь, шли сиртя? Ничего не видно было, только колокольчики звенели…» Говорят, однажды видели, как сиртя ехал не на чем-нибудь, а на мотосанях, или даже на угнанном им тракторе: «Едет, а за рулем никого не видно…»
Конечно, эти рассказы выглядят более «приземленными», нежели свидетельства Гесиода или Г. Новицкого. Но ведь в фольклоре часто происходит «опрощение» древних мифов или богословских умозрений. Тем более что, скажем, в русском поморском наследии (а поморы, по заключению П. В. Боярского, осваивали Большеземельскую тундру и Полярный Урал примерно в одну эпоху с ненцами, так что поморские традиции здесь столь же архаичны) есть и сюжеты гораздо более возвышенные, чем сиртя, угнавший трактор.
В XIX веке В. И. Немирович-Данченко записал от старых поморов, зимовавших на Матке — Новой Земле, рассказы, похожие на свидетельства духовидцев Древнего мира или христианских мистиков. Речь там идет об арктическом Китеж-граде или о своего рода поморской Валгалле — обители людей, ушедших из земного мира, а может быть, и обители святых (вспомним, что и многие народы Северной Азии помещали мир усопших в Ледовитый океан):
«Посреди Матки <…> города есть, не нашим земным городам чета. Церкви в эфтом городу ледяные, дома тоже. А живут там на просторе, в таком захолустье, куда живой душе не добраться, все охотнички да ловцы, что на Матке [исчезли]… Видел я, братцы, великое чудо. Быдто висит посреди Матки гора ледяная, а на эфтой горе все церкви да церкви, и сколько эфтих церквей, поди, не сосчитать, — одна другой выше, одна другой краше. Колоколенки — словно стеклянные, тонкие да прозрачные такие. И только я стою, вдруг со всех эфтих колоколен звон поднялся. Я обмер да скорее назад» («У Океана»).
Если отвлечься от культурологической конкретики, то образ священной горы, на которой высятся чудесные храмы (или, говоря типологически, находятся некие глубоко сакральные объекты), нетрудно соотнести с архетипом Полярной горы, Центра Мира и всеми сопутствующими образами по Б. Г. Тилаку и У. Уоррену. Как правило, мифологи Запада, в том числе традиционалисты, вообще не знали и не принимали в расчет поморскую культуру Северной Руси. А между тем многое в ней косвенно подтверждает те свидетельства о «потерянном Рае», которые сохранились в традициях, весьма удаленных во времени и пространстве, в том числе в «конфессиональном пространстве», что сводит к минимуму возможность каких бы то ни было заимствований.
Например, в традиционной арабской космографии земной мир окружен кольцом гор — изумрудным хребтом Каф, где обитает царственная птица Симург. Возможно, один из источников этих представлений — «Авеста», священное писание древних иранцев, которое сообщает о горах Хара; они окружали древнейшую землю мира, подобную Раю прародину ариев, где царил золотой век. В этой земле было священное море Ворукаша, а посреди него — гора Усхинду; целебные и чистые воды вытекали из этого моря по разным странам света.
«Авеста» повествует и о дальнейшей судьбе северного материка: о вызванных людскими грехами жестоких зимах, когда «тучи снега» выпали даже на высочайших горах (оледенение?); о том времени, когда потекли великие воды, губя все живое. В эту бедственную эпоху от падших людей отлетело божественное Хварно (благодать, обладание которой дает счастье и силу) и кануло в море Ворукаша, сокрывшись «на дне глубоком моря, в глубинах бездны вод»{136}.
Не это ли загадочное Хварно прозревали тысячелетия спустя русские поморы в удивительном образе «сердца морского»? Это живое, сострадающее сердце таится в глубинах Студеного моря — Ледовитого океана; оно утверждает высшую справедливость, воскрешая умирающих, которые стали жертвой людской несправедливости, — и они выходят из моря здоровые и «переновленные»{137}. Возможно, и не видевшие моря тибетские мистики свидетельствовали о том же таинственном «сердце», когда в своих видениях искали священный камень, «Всеисполняющую Драгоценность» на дне океана. Это один из важнейших образов тибетского буддизма и религии бон, добуддийской веры Тибета; можно предположить поэтому глубокий архаизм подобных центральноазиатских сюжетов.
