Валерий Шубинский - Гапон
«Государь, нас здесь многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения.
Нас поработили и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть забитого, бесправного, измученного человека — значит совершить тяжкое преступление…»
Ну и дальше — предсказуемо: «чиновничье правительство, состоящее из казнокрадов и грабителей» («партия жуликов и воров», слышали, знаем), страна, доведенная «до полного разорения», «позорная война» — а вот уже по существу дела:
«Мы, рабочие и народ, не имеем никакого голоса в расходовании взимаемых с нас огромных поборов. Мы даже не знаем, куда и на что деньги, собираемые с обнищавшего народа, уходят. Народ лишен возможности выражать свои желания, требования, участвовать в установлении налогов и расходовании их. Рабочие лишены возможности организоваться в союзы для защиты своих интересов».
Это уже политика, а не экономика. Характерно, что о «сладкой участи оспаривать налоги» и расписывать бюджет речь идет раньше, чем о рабочих союзах. Что, разумеется, не отражает приоритетов рабочего человека.
И, наконец, кульминация:
«Государь! Разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь?»
Как хорошо! Правда, дальше Гапон несколько портит впечатление:
«…И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты-эксплоататоры рабочего класса и чиновники-казнокрады и грабители русского народа».
Во-первых, получается, что нельзя жить по божеским законам (а имеется в виду прямо противоположное); во-вторых — ненужная истерика.
Наконец, Гапон переходит к положительной программе. Интересно, что документ построен зеркально. В первой части изложение фактов сменяется гиперболизированными риторическими пассажами; вторая начинается с риторики, которая призвана предварить конкретные требования:
«…Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение.
Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь. Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения…»
Чего же в первую очередь хотят от царя рабочие?
«Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собою. Ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощь, прими ее, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, — пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов.
Это самая главная наша просьба, в ней и на ней зиждется все…»
Если в «программе пяти» политические требования (очень скромные) служили поддержкой и обеспечением экономических, то здесь все начинается с политики, и не с чего-нибудь, а главного лозунга русского освободительного движения с декабристских времен: Учредительное собрание. Стоило ли так долго защищать рабочее движение от пытающихся его «использовать» интеллигентов? Впрочем, в самом Гапоне жило три человека: деловитый и дипломатичный рабочий лидер, харизматический проповедник и провинциальный интеллигент средней руки. Был еще четвертый: авантюрист, игрок, Хлестаков. Любопытно, как переплетаются эти его лица в тексте петиции. Которая еще не закончена.
«Но одна мера все же не может залечить всех наших ран. Необходимы еще и другие, и мы прямо и открыто, как отцу, говорим тебе, государь, о них от лица всего трудящегося класса России….» — И дальше идет практически изначальный текст «программы пяти».
В ходе редактирования в число «мер против невежества или бесправия русского народа» было добавлено «отделение церкви от государства». Первый историк текста петиции, А. Шилов, недоумевал: петицию подает священник, в ней упоминаются божеские законы, на которых зиждется власть монарха — какое же отделение церкви от государства? На самом деле, кажется, инициатором внесения этого пункта был как раз священник — но другой, не Гапон.
Григорий Спиридонович Петров — по словам Горького, «сын кабатчика или буфетчика, и в детстве ничего, кроме матерщины, не слыхал, ничего, кроме пьяных, не видел». Однако пошел по духовной части, и очень успешно. В 25 лет, в 1891 году, уже окончил Духовную академию. Получив приход в Михайловском артиллерийском училище, он вскоре приобрел известность как лектор и проповедник. Его книга «Евангелие как основа жизни» (1898) имела успех. Он был так же на слуху, как Гапон в эти годы, но в несколько иных социальных кругах. Если жизнь отца Георгия в 1900–1902 годах проходила между приютами и ночлежками, с одной стороны, и светскими гостиными — с другой, то Петров обращался к среднему классу. В сравнении с Гапоном он был интеллектуалом, но, конечно, не таким изощренным, как Михаил Семенов. И, как и Гапон, он испытал заметное влияние толстовства.
В 1903 году, как раз тогда, когда Гапон начал создавать «Собрание», Петров был лишен места и запрещен в служении. Не помогло и покровительство Витте. Появление этого человека в гапоновских кругах в начале 1905 года было логично: странно, что пути двух священников прежде не пересекались. Впоследствии их пути разошлись, но некоторое время Петров был горячим сторонником своего харизматического собрата по церковному служению.
В число «мер против нищеты народной» было кем-то добавлено: «Исполнение заказов военного и морского ведомства должно быть в России, а не за границей». Скорее это отражало интересы не рабочих, а другой стороны, работодателей. Промышленный лоббизм своего рода? И кто был инициатором поправки? Матюшенский? Рутенберг — в качестве инженера, а не эсера?
«Меры против гнета капитала над трудом» делились на две части. Четыре пункта («Свобода потребительно-производительных и профессиональных рабочих союзов», «Свобода борьбы труда с капиталом», «Нормальная заработная плата» и «Непременное участие представителей рабочих классов в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих») были в окончательном тексте снабжены пометой: «немедленно». По остальным пунктам (восьмичасовой рабочий день, создание комиссий по регулированию трудовых споров) готовы были подождать.
Ну, и завершение:
«Повели и поклянись исполнить их — и ты сделаешь Россию и счастливой и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, — мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем…»
Угроза странная. Так примерно пугал семинарист Гапон преподавателя Щеглова. Но сейчас он был не семинаристом, а вождем десятков тысяч темных и бедных людей.
ПО ТУ СТОРОНУ
В Петропавловской крепости, в великокняжеской усыпальнице, есть пышная могила. Там покоятся извлеченные из ямы под Екатеринбургом останки Николая II и его семьи. Над могилой — икона, на которой изображены муж, жена и их малолетние дети. Церковь чтит Николая и Александру как мучеников. Справедливо ли это, правильно ли, канонично ли? Этот вопрос касается только православных воцерковленных людей, к которым автор этой книги не принадлежит. Вероятно, государь, помазанник Божий, представляет перед вечностью миллионы российских граждан, невинно и бессудно убиенных во время и после революции.
Но, кажется, никто и никогда не чтил Николая как мудрого правителя. Вопрос лишь в том, в какой мере лично он ответствен за финал своего царствования, за эти миллионы погибших.
Да, Николай все неполных 23 года пребывания у власти почти в любой ситуации делал не то, что надо, или не так, как надо, или не тогда, когда надо. И все же ему можно найти оправдания.
