Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры
– Скажи им, что впредь я буду носить такую же одежду, как и они. Однако прежде чем Кеоки успел перевести её слова, Малама попросила капитана Джандерса принести огонь. Когда на палубу была доставлена жаровня, Алии Нуи демонстративно сожгла всю тапу, в которой явилась на ко рабль, и когда догорел последний кусочек ткани, она торжественно заявила: – Теперь я буду одеваться так же, как эти новые женщины.
– Кто же сумеет сшить вам платье? – поинтересовался Эбнер.
Малама властно указала на Иерушу и Аманду и просто произнесла:
– Ты и ты.
– Скажи, что ты будешь очень счастлива сделать это, – быстро зашептал Эбнер на ухо Иеруше.
Обе жены священников поклонились и сказали:
– Мы сошьем вам платье, Малама, но у нас, наверное, не найдется столько ткани, потому что вы очень большая женщина.
– Не серди её! – предупредил Эбнер, но быстрый ум Мала мы сразу же ухватил все нюансы, заставшие Иерушу врасплох, и она рассмеялась:
– Даже если сложить все ваши крохотные платья, – и она провела рукой вдоль ряда миссионерских жен, – мне и тогда бы не хватило ткани. – После этого она подала сигнал своим слугам, и из каноэ были принесены свертки. Когда их начали разворачивать, перед глазами изумленных женщин предстали самые лучшие китайские ткани всевозможных цветов. Остановившись на ярко-красном и темно-голубом материалах, Малама указала пальцем на незамысловатое домашнее платье, в которое была одета Аманда Уиппл, и спокойно объявила: – Когда я вернусь на берег, у меня будет точно такое же.
Отдав распоряжения, Малама заснула, а слуги с опахалами, украшенными перьями, отгоняли мух от её обнаженного тела. Когда она проснулась, капитан Джандерс поинтересовался, не угодно ли Маламе будет откушать еды с корабля, но та высокомерно отказалась, и вместо этого велела поднять с каноэ свои продукты в больших сосудах из бутылочных тыкв. И пока жены миссионеров корпели над изготовлением платья, размерами больше напоминавшего палатку, Малама, удобно устроившись на парусине, вкушала огромные количества жареной свинины, хлебного дерева, печеного мяса собак, рыбы и запивала это все напитком "пои". Время от времени она давала себе отдохнуть, и тогда слуги постукивали по её животу, производя своеобразный массаж по старинному обычаю, чтобы Малама могла ещё поесть. В эти минуты гигантская женщина довольно похрюкивала, в то время как пища укладывалась поудобнее в её громадной утробе.
– Алии Нуи надо много есть, – с гордостью пояснил Кеоки. – Она принимает пищу пять или шесть раз в день, чтобы простые люди издалека могли понять, что Малама – великая женщина.
До самого вечера трудились женщины над платьем, а их мужья молились о том, чтобы Малама благосклонно их приняла и разрешила миссии работать в Лахайне. Но, наверное, с не меньшим энтузиазмом молились моряки: они с нетерпением ждали того момента, когда и все миссионеры, и эта толстуха, наконец, покинут "Фетиду", чтобы на борт с берега смогли приплыть заждавшиеся девицы и заняться своим привычным делом.
* * *На следующее утро в десять часов огромное красно-голубое платье было готово, и Малама приняла его, не удосужившись даже поблагодарить женщин. Она жила в том мире, где все, кроме, разумеется, её самой, являлись слугами. Платье надевали аккуратно, как прилаживают навес над торговой лавкой в Новой Англии. Затем длинные темные волосы Маламы выпустили наружу, и они тяжелым водопадом легли на её спину. Женщины ловко застегнули пуговицы, подправили пару стежков у талии, и великая Алии Нуи подпрыгнула несколько раз, чтобы поудобней разместить свое тело в столь непривычном наряде. Затем она широко улыбнулась и, обратившись к сыну, произнесла:
– Ну, вот, теперь я настоящая христианка! После этого Малама повернулась к миссионерам:
– Мы очень ждали от вас помощи, – начала она. – Мы знаем, что есть такие места, где люди живут лучше нас, и мы хотим, чтобы вы научили нас этому. В Гонолулу первые миссионеры уже учат наш народ читать и писать. В Мауи я буду вашей первой ученицей. – Она произвела какие-то подсчеты на пальцах и твердо заявила: – Через один лунный месяц – и запомни это, Кеоки! – я смогу писать свое имя и передам его в Гонолулу с каким-нибудь посланием.
Это был момент принятия серьезного решения, и все на борту "Фетиды" поразились силе воли этой удивительной женщины. Все, кроме одного человека. Эбнер Хейл подумал, что, хотя такое решение Маламы было замечательным для страны безграмотных язычников, все же начинать надо было не с этого. Поэтому он приблизился к Алии Нуи и негромко произнес:
– Малама, мы принесли вам не только алфавит и приехали не только для того, чтобы научить вас писать свои имена. Мы принесли с собой слово Божье, и пока вы не примете его, все, что вы напишете, не будет иметь никакого значения.
Когда эти слова были переведены Маламе, на её луноликом лице не отобразилось ни единой эмоции. Она лишь так же спокойно заявила:
– У нас есть боги. Нам нужно научиться читать и писать.
– Но письменность без Бога бесполезна, – упорствовал Эбнер, и при этом его маленькая светлая голова едва доходила до шеи Маламы.
– Нам говорили, – не менее твердо продолжала женщина, – что письменность идет на пользу всему миру, а вот Бог белых людей помогает только белым людям.
– Вам все неправильно объяснили, – настаивал Эбнер, подавшись вперед.
К всеобщему удивлению, Малама никак не отреагировала на этот выпад, а только повернулась к женщинам и спросила:
– Кто из вас жена этого маленького человечка?
– Я, – не без гордости сказала Иеруша.
Маламе это понравилось. Она успела заметить, как ловко Иеруша управлялась с шитьем не совсем обычного платья, и поэтому объявила:
– В течение первого лунного месяца вот она будет учить меня читать и писать, а в течение следующего – вот он, – и она указала на Эбнера, – будет обучать меня новой религии. И если я приду к выводу, что и то и другое имеет одинаковую важность, по прошествии двух месяцев я честно объявлю вам об этом.
Кивнув собравшимся, Малама прошла к парусиновой люльке и приказала слугам расстегнуть платье и снять его. Затем она попросила Иерушу показать ей, как правильно складывать эту новую для неё одежду, и только после этого расположилась, как прежде, в люльке, свесив руки и ноги и устроив подбородок на канате. Кабестаны застонали. Матросы принялись поднимать люльку над палубой, и капитан Джандерс снова занервничал:
– Ради Христа, все так замечательно складывается! Только не уроните её сейчас!
Дюйм за дюймом драгоценный груз опустили в каноэ, и наконец Алии Нуи выкатилась из парусиновой люльки, после чего слуги помогли ей подняться на ноги. Прижимая новое платье к щеке, она прокричала во всю силу своего голоса:
– Теперь вы все можете сойти на берег!
Тут же на воду были спущены шлюпки, увозящие миссионеров к их новому дому. Лодки выстроились "гуськом" за величественным каноэ Маламы, где на носу и на корме стояли носители жезлов с перьями, а все остальные слуги старательно отгоняли мух от обнаженного тела своей повелительницы. Она же, высокая и гордая, все так же бережно прижимала к лицу только что сшитый для неё наряд.
* * *Пока Малама случайно не выбрала супругов Хейл в качестве своих учителей и наставников, миссионеры не знали, кто из них останется на Мауи, а кому предстоит отправиться на соседние острова. Сейчас же стало очевидно, что по крайней мере одна пара уже нашла свой новый дом, и когда шлюпки подплывали к берегу, Эбнер с интересом принялся рассматривать непривычный пейзаж и поселения, где с этого дня ему предстояло трудиться долгие годы. Его взору открылась одна из красивейших деревень во всем Тихом океане, древняя Лахайна, столица Гавайев. Её лагуну защищал коралловый барьер, на который, не переставая ни на миг, обрушивались одна за другой волны, разбиваясь белой пеной, и, шипя, отступали назад. Там, куда вода уже не доставала, играли на песке очаровательные голые ребятишки, сверкая ослепительными улыбками.
Впервые в жизни Эбнер увидел кокосовую пальму, настоящее чудо тропиков. Её ствол изгибался под ветром, как пружина, раскачиваясь во все стороны, и при этом каким-то таинственным образом дереву удавалось оставаться на своем ненадежном месте. За пальмами начинались аккуратно распланированные поля, доходящие до самых гор. Таким образом, вся Лахайна напоминала собой один огромный цветущий сад.
– Вон те растения с темными стволами и есть хлебные деревья, объяснял Кеоки. – Они кормят нас. Но лично я в Бостоне скучал вон по тем, низкорослым с густой листвой. Они дают отличную тень, где можно отдохнуть от жары. Их называют "дерево коу".
Иеруша присоединилась к беседе, заметив:
– Вот теперь, когда я своими глазами вижу все эти цветы и сады, я начинаю понимать, что, наконец-то нахожусь на Гавайях.
– Тот сад, на который вы смотрите, – с гордостью сообщил Кеоки, – и есть место, где я живу. Вон там, где небольшой ручей вливается в море.
