Славное дело. Американская революция 1763-1789 - Роберт Миддлкауф
Основной мишенью толпы, ведомой так называемыми «Сынами свободы», был, конечно, главный злодей Коннектикута — Джаред Ингерсолл. 21 августа «Сыны» повесили его чучело в Норвиче, а на следующий день — в Нью-Лондоне. Уиндем и Лебанон последовали их примеру 26 августа, Лим — 29 августа, а в Вест-Хейвене сожгли «ужасного монстра, двадцатифутового великана, чья голова светилась изнутри»[184]. В Нью-Хейвене, где жил Ингерсолл, никаких чучел не сжигали, но одним сентябрьским вечером толпа окружила его дом, угрожая сносом, если он не согласится уйти с должности. Ингерсолл вышел к толпе и объяснил, что не может этого сделать, пока правительство Коннектикута не примет какую-то определенную сторону; до тех пор он обещал не исполнять своих обязанностей и даже разрешил людям уничтожать присылаемые ему марки.
Очевидно, следуя примеру того, как бостонцы обошлись с Эндрю Оливером, толпа обычно как-нибудь связывала чучело Ингерсолла с дьяволом, либо же на таковую связь указывали ораторы на собраниях. Граф Бьют также неизменно упоминался на этих выступлениях, в основном как главный инициатор закона о гербовом сборе. В Нью-Лондоне, например, оратор назвал Питта Моисеем, а сборщика налогов Ингерсолла «зверем, которого граф Бьют прислал сюда, чтобы все перед ним преклонились». Это было путаное, но действенное напоминание о страхе перед антихристом[185]. Бостонские «Сыны» дали пример для подражания: теперь же их коннектикутские последователи ввели собственные новшества. В нескольких городах «Сыны свободы» проводили инсценированные судебные процессы со скрупулезными разбирательствами, напористыми допросами и смехотворными аргументами защиты. В Лиме, например, «Сыны» обвинили «Джареда Марочника» в заговоре с целью «убить и уничтожить собственную мать, Американу»; орудием убийства должна была стать «марка, пришедшая из древних и ныне захваченных Бьютом земель в Европе»[186]. В защиту говорилось, что, поскольку судьба его матери была «совершенно определена, и другого выхода не было, ему лично пришлось стать палачом, ибо таким образом он мог сэкономить восемь процентов от ее состояния, которые иначе прикарманил бы кто-нибудь другой». Конечно же, с такой защитой обвинительный приговор был неизбежен и гласил, что узника следует привязать «позади повозки, провезти по главным улицам города, а также публично высечь плетью на каждом углу и перед каждым домом; затем его надлежало доставить к виселице и вздернуть на высоте 50 футов, пока не наступит смерть». Ингерсолла также заочно судили в Лебаноне[187].
II
Пока в Америке нарастало сопротивление, в Англии усиливались настроения как за применение закона, так и за его отмену. Если бы кабинету министров во главе с Гренвилем удалось остаться у власти, то он бы постарался собрать налог во всех колониях, но Джордж Гренвиль был отстранен от должности 10 июля — за три с половиной месяца до вступления акта в законную силу. Гренвиль был вынужден уйти по нескольким причинам. Он стал лично неприемлем для короля после того, как сыграл свою роль в попытке парламента удалить мать короля из регентского совета. Этот совет был составлен на случай болезни короля, чтобы управлять государством до его выздоровления или же — в случае его смерти — до достижения совершеннолетия его наследником. Болезнь сразила Георга III в начале 1765 года (вопреки слухам, он не сошел с ума), и документ, учреждающий совет, был предложен в связи с опасением его скорой кончины. Члены кабинета убеждали короля в том, что палата общин не согласится с включением его матери в совет. Когда билль дошел до членов палаты, имя матери все-таки там значилось, и он был утвержден. Король был смущен, раздражен и винил премьер-министра Джорджа Гренвиля, который на самом деле отказался давать какие-либо рекомендации по поводу назначений в совет. Этот инцидент, а также череда неудачных событий, связанных с Гренвилем, определили решение короля, и он избавился от кабинета, когда представилась возможность[188].
Новое министерство представляло собой очень шаткую конструкцию. У лорда Рокингема, который возглавил его как первый лорд казначейства, имелись сторонники, так называемые виги Рокингема, но они не могли похвастать ни постоянством, ни особым влиянием. Самому Рокингему не хватало опыта, и он был практически беспомощен в парламентских дебатах. Однако хотя его кабинет не отличался замечательными принципами или политикой, у Рокингема, тем не менее, имелись некоторые идеи насчет того, что нужно предпринять в колониях. Более того, он мог спросить совета у Эдмунда Берка — члена парламента от Бристоля и его личного секретаря. И все же трудно было рассчитывать, что этой опоры будет достаточно, чтобы правительство надолго оставалось у власти, а Рокингем — во главе его. Это и стало проблемой двух новых коллег Рокингема, государственных секретарей Конвэя и Графтона, которые хотели, чтобы его место занял Питт. А еще два министра — лорд-канцлер Нортингтон и министр военных дел Баррингтон — являлись «друзьями короля», работавшими еще в предыдущем кабинете. Учитывая все это, сложно представить себе более бесперспективное начало[189].
Не успели виги Рокингема приступить к исполнению своих обязанностей, как на их головы свалилась проблема Америки. Торговля находилась в состоянии упадка долгие месяцы, поскольку американцы сократили потребление британских товаров, пытаясь добиться отмены Сахарного акта, и британские купцы в полной мере испытали на себе, насколько трудно востребовать долги в период экономического кризиса. Эти купцы вскоре заявили о своих проблемах в череде жалоб на торговую и общественную политику.
Пока торговцы утирали горькие слезы, приостановивший работу парламент наслаждался летней тишиной, но в октябре даже парламентарии вынуждены были прислушаться, когда до них начали доходить тревожные вести о бесчинствующих толпах бунтарей в Америке. Когда же стали очевидными масштаб беспорядков и их влияние на распределителей гербовых марок, это вызвало негодование. Еще до возобновления работы парламента поведение американцев описывалось словами «измена», «анархия» и «мятеж». А когда в декабре заседания возобновились, многие члены парламента выступили против отмены Акта о гербовом сборе, пребывая, очевидно, в уверенности, что таковая создаст опасный прецедент, способный подорвать британское влияние в колониях.
Король разделял их страхи, хотя, казалось, не испытывал гнева по отношению
