Ричард Майлз - Карфаген должен быть разрушен

Смена названия учреждения, выпускавшего деньги военного назначения на Сицилии, возможно, отражала определенные перемены и в отношениях Карфагена со своей армией на острове. Действия армии во время конфликта с Агафоклом не прибавили веры в ее преданность и боеспособность. Войска на Сицилии, оставшиеся без командующего, пришли в полное расстройство, и они, естественно, не участвовали в обороне североафриканской цитадели. Кроме того, не только Бомилькар, но и другие полководцы могли замышлять антигосударственные заговоры.

Как бы то ни было, название военного монетного двора сменилось. Учреждение стало называться не mhmhnt (слуги армии), a mhsbm (инспекторы){553}.[206] Направлялись ли mhsbm в войска на Сицилию для того, чтобы упрочить власть Карфагена над островной армией?[207] Ведь, к примеру, наемники склонны проявлять верность только тем, кто им платит. Примечательно, что чеканка военных монет прекратилась к концу первого десятилетия III века, и войскам, видимо, жалованье выдавалось в шекелях из электрума, изготовлявшихся в Карфагене{554}.[208] Ясно, что нападение Агафокла в Северной Африке поставило Карфаген на грань финансового истощения.

Карфаген больше не воевал с Агафоклом. Потерпев унизительное поражение в Северной Африке, Агафокл в 306 году объявил себя царем Сиракуз, обратив свои взоры на север, на Итальянский полуостров, замышляя создать империю, которая сможет составить конкуренцию Карфагену{555}. Однако его имперским замыслам не суждено было сбыться, как и планам сформировать альянс с царем Египта Птоломеем и рядом других эллинских монархов. Самодержца Сиракуз сразила страшная болезнь, по всей вероятности рак челюсти, лишившая его не только возможностей реализовать свои амбиции, но и жизни[209]. Страшной была и его смерть: он сгорел заживо на погребальном костре, поскольку из-за болезни не мог ни двигаться, ни говорить{556}.[210]

Одолев самого упорного противника, карфагеняне доказали свою жизнестойкость и целеустремленную предприимчивость. За два десятилетия они пережили военные поражения, путчи, мятежи ливийцев и нумидийцев, вторжение и осаду главного города. Агафокл все-таки не стал вторым Александром Великим. Трудности, которые пришлось преодолевать доминирующей вроде бы державе Западного Средиземноморья в борьбе с нависшей над ней угрозой, лишь подтвердили, что она способна справиться и с более искусным и последовательным противником. Теперь другие эллинские полководцы будут зариться на Северную Африку как вожделенную цель своих военных кампаний.

Греческий биограф Плутарх, возможно, оставил для нас апокрифическое описание военных экспедиций молосского полководца Пирра, в 278–277 годах упорно пытавшегося прогнать пунийцев из Сицилии. Однако он, по-видимому, верно передал настроения своих современников: «Разве кто не соблазнится Ливией или Карфагеном, городом, находящимся в пределах досягаемости, городом, который чуть было не взял Агафокл, тайком прокравшийся из Сиракуз через море с несколькими судами?»{557}

Глава 6.

КАРФАГЕН И РИМ

Экспансия Рима

К концу IV века договор, подписанный Карфагеном в 509 году с маленьким городом в Лации, уже выглядел как образчик дальновидной дипломатии. Хотя Рим столкнулся с целым рядом непростых проблем, пережил политический застой, разгромное поражение и унизительную оккупацию значительной части города во время Галльской войны в 387 году, он добился и грандиозных успехов{558}. Римляне завладели Лацием, используя как военные, так и дипломатические средства. Затем последовала изнурительная война с могущественной Самнитской конфедерацией, занимавшей горный регион Центральной и Южной Италии: она закончилась покорением самнитов. Почти одновременно были подчинены Этрурия и Умбрия, а благодаря альянсу с городом Капуя в сферу влияния Рима вошел богатый земледельческий регион Кампании{559}.

Такова была масштабность приобретений, что один римский полководец Маний Курий Дентат восторженно произнес ставшую знаменитой фразу: еще неизвестно, что для Рима было важнее — приращение территории или населения. По некоторым оценкам, в начале III века Рим имел в своем распоряжении 14 000 квадратных километров земель, в два с половиной раза больше, чем полстолетия назад. Римские владения простирались через всю Центральную Италию, а десятилетия побед и завоеваний принесли городу несметные богатства. Зафиксирован такой факт: во время триумфов в 293 году в связи с окончательной победой над самнитами один консул привез 830 килограммов серебра и 1 150 000 килограммов бронзы.

Поразительны не только масштабы экспансии. Пожалуй, самой характерной особенностью римской стратегии завоеваний были не военные триумфы, а то, что они перемежались сокрушительными поражениями. Рим этой эпохи обычно представляется чрезвычайно агрессивным и алчным, однако именно такие качества и требовались для того, чтобы не столько благоденствовать, сколько сохранять жизнеспособность в тогдашней Италии{560}. Как верно заметил историк Артур Экштейн: «Рим, добиваясь влияния, признания и обеспечения собственной безопасности сначала в Лации, затем в Центральной Италии и потом в Западном Средиземноморье, должен был вести тяжелую и изнурительную борьбу с грозными и воинственными соперниками»{561}.

Рим быстро обрел уникальную способность нейтрализовать потери и поражения. Римляне отвечали на поражения не предложениями мира или перемирия, а формированием новых армий для того, чтобы вернуть утраты. Зачастую именно благодаря необычайному упорству они рано или поздно и добивались побед. Рим создавал серьезную проблему своим противникам тем, что в этом государстве не имелось монопольной политической силы, индивидуальной или коллективной, с которой можно было бы договариваться о долговременном и стабильном мире. Все традиционные сенаторские должности полагалось занимать не более одного года, а продление сроков службы запрещалось. Крайне редко случалось, чтобы римлянин повторно становился консулом. Конкуренция в высших эшелонах власти была настолько жесткой, а сроки пребывания в должности — столь короткие, что ни один римский полководец, терпя поражение, не осмелился бы вступить в мирные переговоры и подвергнуть себя нареканиям и взысканиям.

Однако военные триумфы лишь отчасти определяли успешность территориальной экспансии Рима. Обращает на себя внимание необычайная эффективность, с которой римляне утверждались на приобретенных землях. Этому способствовали многие факторы. Во-первых, они всегда начинали с создания инфраструктуры, связывавшей новые территории с Римом. За очень короткое время появлялась сеть дорог, соединявших город со всеми важнейшими поселениями региона, старыми и новыми. Поощрялась активная миграция людей: колонисты из Рима отправлялись основывать новые поселения, а коренные жители латины переселялись на завоеванные земли{562}. Риму удавалось быстро и эффективно интегрировать коренных обитателей приобретенных земель в свою государственную систему. Принадлежность к государству определялась новым гражданским статусом, а не этническими или географическими критериями. Это позволило Риму обеспечить себя неисчерпаемыми человеческими ресурсами для войн и обходиться без наемников в отличие от большинства государств Средиземноморья{563}.

Завоеванные территории описывались исключительно в римской терминологии, божественные знамения и символы, присущие этим землям, фиксировались и приспосабливались к римским ритуалам. Города Лация не лишались прежних прав, но они обязывались поставлять Риму войска, как только в них появится необходимость. Сохранялась и национальная идентичность латинов, однако их права, обязанности и привилегии определялись римскими законами. Именно таким образом Рим утверждал свое господство и владение землями. Италия не должна стать конгломератом завоеванных территорий, откуда придется все-таки уйти{564}. Это римская земля, и ее надо защищать так же, как если бы она находилась в городской черте.

Аналогичные процессы происходили и в сфере религии. Латинские религиозные ритуалы не возбранялись, но они совершались под строгим надзором римлян и так, чтобы во всем главенствовали интересы Рима. Можно привести в качестве примера обычай evocatio — «заманивания» божества неприятеля в Рим, где ему обещались более высокие почести. Впервые этот прием применил римский полководец в 396 году во время осады этрусского города Вейи, где главным божеством считалась Уни/Юнона. После падения города культ Юноны был перенесен в Рим, и там она стала царицей римского пантеона богов. Эта трансформация вроде бы напоминает религиозный синкретизм в Центральной Италии архаического периода, но она была отклонением от общей тенденции. Чужеземные боги инкорпорировались в религиозную практику обычно на римских условиях.