Илья Ратьковский - Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917–1920 гг.)
16 августа 1918 г. по дороге из Оренбурга в Актюбинск казаками был схвачен М. Н. Бурзянцев и его беременная жена. Бывший комиссар юстиции Оренбурга был зарублен сразу. Родители подали прошение о помиловании его жены (своей дочери и будущего ребенка), но атаман А. И. Дутов распорядился лишь об отсрочке казни до рождения ребенка. После рождения ребенка мать была казнена. Эта трагедия послужила основой известного рассказа писательницы Л. Сейфуллиной «Милость атамана Дутова»[613].
Впрочем, эта актюбинская трагедия не была единичной в этот период. Путевой дневник А. А. Эйлера, занимавшего ответственную должность в администрации деникинской Добровольческой армии, зафиксировал следующий эпизод актюбинских порядков: «Познакомился с приехавшим к губернатору из Актюбинска уездным начальником Актюбинского уезда полковником Кожиным. Бывший жандармский офицер, грубый и цинично жестокий человек. В частных разговорах проявляет несомненные наклонности к садизму, рассказывая, как утонченно жестоко он мучал большевиков на фронте, закапывая их живыми в землю и вставляя им в задний проход раскаленные шомполы. Политику Добрармии, не стесняясь, ругает, считая ее «дерьмократией»[614].
16 августа 1918 г. во время антибольшевистского восстания в воткинском уезде был расстрелян волостной комиссар Т. Ф. Кокорин[615].
18–25 августа 1918 г. произошло антисоветское Сепычевское восстание крестьян в Оханском уезде. Восставшие жестоко расправились с партийными и советскими работниками, убив около сотни большевиков и их сторонников. Согласно советскому изданию, «кровавая трагедия разыгралась в Вознесенском и Сепыче. Многие сотни сочувствующих Советской власти были подвергнуты порке и издевательствам. С особой изощренностью озверевшее кулачье пытало большевиков. Их били нагайками, топтали ногами, обрезали уши, носы, вытыкали глаза, вырезали на теле пятиконечные звезды, полуживыми закапывали в землю. Секретарь исполкома Совета Е. Елохов был привязан к лошадям и разорван. До полусмерти избитого председателя исполкома П. Жданова облили керосином, подожгли и обгоревшее тело бросили в болото. Только в первые дни разгула кулацкого насилия было замучено и расстреляно в Вознесенском – 42, в Сепыче – 46 советских работников. Зверскую расправу учинили кулацкие банды в Фокинской, Ашапской, Сайгатской волостях Осинского уезда»[616].
В уже изданном в постсоветский период исследовании эти события уточнялись: «События в то утро в Сепыче развивались стремительно. Началось с того, что крестьяне избили жену красногвардейца Тимофея Патракова. Муж ее бросился на защиту, но его тут же застрелили. Это явилось сигналом. В ответ на ту беспощадность, с которой большевики устанавливали Советскую власть, отнимая у людей нажитое трудом имущество и продовольствие, вооруженные мятежники нападали на коммунистов и комсомольцев, партийных и советских работников, на красногвардейцев. Они ворвались в здание волостного Совета, выбрасывали людей в окна со второго этажа. Некоторых тащили к яме, обливали керосином и сжигали живыми. Арестовывали людей по заранее составленным спискам, загоняли их в пустые хлебные амбары. Возле амбаров устроили место пытки. На подпорках здесь была уложена большая чугунная плита, под которой развели костер. Арестованных швыряли на раскаленную плиту, избивали кистенями, нагайками, ломами, палками. Полуживых, замученных бросали в подвал… Замучены были уполномоченный Верещагинского исполкома Николай Конев, сепычевские волостные военные комиссары Никон Конев и Андрей Патраков, сожжен председатель волисполкома Прохор Жданов, тело которого бросили в болото около деревни Горбуново. Сотрудник исполкома Севастьян Елохов был привязан к седлам лошадей и разорван пополам»[617].
18 августа 1918 г. отрядом Н. Н. Степанова (ранее московский продотряд) сожжены и расстреляны около 30 советских активистов в городе Нолинск Вятской губернии. В здании уездного комитета отстреливалось 14 его членов, после трехчасового боя здание подожгли, используя для этого керосин. 13 человек сгорело. Успевший выскочить в окно военком А. Д. Вихарев был пойман и замучен офицерами[618].
Ряд современных исследователей признают только казнь А. Д. Вихарева, разрубленного, в буквальном смысле этого термина, на куски. Саму же гибель в горящем здании людей отрицают, не приводя, правда, документов в подтверждение этой точки зрения. В качестве подтверждения приводятся лишь данные о последующих арестах[619]. Между тем обстоятельства Нолинской трагедии сначала стали предметом обсуждения в журнале ВЧК «Еженедельник ЧК», а затем и предметом разбирательства московского руководства и хорошо известны исследователям[620].
20 августа 1918 г. в Уржумской тюрьме после пыток были расстреляны вятский комиссар юстиции Ю. А. Дрелевский и инструктор Нолинского уездного военкомата Е. А. Карелов, схваченные ранее в селе Петровском Уржумского уезда местными кулаками.
20 августа 1918 г. в городе Касли расстреляно 16 жителей села Огневское Каслинского района Челябинской волости, арестованных еще в июне 1918 г. после занятия села белыми. Это были как представители советской власти, так и члены их семей, а также обвиненные в сотрудничестве с большевистской властью. Трупы расстрелянных жертв белогвардейцы сбросили в старые шахты рудника. В июле 1919 г., после восстановления советской власти в волости, трупы были извлечены из шахт и опознаны. Большинство трупов оказались зверски изуродованы, изрублены саблями, родные узнали своих только по остаткам одежды.
20 августа 1918 г. подразделения белой армии вступили в Николаевск Самарской губернии (с ноября 1918 г. город Пугачевск). В городе начались грабеж советских учреждений, расстрелы коммунистов и советских служащих[621].
После 21 августа 1918 г. белые из отряда ставропольского губернатора Глазенапа, отбив наступление красных войск, очистили от большевиков еще ряд населенных пунктов губернии. «В эти же дни удалось ликвидировать большевиков и в Терновке: деревня была занята, захваченные комиссары и «главковерхи» – повешены, а жители – разоружены, включительно до кухонных ножей»[622].
23 августа 1918 г. Временное Сибирское правительство утвердило положение о военно-полевых судах на фронте и в прифронтовой полосе.
23 августа 1918 г. на острове Мудьюг в Белом море, неподалеку от устья Северной Двины и города Архангельска, англичанами основан первый в России концлагерь. Строила концлагерь партия арестантов численностью 134 человека, в основном из моряков-анархистов и левых эсеров, без суда и следствия помещенных в концлагерь. Арестанты занимались вырубкой леса с дальнейшим обнесением территории лагеря двумя рядами колючей проволоки высотой в три метра, сооружением бараков и карцера. Последний представлял из себя неотапливаемую и неосвещаемую яму глубиной в 3 метра, шириной в 9 метров и длиной в 14 метров со срубом из досок над ямой. Бараки были переполнены, в камере на 14 человек находилось более 60 арестантов. Максимальная численность лагеря составляла 1242 человека, из которых большевиков было 22 человека. В день заключенным выдавали 200 граммов хлеба, 200 граммов рыбы, 42 грамма риса, 10 граммов соли, обязывая их выполнять тяжелые работы.
Проведший ревизию лагеря В. И. Игнатьев вспоминал: «Действительность соответствовала слухам, хотя меня и ждали, подчистили помещение «тюрьмы», потому что нельзя же назвать тюрьмой дощатые сараи, окруженные колючей проволокой, дали арестованным пищу получше, но их изможденный вид, громадный процент в цинге (помещения для них в специальных бараках не хватало и в числе «здоровых» я нашел арестованных с цингой, вылившейся уже в гангрену ног), в тифу, а через проволоку, в шагах пятидесяти я насчитал 78 могильных крестов, что для общего количества арестованных в 200–300 человек дает хороший процент смертей. Карцеры холодные – в простых погребах. «Больница» была такова, что член Онежской Земской управы Душин, лежа в ней в тифу, отморозил себе все пальцы на ногах… Общее впечатление было потрясающее – живые мертвецы, ждущие своей очереди»[623].
Позднее в открытом письме 1922 г. Н. В. Чайковскому он же писал: «Вспомните, Николай Васильевич, хотя бы наш север, Архангельск, где мы строили власть, где мы правили! И вы, и я были против никаких казней, жестокостей, но разве их не было? Разве без нашего ведома на фронтах (например на Пинежском и Печоре) не творились военщиной ужасы, не заполнялись проруби живыми людьми? Да, мы этого, к сожалению, в свое время не знали, но это было, и не падает ли на нас, как на членов правительства, тень за эти злодеяния?
