Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры
– Мистер Коллинз, составьте договор по всей форме в трех экземплярах. Оговорите, что мы продаем "Фетиду" под полную загрузку сандалом сейчас, плюс такое же количество сандалового дерева по возвращении из Китая. Когда условия сделки были переведены, и Келоло величественным кивком подтвердил свое согласие, Коллинз шепнул капитану:
– Ведь это же чертова пропасть сандала! На что Джандерс ответил:
– Так ведь и корабль – что надо! Сделка честная.
Пока огромный вождь занимался заключением сделки, у Эбнера появилась возможность разглядеть его поближе. Его внимание сразу привлек символ власти, который Келоло носил на шее. С очень толстого темного ожерелья, свитого, скорее всего, из волокон какого-то растения, свисал предмет удивительной формы, похожий на слоновую кость. Он имел примерно пять дюймов в длину и полтора в ширину, но самым замечательным в нем было то, что кончик его изгибался вперед и вверх, так что весь предмет напоминал древнее тесло, которым обрабатывали древесину.
– Что это? – шепотом поинтересовался Эбнер у Кеоки.
– Знак алии.
– Из чего он сделан?
– Это китовый зуб.
– Наверное, он очень тяжелый, чтобы носить его на шее, – высказал свое предположение Эбнер, и в ту же секунду, ничуть не смущаясь, Кеоки взял ладонь миссионера и просунул её под зуб, чтобы священник сам мог почувствовать вес этого удиви тельного предмета.
– В старые времена, – рассмеялся Кеоки, – вас бы убили за то, что вы посмели прикоснуться к алии. Но вес моего отца ничуть не беспокоит, добавил он, – ведь символ власти держится на ожерелье из человеческих волос.
– Правда? – чуть не задохнулся Эбнер, и снова Кеоки пришлось подсовывать руку миссионера под ожерелье, чтобы тот сам потрогал его. Потом молодой человек объяснил, что это ожерелье было сплетено из двух тысяч косичек, каждая из которых была сделана из восьмидесяти волосинок.
– Получается, что общая длина волос составляет… – начал подсчитывать Эбнер. – Нет, это что-то невероятное.
– И все волосы взяты с голов друзей, – с гордостью отметил Кеоки.
Прежде чем Эбнер успел прокомментировать этот варварский обычай, у борта "Фетиды" вспыхнуло невероятное оживление, и все миссионеры бросились туда, чтобы стать свидетелями необычного зрелища. С грот-мачты были спущены два толстенных каната к лодке, в которой до сих пор находилась Малама, Алии Нуи. Концы канатов были прикреплены к широкой прочной ленте из парусины. Такое приспособление обычно подводят под брюхо коровы или лошади, которых надо переправить на палубу корабля. Сегодня эта парусиновая люлька использовалась для другой цели: в неё слуги Маламы осторожно укладывали свою почитаемую повелительницу. При этом руки и ноги женщины свисали вниз с парусины, что делало её положение более-менее надежным, а её громадный подбородок устроился на узле каната, который не давал парусине вырваться.
– Она уже готова? – заботливо поинтересовался капитан Джандерс.
– Все в полном порядке! – отрапортовал один из матросов.
– Только не уроните её! – предупредил капитан. – Иначе живыми нам отсюда не убраться.
– Аккуратней! Аккуратней! – подбадривали себя матросы, работающие с канатами, и очень скоро гигантская Алии Нуи поднялась на уровень перил. Как только её большие темные глаза, полные детского любопытства, смогли заглянуть за перила, пока подбородок все так же продолжал упираться в край парусины, а распластанное тело нежилось в люльке, она широким жестом правой руки добродушно поприветствовала собравшихся, после чего снизошла до того, что позволила себе искренне улыбнуться.
– Алоха! Алоха! Алоха! – трижды повторила она мягким тихим голосом, в то время как её взгляд перемещался по веренице одетых в черные фраки миссионеров. Однако самые искренние и теплые приветствия достались худеньким, но все же привлекательным молодым женщинам, скромно стоявшим позади мужей. Потребовалось бы, наверное, четыре Аманды Уиппл, чтобы сравниться по объему с этой величественной женщиной, возлежащей в парусиновой люльке: – Алоха! Алоха! – продолжала она, раскачиваясь перед женщинами.
– Ради всего святого! – выкрикнул капитан Джандерс. – Только не торопитесь! Аккуратней! Ещё аккуратней!
Веревки с кабестанов разматывались, и люлька постепенно приближалась к палубе. Капитан Джандерс, Келоло и Кеоки втроем рванулись вперед, чтобы перехватить люльку и поддержать её. Упаси Бог, чтобы Алии Нуи случайно не ушиблась при высадке! Однако женщина обладала такой громадной массой, что все усилия мужчин оказались тщетными, и люлька продолжала неумолимо опускаться. Храбрецам пришлось сначала встать на колени, а потом и вовсе лечь на палубу. Ничуть не встревоженная таким поворотом событий, благородная женщина перекатилась на парусине, отыскала опору для ног и восстала во весь свой рост. При этом намотанные на неё слои тапы делали её ещё более громадной. Не спеша Малама прошлась вдоль ряда миссионеров, каждого лично поприветствовав мелодичным "Алоха!" Но когда она дошла до изможденных путешествием женщин, чье состояние могла легко понять, как и худобу, о чем свидетельствовали их тощие тела, Алии Нуи не выдержала и расплакалась. Прижав к своей огромной груди худенькую Аманду Уиппл, она продолжала рыдать, а затем потерлась с молодой женщиной носами, словно эта американка являлась ей родной дочерью. Передвигаясь от одной женщины к другой, Малама не переставала всхлипывать, и каждую одаряла знаками наивысшего внимания, выказывая при этом свою безграничную любовь к прибывшим.
– Алоха! Алоха! – вновь и вновь повторяла она. Затем, встав перед женщинами и полностью игнорируя при этом их мужей (как, впрочем, и своего собственного), она тихо заговорила, и Кеоки перевел нежные слова своей матери:
– Мои обожаемые милые детки! Вы всегда должны думать обо мне как о своей матери. До вас белые люди присылали нам только моряков, торговцев или просто неудачников, от которых ничего хорошего мы не получили. Никогда раньше не приезжали сюда женщины. Но вот теперь появились вы, и по этому мы можем смело сделать вывод о том, что американцы, наконец-то, стали добры к нам.
Алии Нуи, самая священная женщина островов, существо, от которого изливалась мана на Мауи, великодушно ждала, пока сын донесет до приезжих смысл её слов, и пока женщины, в свою очередь, не проявят свою признательность по поводу этого приветствия. Она снова прошла вдоль их ряда, потерлась носом с каждой из жен миссионеров, повторяя при этом:
– Ты – моя дочь.
Затем, переполненная эмоциями от встречи с миссионерами и уставшая от напряжения, которое ей пришлось пережить за время подъема на борт "Фетиды", Малама понемногу успокоилась. На её луноликом лице явно читалось удовольствие и покой, и женщина постепенно начала расстегивать талу, обернутую вокруг её огромного тела. Передав концы ткани слугам, она велела им расходиться в разные стороны, а сама принялась вращаться, наподобие волчка, пока не осталась обнаженной, если не считать ожерелья из волос, на котором висел грандиозный китовый зуб. С удовольствием почесав свое тело и издав вздох облегчения, она подала знак слугам, что желает прилечь, и местом для отдыха снова выбрала парусиновую люльку. Но когда она растянулась на животе, миссионеры с ужасом обнаружили, что во всю длину её левой ноги красовалась татуировка. Темно-лиловыми буквами было выведено: "Тамехамеха король умер в".
– Неужели это тоже работа русских? – изумился капитан Джандерс.
– Скорее всего, – хмыкнул Кеоки, а затем спросил мать относительно такой памятной надписи, и она вывернула шею, чтобы изучить непонятные буквы. Затем на глазах женщины снова появились слезы, и Кеоки пояснил: – Она была девятнадцатой женой великого Камехамехи.
Иеруша возмутилась:
– Да чем же это лучше любовницы или наложницы?
– Гораздо лучше, – продолжал свои объяснения Кеоки. – В последние годы жизни короля Малама была у него любимой женой. Ну, разумеется, так как она Алии Нуи, у неё были и другие мужья.
– Ты хочешь сказать, что она была замужем за твоим отцом в то же самое время? – подозрительно спросил Эбнер.
– Разумеется! – как ни в чем не бывало, подтвердил Кеоки. – Камехамеха сам согласился на это, поскольку мой отец – её младший брат, и от их брака зависело многое.
– Обрызгайте водой ту несчастную женщину! – закричал капитан Джандерс, поскольку одна из жен миссионеров, не выдержав вида нагой Маламы и сложностей местных семейных традиций, потеряла сознание и рухнула на палубу.
Кеоки, поняв причину обморока, подошел к матери и тихим шепотом объяснил, что ей следует одеться, поскольку американцы не любят вида человеческого тела. Огромная Малама, удобно расположившаяся на парусине, охотно согласилась выполнить эту просьбу, но добавила с энтузиазмом в голосе:
– Скажи им, что впредь я буду носить такую же одежду, как и они. Однако прежде чем Кеоки успел перевести её слова, Малама попросила капитана Джандерса принести огонь. Когда на палубу была доставлена жаровня, Алии Нуи демонстративно сожгла всю тапу, в которой явилась на ко рабль, и когда догорел последний кусочек ткани, она торжественно заявила: – Теперь я буду одеваться так же, как эти новые женщины.
