Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Вот ведь сколько интересного может поведать «блатная феня», якобы «засоряющая» великий и могучий русский язык! И это — лишь цветочки. Знаете ли вы, что некоторые «воровские» слова и выражения уголовный мир перенял у мира дворянского? Например, такое словечко, как «тасоваться», на которое с жаром нынче набрасываются языковеды-пуристы. Но ведь ещё Александр Сергеевич Пушкин в стихотворении «Пирующие студенты» обращался к своему приятелю Михаилу Яковлеву:
С тобой тасуюсь без чинов,Люблю тебя душою…
Что же, теперь и это место у Пушкина вымарывать, как заменяют точками нецензурную лексику, которую он использовал в стихах?
Да разве речь идёт только об отдельных словах? А сколько могут рассказать десятки фразеологических оборотов уголовно-арестантского языка! Например, «блатным», «грубым», «мерзким» считается выражение «водить обезьяну» — затягивать время, мешкать; также — надоедать, бродить бесцельно, приставая к кому-либо. Однако на самом деле этот фразеологический оборот тесно связан с народными свадебными обрядами. На свадьбах существовал целый ряд таких весёлых обрядов с переодеваниями. Кого-то наряжали «медведем», и он бродил с «цыганом» (в подражание ярмарочным цыганам). Переодевались также в «шарманщика» и «обезьяну»: «После венчания все с родства одеваются, как у клоуна, и водят обезьяну, веселятся» («Словарь русских донских говоров»). Был на свадьбах и обычай «водить кобылу»: «Белую кобылу водють: лантухом накроют двух людей, и ходють они по свадьбе. Кобыле мёд дают, водку» (там же). Разумеется, подвыпившие «обезьяны» и «кобылы» становились назойливыми, теряли чувство меры, приставали к гостям… Кстати, на Дону до сих пор наряду с выражением «водить обезьяну» существует синонимичное «водить кобылу».
Интересно, что близкие по смыслу фразеологизмы существуют и в других языках. Например, в немецком есть оборот «mit einem Affen nach Hause kommen» (букв. «прийти домой с обезьяной»), что значит — прийти пьяным, «под мухой». Так что не одни мы такие «распущенные»…
Недооценка взаимовлияния уголовного жаргона и других условных языков, а также народных диалектов, литературного языка, к сожалению, нередко приводит лингвистов, филологов к неверным выводам и гипотезам. Вот хотя бы слово «липа» — обман, фальшивка, подложный документ. Уже с начала 20-х годов оно вторгается в активное просторечие и даже в язык литературы. У Есенина в «Анне Онегиной»: «Купил себе «липу и вот…», с примечанием автора: «Липа — подложный документ». Бесспорно, что заимствовано слово из воровского арго. Но далее верную этимологию лингвисты дать не могут. В прекрасном «Историко-этимологическом словаре» П. Черных без особых оснований утверждает: «Первоисточник — жаргон картёжных шулеров, откуда, по-видимому, оно попало и в воровское арго. Ср. у Даля липо´к — в шулерской карточной игре: «мазь, липкая, но не маркая, которою спаиваются две карты и дают средство ставщику вскрыть любую; липко´вое очко — «этою же мазью наклеенное очко, которое легко отстаёт, если шаркнуть картою». Честно говоря, звучит очень неубедительно; даже не языковеду ясно, что между «липком» и «липою» — дистанция огромного размера, тем более между прилагательными «ли´повый» и «липко´вый». Явная натяжка.
На самом же деле ларчик раскрывается проще. В воровское арго слово попало вовсе не из жаргона картёжников, а из сленга антикваров прошлого века, прежде всего — торговцев иконами. «Липой» называлась поддельная икона. Настоящие иконы вырезаются на ценных и твёрдых породах дерева; дешёвые же подделки резались на дешёвой, мягкой липе и «впаривались» доверчивым клиентам. Называлось это «садить липы», а также — «пихать липу». Разумеется, солидный антикварий подобным промыслом лично не занимался, а поручал это скользкое дело своим подручным — «коням».
Фактическое отрицание народности воровского арго не позволяет языковедам отслеживать развитие, метаморфозы, многогранную жизнь русского языка. Конечно, очень просто заявить, что выражение «забивать баки» пришло в просторечие из «блатной музыки» — и этим ограничиться. Однако не вредно было бы также узнать, что сама «блатная музыка» заимствовала этот фразеологический оборот… из народных говоров! Тогда станет понятно, что к бакенбардам он (оборот) никакого отношения не имеет. Первоначально выражение звучало как «забивать буки» (также — «забивать буквы»): «Забивать буки (буквы)… сбивать с толку, путать. Когда человек что-нибудь рассказывает, а она мешает, а он говорит: чего ты мне забиваешь буквы» («Словарь русских донских говоров»). Несомненно более раннее, по отношению к «бакам», происхождение оборота: «буки» — название второй буквы старославянского алфавита.
Отсюда и синонимичное «буквы забивать». Ясен и смысл выражения в первоначальном варианте: некто встревает в чужой рассказ, мешая, забивая свои, лишние «буки». Разумеется, урки трансформировали со свойственным им юморком «буки» в «баки», соответственно и изменив смысл.
Таких трансформаций в жаргоне немало, особенно в переосмыслении русских поговорок и пословиц. Так, существует в жаргоне поговорка — «Попал, как хрен в рукомойник» (в данном случае мы употребили слово «хрен» в качестве замены более грубого названия фаллоса). Почему хрен, при чём тут рукомойник? А всё дело в том, что «жулики» несколько изменили старую русскую поговорку — «Попал, как чёрт в рукомойник». Она обязана своим происхождением сказанию «Инок в лесу», где повествуется о том, как бес соблазнял инока, а тот хитростью заманил его в рукомойник и прихлопнул сверху крышкой (вариация на тему рыбака и джинна из «Тысячи и одной ночи»). Ну, а «уркаганам» «хрен» показался куда веселее и выразительнее «чёрта»…
Мы не будем более приводить примеров; делать это можно бесконечно. Подведём итог: с середины 30-х по начало 80-х годов в Советском Союзе сложился уникальный по богатству и языковой выразительности жаргон уголовно-арестантского мира, равного которому не существует ни в одной другой стране. Это стало возможным исключительно «благодаря» созданию огромной системы ГУЛАГа и массовым репрессиям в отношении всех слоев населения из всех регионов страны. Этакое «вавилонское столпотворение», смешение языков, воззрений на мир, представлений и проч. Да, великая народная трагедия одновременно обернулась расцветом «блатной фени», взлётом её до невиданных высот. Не случайно многие представители интеллигенции, особенно гуманитарии, прошедшие лагеря, попали под очарование этой дикой, яркой, опьяняющей стихии, сконцентрировавшей в себе подлинно народный язык. Лексика «воровского» арго, её исторические корни, удивительная, забавная, парадоксальная, трагическая этимология — особый, замечательный мир, без знания которого обеднеет и великий русский язык, и великая русская история, и, по большому счёту, вся русская культура.
Говоря о нынешнем состоянии уголовно-арестантского жаргона, следует отметить, что русское «воровское» арго переживает далеко не лучшие времена. Оно постепенно, но неуклонно деградирует. Как, впрочем, и наше общество, и общественное сознание в целом. Не в последнюю очередь это связано с изменением контингента мест лишения свободы. Сейчас за «колючкой» оказываются в основном парии, изгои, люмпены, люди с не слишком большим и богатым словарным запасом. Сказывается и отупение, явное снижение уровня интеллектуального развития молодёжи — во всяком случае, её криминогенного слоя. В общем, «падение нравов» арестантского мира…
Так что же, выходит, лучше было бы возродить ГУЛАГ? Избави Боже! То есть для обогащения лексики «блатного» языка, его «ренессанса» такое возрождение, безусловно, оказалось бы благотворным. Но уж пусть арго и дальше деградирует (а в идеале — вовсе отомрёт), нежели его новый «расцвет» будет оплачен миллионами изломанных и растоптанных человеческих судеб…
«Комбед» — «абиссинский налог» — «общак»
Слово «общак» обозначает общую кассу уголовно-арестантского мира. В идеале она предназначена для того, чтобы поддерживать («греть») «братву», «идейных», а также любого арестанта, который чтит «воровские» «законы» и «традиции», сам по мере сил и возможностей вносит вклад в «общак». Из этой кассы взаимопомощи могут поддерживаться также родные и близкие таких осуждённых.
Создание такого «общака» профессиональный преступный мир приписывает себе, тем самым как бы подчёркивая благородство и справедливость «шпанского общества», которое якобы испокон веку заботится о простых «каторжанах».
