Нина Тумаркин - Ленин жив! Культ Ленина в Советской России
«На главном партере выставки над красиво расположенными пальмами и морем гармонично разбросанных цветов возвышается сотканный из сотен тысяч живых растений портрет богатыря. Это — товарищ Ленин. Да, это он, Ильич, с его проницательным, спокойным взором и чуть играющей на губах иронической улыбкой»[320].
По-видимому, это первая попытка создать портрет Ленина с привлечением необычного материала, а также придать образу вождя популярность развлекательными средствами. Согласно сообщениям, названный «портрет» имел среди рабочих и крестьян огромный успех.
Информация для приезжих была сосредоточена в Центральном Доме крестьянина, предназначенном для отдыха, проведения пропагандистских мероприятий и распространения агрономических сведений[321]. Здесь комиссией ЦИК был устроен Ленинский уголок — выставка ленинианы, занимавшая несколько залов. Посетителей сопровождал экскурсовод, отвечавший на вопросы по поводу мемориальных свидетельств жизненного пути вождя[322]. В Ленинском уголке было выставлено около 35 рисунков с изображением Ленина и различных эпизодов революции. Фотографий насчитывалось свыше двухсот — среди них были копии автографов, статей и других документов[323]. К открытию выставки была написана специальная биография Ленина, а также выпущены почтовые открытки с портретами Ленина в различные периоды его жизни[324].
Ленинский уголок был ориентирован на восприятие крестьянина: идея его несомненно восходила к «красному углу» — тому углу русской избы, в котором помешались иконы. Уже само название — Ленинский уголок — должно было пробуждать в посетителях чувство благоговения. Бесспорно, мы имеем здесь дело с сознательной попыткой власти использовать религиозную традицию для привлечения к себе политических симпатий трудового люда. Крестьяне легко могли перейти на сторону государства, которое отожествлялось с Лениным в привычной им форме. В пятую годовщину покушения на Ленина «Известия» писали: Ленинский уголок пользуется у приезжих крестьян такой популярностью, что залы пропахли «кожей, сермягой, махорочным чадом, сеном»[325]. Устроители выставки усиленно проводили идею широкого распространения Ленинских уголков, пропагандируя ее и в печати. Выставка должна породить всеобщий энтузиазм и восхищение страной, где у власти стоят рабочие, писал один из авторов[326]. Другой автор подчеркивал важную агитационную роль, которую играли фотографии и прочие виды художественного изображения — в особенности картины и рисунки, в изобилии представленные в Ленинском уголке:
«Эта выставка окончательно подтвердила мнение тех партийных кругов, которые заявляют, что только художники-реалисты могут обслуживать новую Советскую Россию в ее новой фазе хозяйственного строительства. Перед крестьянином и рабочим, т. е. перед тем посетителем, для которого вся выставка вообще и Уголок Ленина в частности организованы, пройдет вся жизнь Ленина»[327].
Подлинное значение Ленинского уголка в полной мере можно было оценить лишь позднее, когда повсеместно чтилась память о вожде, ставшем более знакомым и близким, нежели при жизни.
Возникновение культа
Мифический образ Ленина как правителя Советской России принимал в лениниане тех лет различные формы. В период его болезни проверке общественным мнением подвергались политически выдержанные описания его личности, предназначенные для целей агитации и пропаганды. Этот процесс в особенности наглядно виден на примере популярных биографий Ленина, которые еще не носили стандартного, унифицированного характера: в них содержалось множество разночтений и отступлений от фактической точности, как случайных, так и преднамеренных.
В 1922 году Георгий Шидловский писал, что «еще при жизни самого тов. Ленина вокруг его биографии уже сплетается клубок мифа, сумбуря головы трудящихся и сбивая с панталыку рядовых партийных массовиков-агитаторов». Он жаловался, что в трех биографиях Ленина, взятых им из одной и той же районной библиотеки, содержатся три совершенно противоречащих друг другу указания на классовое происхождение отца Ленина. Авторы этих биографий, очевидно, чувствовали себя вправе измыслить по собственному желанию любую легенду[328]. Выдумки не были простой авторской прихотью, но должны были отвечать политическим целям писавших.
Точно установить классовое происхождение Ильи Ульянова представлялось особенно важным: в целом биографические данные Ленина вполне отвечали задачам советских историков. Дедушка Ленина по отцовской линии и в самом деле был бедняком. Это обстоятельство позднее всячески выпячивалось с тем, чтобы ближе соотнести образ вождя с идеалом героя-революционера.
Одна из популярных биографий Ленина, написанная в 1922 г. специально для детского чтения, настолько искажала факты жизни Ленина, что его старшая сестра, Анна Елизарова, сочла необходимым выступить с гневным опровержением[329]. Она раздраженно указала на массу неточностей, обусловленных, по ее справедливому предположению, политическими мотивами. Неверно, пишет она, что директор Симбирской гимназии Керенский препятствовал награждению Владимира Ульянова золотой медалью ввиду казни его брата Александра. Керенский, напротив, не только способствовал получению этого отличия, но и написал также от своего имени характеристику с чрезвычайно высокой оценкой способностей Владимира, «местами грешившую даже против истины»[330]. Неверно, что Владимир Ильич испытывал антипатию к сыну Керенского Александру. Последний учился тогда в младших классах и вряд ли мог чем-либо заинтересовать Владимира. «Вся эта легенда приведена для того, чтобы сказать, что Керенский „не понравился Владимиру Ильичу тридцать лет спустя“». Неверно, что Владимир Ильич читал Маркса вместе со своим старшим братом. Александр ознакомился с «Капиталом» в возрасте двадцати лет; Владимиру было тогда шестнадцать и он марксистской литературы еще не читал.
Сестра Ленина настороженно отнеслась к первым признакам зарождения культа. Она полагала вполне правомерным изображение Ленина в качестве политической фигуры, однако не видела ни малейшей необходимости извращать обстоятельства его личной жизни. От ее внимания не ускользнул и юмористический оттенок данной попытки прославления Ленина. Она обращалась к читателям с просьбой взвесить реалистичность утверждения автора биографии, согласно которому «Ленин пишет множество брошюр и книг (и книг!!) по каждому государственному предприятию».
Во время болезни Ленина о нем писались вещи, считавшиеся тогда вполне уместными и приемлемыми, однако по позднейшим меркам они выглядят странно и даже рискованно. Ленина превозносили в печати на все лады, и хотя комплиментарные тексты подвергались более строгой цензуре, чем дифирамбы эпохи гражданской войны, авторская индивидуальность проявлялась в них более заметно — по сравнению с тем, что говорилось о вожде после его смерти.
Развитие культовых тенденций хорошо заметно на истолковании отношения Ленина к детям. Ныне всем известна любовь Ленина к младшему поколению: на многих картинах он изображен среди веселящейся на лоне природы детворы. В 1922–1923 гг. по этому поводу высказывались, однако, и другие мнения. Луначарский писал, что Ленин любил детей, но искал в общении с ними лишь способ развлечься; он мог играть с детьми и кошками «целыми часами»[331]. Михаил Кольцов также упоминает о пристрастии Ленина к детям и кошкам[332]. В статье, опубликованной в «Известиях» в тот же день, что и официальное извещение о постигшем Ленина 9 марта 1923 г. ударе, нарком здравоохранения Семашко писал, что Ленин, как и все великие люди, неравнодушен к детям. К детям он находил особый подход — и дети самого Семашко его «боготворили»[333]. Однако Лепешинский заявляет — и не где-нибудь, а в сборнике статей и стихов о Ленине, изданном комсомольской организацией — следующее:
«Кстати сказать, Владимир Ильич, если не ошибаюсь, не очень-то долюбливал маленьких детей, т. е. он всегда любил эту сумму загадочных потенциальных возможностей грядущего уклада человеческой жизни, но конкретные Митьки, Ваньки и Мишки не вызывали в нем положительной реакции. Мне кажется, если бы его привели в школу, где резвятся восьмилетние малыши, он не знал бы, что с ними делать, и стал бы искать жадными глазами свою шапку. Поскольку его всегда тянуло поиграть с красивым пушистым котенком (кошки — это его слабость), постольку у него нет ни малейшего аппетита на возню с двуногим „сопляком“ (извиняюсь за не совсем изящное выражение)»[334].
