Марк Касвинов - Двадцать три ступени вниз
Себя самого Сергей Юльевич в легавых, конечно, не числил. Между тем готовности "держать нос по ветру" царь требовал от каждого своего ассистента, стоявшего перед ним, и испытующе приглядывался, кто и в какой степени эту готовность проявляет. К тем из своих приближенных, кто не состоял в "Союзе русского народа" или не ладил с этой организацией, царь относился настороженно, нередко с подозрением. Похоже было, что о подрядился вербовать в черную сотню новых членов, не останавливая перед обработкой на сей предмет министров. "Отчего вы, Петр Аркадьевич, не запишетесь в Союз русского народа? - спросил он однажды Столыпина. - Ведь Дубровина там теперь нет". (Столыпин и Дубровин относились друг к другу неприязненно.) С таким же вопросом царь обратился в свое время к предшественнику Столыпина Витте, намекнув, что знает и помнит - в подобной организации Сергей Юльевич когда-то уже состоял (9). В другой раз Николай, беседуя с Витте, огорошил его вопросом:
"Правду ли о вас говорят, что вы стоите за евреев?" (II-210).
Вероятно, та же нота подозрения и скрытой угрозы прозвучала бы в вопросе царя, если бы он вздумал допытываться у своего премьера, а не "стоит" ли он, скажем, еще за украинцев ("малороссов"), или за армян, или за финнов, или, что было бы совсем уж предосудительно, за поляков?.. Ибо в основе отношения Николая II к своим подданным различных национальностей лежал, по определению Витте, "лозунг гонения всех русских граждан нерусского происхождения, иначе говоря, одной трети или около шестидесяти миллионов жителей империи".
Если в прежние царствования некоторые окраинные области еще пользовались относительными льготами и послаблениями в смысле элементарных национальных прав или внутренней культурной жизни, то администрация Николая эти послабления стала отнимать и перечеркивать с резкостью, какой они не испытывали раньше. Последнего царя без преувеличения можно назвать организатором крупнейшего в истории империи наступления на элементарные права национальных меньшинств. Именно при нем империя особенно эффективно соперничала с некоторыми другими многонациональными дворянско-капиталистическими государствами, например, с лоскутной двуединой Габсбургской империей, в утверждении за собой репутации "тюрьмы народов".
В эту эру, отмечают французские историки Лависс и Рамбо, в общем не слишком склонные критиковать деятельность царской администрации, все подводится под один ранжир... все народы, населяющие империю, надето одинаковое ярмо, воспрещается национальный язык, уничтожается национальная культура". Драконова политика дискриминации, преследования и подавления, политика разжигания национальной розни осуществляется по личным указаниям царя "во всех инородческих губерниях, на всех окраинах, опоясывающих Россию от Балтики до Кавказа".
О том, что антисемитизм был официально провозглашенной идеологией и практикой царского правительства и едва ли не важнейшей принципиально-политической платформой, на которой базировалось единение (впрочем, зачастую лишь кажущееся) разношерстных реакционно-шовинистических и обскурантистских сил, хорошо известно. Однако, по выражению Лависса и Рамбо, "меры, принимавшиеся против поляков, зачастую были еще более суровы... Им пришлось гораздо больше, чем евреям, страдать из-за верности своему языку и религии".
Поляки (не принадлежащие к аристократической верхушке) не могут занимать государственные должности. Они в юго-западных губерниях не могут владеть земельной собственностью. Польский язык в самой Польше вычеркнут из программ школ - сначала средней, затем начальной и, наконец, высших учебных заведений, включая Варшавский университет. Запрещено в учреждениях Царства Польского употреблять польский язык. Полиция под контролем царских чиновников сдирает с фасадов домов вывески на польском языке, таблички с написанными по-польски названиями улиц и площадей. В соседней Литве, как отмечают те же авторы, "гонения на польский язык приняли характер настоящей инквизиции".
Казалось бы, прибалтийские провинции - Лифляндия, Эстляндия и Курляндия - традиционно пользуются поблажками со стороны царя. В итоге полутора веков таких поблажек здешнее дворянство - "в основном немецкие бароны, происходящие от древних меченосцев" - превратилось в рассадник генералов, министров и дипломатов для империи. Они пользуются в Прибалтике обширными привилегиями, владеют огромными землями, совместно с немецкой городской буржуазией задают тон в Риге, Ревеле и других крупных городах. Им в царской империи жаловаться не на что.
Иное дело - эксплуатируемая этим слоем немецких господ эстонская и латышская народная масса. Еще в 1883 году сенатор Манасеин, по поручению Александра III, исследовал "проблему внутренней расшатанности управления в прибалтийских губерниях" и выдвинул проект мер, цель которых - эту систему управления "прибрать к рукам". С вступлением на престол Николая II центральные власти решительно берутся за реализацию наметок Манасеина. Начальные школы изъяты из ведения местных властей и переданы под контроль министерства просвещения. Ландегерихты заменены мировыми судьями, которые могут назначаться и сменяться только министерством юстиции. Окружные суды Ревеля, Риги, Митавы и Либавы подчинены Петербургской судебной палате. При этом в Прибалтике, как и в Польше, подавление национальной культурной жизни, война против языка сопровождается войной против религии, точнее, против традиционно сложившихся религиозно-церковных привязанностей народных масс на фоне грубого полицейского давления, попыток навязать населению казенное православие.
К лютеранству эстонцы и латыши были всегда более или менее равнодушны. В их глазах это была главным образом религия немецких господ. Однако лютые методы сначала графа Протасова, силой навязавшего православие ста тысячам эстонцев и латышей, а затем такое же усердие других царских администраторов вызвали в населении обратную реакцию: многие простые люди стали отчаянно отстаивать, отбиваясь от православия, лютеранскую веру, которой у них в действительности не было. Особое ожесточение на периферии империи вызвала практика насильственного отлучения детей у "инородческих" родителей с целью воспитания их в верноподданническом и православном духе. Отнимали (и увозили подальше, в другие губернии) детей у духоборов, униатов, иудеев, поляков-католиков, прибалтов-протестантов и т. д.
Не всегда могли скрыть свое чувство отвращения перед лицом этого варварства даже некоторые из царских сановников. Ламздорф удрученно записывает однажды в дневнике, что "поступают печальные известия о насилиях, творимых в балтийских провинциях. Там имеются "православные", которые со времени своего крещения, о котором и не помнят, были воспитаны исключительно в лютеранской среде; если, в случае смешанного брака, их дети не бывают крещены в православной церкви, а власти узнают об этом столь естественном правонарушении, то детей отнимают от родителей. Можно ли представить себе подобные ужасы?"
Перенесемся на Кавказ. Наместник Голицын доносит царю, что, на его взгляд, "армяне слишком о себе возомнили". К тому же, сообщает он, "армянская церковь способствует революционизированию местного населения". Чтобы проучить непокорных, наместник с согласия царя наложил секвестр на имущество армянских церквей. Государственный совет в особом заседании под председательством Фриша признает секвестр незаконным и подлежащим отмене. Царь отказывает в утверждении журнала (протокола) заседания совета, тем самым аннулируя его решение, и приказ о секвестре вступает в силу.
Обращение с финнами. С воцарением Николая II отношение к ним становится все более жестким. Назначенный в 1899 году в Финляндию генерал-губернатором Бобриков резко усиливает практику исключительных распоряжений. 3 февраля 1899 года эта система увенчивается царским манифестом, аннулирующим значительную часть прежних традиционных прав финских учреждений. Сенат в Гельсингфорсе заявляет протест. Специальная депутация отправляется в Петербург с петицией, на которой поставили подписи пятьсот тысяч человек. Николай депутацию не принимает. В 1901 году отправляется к нему другая депутация с таким же обращением, он снова отказывается принять ее.
Бобриков за свое полицейское неистовство поплатился жизнью (3 июня 1904 года он был убит финским буржуазным националистом - сыном сенатора Шаумана). Ту же практику на посту генерал-губернатора Финляндии продолжили в 1905-1908 году Н. Н. Герард и в 1908-1909 году В. А. Бекман. С просьбой "не травить финляндцев" (выражение Витте) обращался к царю его дед со стороны матери, датский король; но и это заступничество было оставлено без внимания.
17 марта 1910 года Столыпин, по указанию Николая II, вносит в Государственную думу проект положения "О порядке издания касающихся Финляндии законов и постановлений общегосударственного значения". Этой мерой царь хочет еще раз продемонстрировать, что он является "великим князем Финляндским", что его верховная власть над этой страной незыблема, что он намерен не ослабить, а еще более усилить механизм своего единоличного законодательствования в ней - по крайней мере "в вопросах, касающихся одновременно и великого княжества, и империи в целом". Анализируя сущность этих событий, В. И. Ленин в своей статье "Поход на Финляндию", опубликованной 26 апреля (9 мая) 1910 года, еще раз заклеймил позором "национализм самодержавия, давящего всех "инородцев"". Он разоблачает пустозвонство буржуазных либералов, выражающих лицемерное сочувствие угнетаемым царизмом национальностям - "фраза осталась фразой, а сущность пошла на пользу человеконенавистнической политике самодержавия", - и пророчески говорит: "Придет время - за свободу Финляндии, за демократическую республику в России поднимется российский пролетариат" (10).
