Сергей Гусев-Оренбургский - Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине.
В тумане нелегко было меня заметить.
Но через некоторое время оказались около меня крестьянские подростки, — они решили передать меня, как еврея, гражданским властям. Привели в деревню Гриновцы, стащили с меня по дороге часы. В Гриновцах уже все евреи оказались арестованными.
Меня присоединили к ним.
Надо заметить, что в Гриновцах проживало около 40 евреев. Все они носили фамилию Бухер и представляли собою потомство некоего Бухера, издавна поселившегося в этой деревне. Между Бухерами и крестьянами были всегда хорошие отношения. Тем не менее, когда весть о проскуровской резне дошла до деревни, молодые крестьяне решили разделаться и со своими евреями. Некоторые из них отправились в Проскуров и оттуда привели тех трех гайдамаков, о которых я упоминал. Евреи попрятались, узнав об этом, но крестьяне разыскали их и вместе с гайдамаками окружили. Был поднят вопрос: разделаться ли с ними здесь или где-нибудь в другом месте. Гайдамаки, обыскав их и забрав все, что только можно, предложили их всех тут же перерезать. Но старики крестьяне заявили гайдамакам, что они расправятся со своими жидками сами, только не здесь в деревне, а где-нибудь за селом. Евреев, вместе с женами, и детьми, а с ними и меня, посадили на дровни и повезли по направлению к Проскурову. По пути молодые крестьяне хотели с нами расправиться.
— Убьем их тут.
Но старики настояли на том, чтобы передать нас в руки властей, которые уже сами и учинят расправу. Нас привезли в проскуровскую комендатуру, а оттуда препроводили к станционному коменданту на вокзал. Тот в свою очередь препроводил в штаб военно-полевого суда. Оттуда нас обратно вернули в комендатуру, а оттуда в камеры для арестованных.
Но я камеры избег.
За время этих переходов я все ждал удобного момента.
…И незаметно сбежал.
21. «Земельный комитет»
Ходил по Проскурову, одетый в крестьянское платье, и подслушал заявление гайдамаков, обращенное к толпе христиан, что с двух часов повторят вчерашнюю резню. Услыхав, я отправился в дом своих родителей, что бы предупредить их об этом. Кроме родителей и сестер, я застал в доме своего младшего брата и одного дальнего родственника. Из окна мы вскоре увидели, что к дому приближаются 5 гайдамаков с помощником коменданта, который был хорошо знаком с моим младшим братом и дал даже ему разрешение на право ношения оружия.
Старика отца и женщин отправили на чердак.
Сами открыли двери гайдамакам.
Вошедший К. заявил, что он пришел искать в доме «тайный аппарат» и оружие. Брат ему заметил, что никакого аппарата в доме нет и что у него имеется только револьвер вместе с разрешением. Он тут же это ему передал. К. сделал вид, что ищет под кроватями аппарат, а затем приказал нам всем следовать за ним.
Отвели в комендатуру, поместили в камеру.
Там уже много было арестованных, как евреев так и христиан, заподозренных в большевизме. В продолжение дня прибыло и еще много новых арестованных.
Наконец привели туда и моего отца.
Его нашли на чердаке и арестовали.
К вечеру в камере оказалось 32 христианина и 15 евреев. Над арестованными всячески издевались, но особенно жестокому издевательству подвергался один поляк, — бывший помещик. Его все время избивали шомполами и подвергали другим истязаниям.
Стали вызывать к допросу.
Допрашивал тот же К., но допрос был самый не серьезный, как бы только для проформы.
На следующий день вечером всех нас арестованных вывели на улицу и построили в шеренгу, отдельно христиан, отдельно евреев. К группе евреев подошел здоровый гайдамак и торжествующе сказал:
— Ну, жиды, больше к нам не вернетесь, всех вас отправим в «земельный комитет».
На их языке это значило — на тот свет.
Повели нас к вокзалу.
По дороге продолжали издеваться, особенно над тем поляком. На вокзале поместили в отдельный вагон. Вечером начали по очереди вызывать христиан. Их, оказывается, вызвали в соседний вагон, где три подвыпивших казака о чем-то спрашивали их, а затем переводили в третий вагон. Прошло некоторое время, и из вагона вывели пять евреев, в том числе моего брата. Когда в продолжение часа они обратно не вернулись и о них никаких сведений не поступало, мы поняли, что их увели на расстрел. Часов около десяти вечера нас, оставшихся 10 евреев и с нами одного русского, вывели из вагона на полотно железной дороги. Евреев отвели в сторону и первым делом обыскали и забрали деньги.
Затем всех поставили в два ряда.
Повели к откосу реки, — на расстояние 4 верст от моста, где стояли вагоны.
Было ясно, что ведут на расстрел.
По дороге шедший рядом гайдамак ощупал мой тулуп.
Я сказал:
— Что смотришь… хорошая ли тебе шкура после меня останется?
Пригрозив прикладом, он мне крикнул:
— Молчи, жидюга, а то набью морду!
Отец обратился ко мне по-еврейски с просьбой не спорить, чтобы они над нами перед смертью не издевались.
Всех привели к откосу.
Приказали снять платье и сапоги.
Все мы остались в одном белье.
Я попросил разрешения попрощаться с отцом.
Мне разрешили.
Я подошел к отцу, и, взяв его за руку, вместе с ним стал выкрикивать слова предсмертной молитвы, упоминая в ней имена своих детей.
Затем нас поставили в одну шеренгу.
Лицом к реке.
Позади раздалась команда.
— Пли.
…Три залпа…
Все упали.
В том числе и я.
Раздались стоны и крики раненых.
Гайдамаки прибежали и стали приканчивать стонавших. Особенно им долго пришлось возиться с русским, который упорно боролся со смертью.
…Все стихло…
Гайдамаки ушли.
Я начал себя ощупывать и удивился, что не только жив, но даже и не ранен. Убедившись, что никого вблизи нет, я бросился стремглав бежать по направлению к ближайшей деревне. В одном месте, проходя по реке, провалился сквозь лед и очутился по колени в воде. Но ни усталости, ни холода не ощущал. Наконец добрался до деревни, пришел в дом знакомого христианина, разбудил его и рассказал обо всем случившемся.
Он плакал, слушая меня.
Но посоветовал не оставаться у него, ввиду близости города. Он дал мне сапоги и платье, Я направился в следующую деревню, а оттуда кое-как добрался до местечка Меджибож".
22. Не захотел ждать
„Мы видели из окна, как целая ватага с шумом и криком, зашла в дом Слуцкого, расположенный под одной крышей с нашим. Вскоре Слуцкий с женой прибежали к нам. Они рассказывали, что у них из квартиры все забрали.
И шубы, и костюмы, и белье. Мы сидели все вместе и ожидали, что будет. Вдруг к нам заходят двое. Они были уже и раньше, но теперь снова принялись искать и шарить по всем углам и шкафам.
Тут старший пристал к Слуцкому.
— Дай 500 рублей.
Тот стал уверять, что денег нет.
Он обыскал его, и, действительно ничего не нашел. Тогда он сел на стул, заложил ногу за ногу и сказал:
— Ну, значить, колы грошэй у тэбэ нэма, так я тэбэ вбью.
Через минуту он попросил, чтобы ему дали кусок курительной бумаги.
Ему дали.
Он поблагодарил, вынул пачку махорки, посыпал в бумагу, скрутил папиросу, закурил.
И спокойно, совершенно хладнокровно сказал:
— Ты лучше дай гроши, а то ий-Богу убью.
Жена Слуцкого сказала, что она пойдет поищет, может быть и достанет. Он ответил:
— Добре, подожду.
Жена ушла.
А он все время сидел с нами, спокойно и мирно беседовал. Но глаза его меня пугали: в них было что-то недоброе, даже страшное.
Прошло около часу.
Слуцкая все не возвращалась.
Тогда он встал.
И совершенно спокойно сказал.
— Я больше ждать не хочу.
Сделал знак.
— Ходим.
Вывел Слуцкого из дома.
И сейчас же раздался выстрел.
Мы выбежали во двор.
…Раненый в бок Слуцкий лежал в луже крови.
23. Риза
Это было на Пасхе.
Я по ремеслу красильщик и живу в Горностайполе давно.
Должно быть, кто-нибудь из соседей указал, что у меня в доме хранится какой-то «очень страшный предмет» потому что утром зашли ко мне несколько повстанцев, вооруженных нагайками и ружьями, и произвели строгий обыск.
Рылись в куче тряпок.
И вот нашли пестро выкрашенное полотно.
— Ось воно, тэ самэ, — с удовольствием крикнули они.
Это был кусок театрального занавеса, купленный мною недавно, чтобы перекрасить его и пошить что-нибудь для продажи.
Я стал им объяснять.
Но они не слушали меня.
Сильно взбудораженные они горячились и кричали, что евреи позволяют себе, уж слишком много.
— Оскверняют христианские святыни, выкалывают святым глаза…
А в доказательство потрясали пестрым обрывком театрального занавеса.
