Александр Путятин - Огнем и мечом. Россия между «польским орлом» и «шведским львом». 1512-1634 гг.
Укрепив положение наследника и его шансы сохранить престол после смерти отца, царь Борис занялся международными делами. А здесь на тот момент сложилась довольно любопытная ситуация. Крымское ханство с 1594 года втянулось в длительную войну с Венгрией. В 1598 году Казы-Гирей заключил мир с Россией, и Борису больше не было нужды держать крупные силы на юге. К концу 1599 года Сигизмунд III окончательно лишился шведского престола. Польский король и его дядя Карл IX вели между собой войну в Эстляндии. Естественно, обоих монархов интересовало, как намерен реагировать на это их восточный сосед. Особенно сильно беспокоился Сигизмунд III, поскольку мира с Россией у его страны не было уже 87 лет, а срок перемирия истекал через три года.
Для прояснения ситуации в 1600 году из Вильно в Москву выехало «великое посольство» во главе с литовским канцлером Львом Сапегой. Представители Сигизмунда III предложили России союз по типу того, что действовал между Литвой и Польшей до 1569 года. По условиям договора оба государства должны были оказывать друг другу помощь в случае нападения третьей стороны. Они обязались вести переговоры и заключать соглашения с иными странами «…под общими обоих государств титулами и через общих послов»{70}. Для этого Сапега предлагал учредить при царском и королевском дворах союзнические представительства. Кроме согласованных военных действий против турок и шведов, планировалось создать совместные торговые и военные флоты на Черном и Балтийском морях. Материалы, вооружение и деньги для обеих флотилий должны были храниться на территории Польши. Для строительства морских судов Россия обязалась поставить на верфи лес, смолу, канаты и другие ценные материалы. Снаряжение флотов финансировали совместно. Но набор матросов и «людей рыцарских» Сигизмунд III «великодушно» брал на себя.
Столь же односторонне предлагалось решать в новом союзе и остальные вопросы. Так, к примеру, заботясь о распространении в России католической веры, Сигизмунд III предлагал русским властям построить в своих землях костелы и открыть при них «коллегии, чтобы люди московского народа учились латинскому языку, так как это может быть для них нужно и полезно»{71}. О том же, чтобы восстановить попранные права православного населения на территории Речи Посполитой, королевские послы говорить не желали. Предложения по династическим вопросам заключались в том, что царь Борис не должен препятствовать вольной «элекции» (выборам короля) в Речи Посполитой. Если Сигизмунд III умрет, не оставив потомства, «станы короны польской и Великого княжества Литовского не исключают для себя выбрать паном (королем) господаря Русского»{72}. В случае же бездетной смерти самого Бориса «король его милость польский… должен быть господарем Русским». Если странами-союзницами когда-нибудь станет править один государь, то из каждых трех лет два года он будет проводить в Речи Посполитой и только год в России.
Москва отвергла те пункты договора, которые давали односторонние преимущества Польше и ее королю. Но при этом Борис Годунов согласился обсуждать вопросы о мире и совместных действиях против шведов в Ливонии. Однако Сигизмунд III уже узнал все, что хотел: союза между Россией и Швецией не существует, а организовать «ползучую» экспансию католицизма с помощью «коллегий» не удастся. Переговоры о «вечном соединении» были тут же прекращены. Вместо этого в 1601 году стороны заключили перемирие сроком на 20 лет. Итак, Борис упустил выгодную возможность для нанесения удара по врагу. Через три года, когда набранные в Польше войска Лжедмитрия пересекут русскую границу, Годунов горько пожалеет о своем миролюбии. Отношения с западным соседом к тому времени давно уже перешли черту, за которой, по словам Никколо Макиавелли, «…войны нельзя избежать, можно лишь оттянуть ее — к выгоде противника»{73}.
А пока царствование Бориса всем казалось благополучным: на границах, если не считать редких стычек с отрядами Вишневецкого и других польских магнатов, наступила тишина. Внутри страны не было ни бунтов знати, ни народных возмущений. Но под внешним благополучием уже зрели зерна надвигающейся Смуты. В государстве все глубже укоренялись крепостнические порядки. Крестьяне и «черный люд» бежали на вольные окраины. Связанное войной в Венгрии Крымское ханство не могло им помешать. В глубине Дикого поля одна за другой образовывались новые казачьи общины, пополняющиеся беглыми холопами и «гулящим» людом.
Успехи стихийной колонизации обычно закрепляли царские воеводы. Их отряды двигались за казаками, возводя на новых землях города и крепости. В военное время колонисты приветствовали эти действия правительства, ведь укрепления повышали устойчивость обороны, а их гарнизоны увеличивали силы, противостоящие врагу. Но теперь-то, когда на границах воцарился мир, ситуация развернулась к казакам «другим боком»: воеводы без особых церемоний верстали вольных людей «в службу», зачастую заставляя их засеивать государеву пашню.
К началу XVII века донские казаки продвинулись до устья Северского Донца и основали там новую столицу Раздоры. Сразу после коронации Годунов послал в этом направлении крупные военные силы. Воеводы получили приказ: выстроить невдалеке от Раздоров крепость — Царев-Борисов. По замыслу Годунова, размещенный там гарнизон должен был приглядывать за казачьей вольницей. Еще одним способом воздействия на колонистов традиционно была «регулировка» снабжения. Донское войско не могло долго обходиться без боеприпасов и продовольствия из России. Годунов, как и все правители до него, использовал этот фактор, не стесняясь. В результате любое снижение хлебных поставок казаки относили на счет враждебного отношения к ним Москвы.
Надевая шапку Мономаха, Борис сулил жителям всевозможные льготы. Кое в чем он сдержал обещания. В землях сибирских вогулов, к примеру, на год отменили ясак. Со столичного посада подати сложили[44] на два года. А разоренный войной карельский уезд Годунов освободил от налогов сразу на десять лет. Однако послабления касались не всей страны, а лишь нескольких районов, и их благотворное влияние быстро исчерпало себя. Естественно, льготы чаще доставались тем местностям и категориям населения, которые поддерживали в свое время идею избрания Годунова. Завинчивание же гаек, наоборот, обычно задевало строптивых и неуступчивых. Так, проводя реформы «посадского строения», государевы люди не затронули самые многочисленные «белые[45] слободы» Москвы, очевидно помятуя об участии их жителей во всех шествиях к Новодевичьему монастырю. В большинстве городов (Ростове, Владимире, Калуге и др.) дьяки «осадили в тягло» часть «белослободочников», в основном — богатых торговцев, чьи льготы были наиболее разорительны для конкурентов из «черного посада». А на востоке страны, в Казани, монастырские слободы приписали к тяглу в полном составе. Особых выгод это казне, что интересно, не сулило. Но по странной случайности, именно казанский митрополит Гермоген и его архимандриты до последней возможности отстаивали идею честных выборов.
Если меры, направленные на увеличение числа тяглецов за счет боярских и монастырских «белослободочников», были в значительной степени оправданы, то обложение налогами жителей пограничных городов (таких как Зарайск) ничего, кроме проблем, царю не принесло. Городские пушкари и служилый люд «по прибору», составлявшие большинство населения тамошних «белых слобод», воспринимали тягло как явную несправедливость. Возможно, в иной ситуации народ смирился бы с ухудшением жизни. В конце концов, смена власти всегда начинается с радужных обещаний, а заканчивается усилением гнета. Но сразу за отменой льгот на страну обрушились стихийные бедствия.
В XVI—XVII веках каждое десятилетие на Русской равнине был хотя бы один год, когда из-за погодных условий хлеб не успевал вызревать. Еще один-два раза неурожаи захватывали большую часть страны. Как правило, эти «тощие» годы шли не подряд, а чередовались с «тучными», и Россия справлялась с ними без больших издержек. Крестьянам удавалось продержаться «до новинки» на остатках предыдущего урожая, а города жили накопленными на складах запасами. Но если посевы гибли два года подряд, голода избежать не удавалось. Именно это произошло в начале XVII века. Длительные дожди не дали вызреть зерну холодным летом 1601 года. Ранние заморозки усугубили ситуацию. Во многих местах крестьянам для сева озимых пришлось использовать незрелые семена. Естественно, они дали «квелые» всходы. Однако заморозки 1602 года погубили даже их. Весной 1603 года крестьянам было нечем засеивать поля. Наступил страшный голод. Быстро покончив с дарами леса, люди съели собак и кошек, а затем принялись за крапиву, лебеду и липовую кору. Во многих районах дошло до каннибализма и трупоедства. Смерть косила население по всей стране. В сельской местности трупы валялись на дорогах, из городов их едва успевали вывозить в поля, где наскоро закапывали в братских могилах.
