Cosa Nostra история сицилийской мафии - Дикки Джон
Суд мафии над Бушеми состоялся лишь в сентябре 1897 года. Он откладывался до тех пор, пока Бушеми, которого призвали на военную службу, не приехал в отпуск. Одетый в мундир 10-го полка берсальеров, с экстравагантным черным пером в широкополой шляпе, Пиддуццо Бушеми предстал перед боссами мафии. Когда от него потребовали объяснить, почему он дал показания полиции, молодой солдат беспечно заявил, что сделал так для того, чтобы отвести подозрения от мафии, и что с самого начала планировал изменить показания в пользу своего сообщника и тем самым поставить в неловкое положение следователей. Санджорджи выяснил, что суд мафии, как ни странно, счел эти доводы убедительными и оправдал Бушеми.
На карте явно стояло нечто более важное, чем свод законов мафии. Как часто бывает в войнах мафиозных группировок, этим «нечто» оказалась земля. Среди «присяжных» суда мафии был и глава coscaАкуасанты Томмазо д'Алео, верзила с усами, как у моржа. Он заподозрил, что Антонио д'Альба замыслил перекроить схему «покровительства», которое мафия оказывала двум богатым торговцам лимонами; взрыв бомбы на балконе их дома явился своего рода предупреждением. А поскольку Томмазо д'Алео был крестным отцом Бушеми, он почти наверняка использовал молодого солдата для того, чтобы поставить д'Альба в положение, грозившее смертью.
Вскоре после того, как Бушеми был оправдан, состоялся еще один тайный суд — при необходимости правосудие мафии бывает весьма спорым. Антонио д'Альбу признали виновным inabsentiaи приговорили к смерти. Процедура исполнения приговора была тщательно спланирована. Наказание д'Альбы считалось внутренним делом мафии, поэтому показательной казни, как в случае с Джузеппой ди Сано, по которой на виду у всех открыли пальбу, решили не устраивать. Спустя несколько дней после оправдания Пиддуццо Бушеми зашел в таверну д'Альбы. На нем все еще была щегольская военная форма. Д'Альба мыл бочонок. Бушеми пригласил его немного прогуляться. При свете уличного фонаря между ними состоялся разговор в резких тонах. Бушеми заявил, что желает восполнить ущерб, который нанесли его чести обвинения, выдвинутые д'Альбой, и вызвал трактирщика на дуэль. Д'Альба принял вызов, хотя, наверное, подозревал, что его заманивают в ловушку. Согласно записанным Санджорджи показаниям юного сына д'Альбы, во второй половине следующего дня, то есть 12 сентября 1897 года, в таверну его отца зашли Томмазо д'Алео и еще один мафиозо. Они ели, о чем-то беседовали и явно не торопились уходить. Когда их попросили оплатить счет на сумму 3,25 лиры, они достали банкноту достоинством сто лир, что было явным проявлением враждебности. В половине седьмого вечера д'Альба вернулся из близлежащей лавки, куда он уходил, чтобы разменять банкноту в сто лир. Сняв два золотых кольца, золотую булавку для галстука и другие ценности, он положил их в кофейную чашку, которая стояла на полке. Затем взял свой револьвер и вышел на улицу. Вслед за ним вышли Томмазо д'Алео и другой бандит. Именно тогда Антонио д'Альбу в последний раз видели живым. Впрочем, мафия распространила слухи о том, что его впоследствии встречали в Северной Африке. Отец Антонио даже получило письмо из Туниса, якобы написанное его сыном. Однако к тому времени, когда пришло это письмо, полиция уже выяснила, что на самом деле в ночь своего исчезновения д'Альба был застрелен на плантации Лаганья. На основании тщательно проверенных сообщений осведомителей и кропотливого изучения уже имевшихся свидетельств Санджорджи начал по крупицам составлять картину деятельности мафии. Он обнаружил, что в своей деятельности мафия опирается не столько на «необузданную дикарскую гордость», но и на законы, юридические процедуры и на систему территориального контроля. Расследование убийств на плантации Лаганья постепенно привлекло внимание Санджорджи к самым знаменитым и состоятельным семействам Сицилии — династиям Флорио и Уитейкеров. Санджорджи выяснил, что каждое из этих семейств уживается с мафией по-своему. Одно не скрывало связей с бандитами, другое скорее мирилось с их существованием, но оба были навечно втянуты в сферу интересов мафии. Европейские короли и принцы часто посещали Сицилию. На острове было место, где их всегда радушно принимали, — вилла, расположенная в частном парке, в Оливуц-це, что в Конка Д'Оро. Она принадлежала Игнацио Флорио младшему. В 1891 году, в возрасте двадцати трех лет, Игнацио получил в наследство самое большое состояние в Италии. Говорили, что только в Палермо 16 000 человек «едят его хлеб». В сферу широких деловых интересов семейства Флорио входила добыча серы, легкая и тяжелая промышленность, ловля тунца, гончарное дело, страхование, финансы, производство и сбыт марсалы (вино, производимое на Сицилии), а также морские перевозки. Семейство Флорио было главным держателем акций NGI (Navi-gazioneGeneraleItaliana) — ведущей итальянской судоходной компании, которая считалась одной из крупнейший в Европе. Но когда Игнацио-младший вступил в наследство, дели семьи, владевшей столь сказочным богатством, уже стали приходить в упадок. Компания NGI разбогатела на государственных контрактах и субсидиях, полученных благодаря политическим связям, которые кропотливо налаживал отец Флорио младшего. Когда он умер, выяснилось, что компания фактически неконкурентоспособна. К тому же политический и экономический центр страны неумолимо перемещался на север, в Геную, Турин и Милан. Влияние семейства Флорио стремительно уменьшалось. Перед тем как ему исполнилось сорок лет, Игнацио младший окончательно утратил контроль над состоянием, созданным усилиями трех поколений. В 1908 году он был вынужден продать принадлежавшие семье активы компании NGI. Есть все основания считать этот год годом окончания эпохи экономического процветания Палермо, которая началась в 1891 году, когда Игнацио стал главой семьи. В то время все высшее общество Сицилии вращалось вокруг семьи Флорио, хотя финансовое могущество последней уже шло на убыль. Пресса называла столицу Сицилии «Флориополисом», но эпоха последнего расцвета Палермо близилась к концу и вскоре он перестал входить в число великих европейских городоИгнацио Флорио младший был типичным горожанином. Он несомненно обладал некоторыми способностями, но вел беспутный образ жизни. Игнацио сделал на руке татуировку, изображавшую японку. Почти вся его одежда была пошита в Лондоне. Он носил галстуки от Муленгема, шляпа от Лока и Тасса, а костюмы от Мейера и Мортимера, обслуживавших самого принца Уэльского. По утрам он выходил с розовой гвоздикой в петлице, а по вечерам ее сменяла гардения. В 1893 году, точно так же, как в свое время поступил его отец, Игнацио укрепил свой статус в обществе, вступив в брак с титулованной дамой Франкой Джаконой ди Сан-Джулиано, которая считалась одной из красивейших женщин Европы. Спустя несколько месяцев после свадьбы, когда Франка в первый раз забеременела, он уехал в Тунис на сафари, в сопровождении пятидесяти носильщиков и десятков верблюдов. По возвращении Франка обнаружила у него в вещах женское нижнее белье. Чтобы успокоить супругу, Игнацио подарил ей нить крупных жемчужин. Процедура покаяния неоднократно повторялась на протяжении всего брака. Говорят, что таким образом Франка накопила драгоценностей общим весом в тридцать килограммов. Несмотря на разгульный образ жизни мужа, Франка быстро сделалась первой дамой высшего общества Палермо. Она покровительствовала искусству. Ее зеленые глаза, оливковую кожу и стройную фигуру восхвалял поэт Габриэле д'Аннунцио. То, что она позволила сделать модному художнику Джованни Болдини набросок со своих ног, стало причиной небольшого скандала. Будучи сторонницей вольного стиля, она носила нити жемчуга, свисавшие до колен. Франка Флорио считала деньги средством, с помощью которого можно показать себя. Даже в конце жизни она продолжала упорно не замечать того факта, что финансовое положение семьи ухудшается. В начале XX века, когда подступила старость, она, чтобы сделать свое лицо «гладким, как фарфор», одной из первых решилась на пластическую операцию, которую ей сделали в Париже. В своем докладе Санджорджи сообщает, что однажды утром в начале 1897 года слуги разбудили Игнацио и Франку Флорио очень рано. Игнацио пришел в ярость, обнаружив, что ночью вилла была ограблена и пропало некоторое количество произведений искусства. Однако тем, кого больше всего возмутило столь наглое ограбление, был не commendatore1 Игнацио Флорио-младший, а человек, которого он отругал и которому приказал исправить положение. Этого человека звали Франческо Ното — садовник семейства Флорио, крепкий, широкоплечий, с лысым черепом и закрученными вверх кончиками усов, который не позволил бы никому, кроме Флорио, устроить ему нагоняй. Игнацио прекрасно знал, что на самом деле его садовник является главарем мафиозной группировки Оливуцца. Младший брат и помощник Ното, Пьетро, тоже работал на вилле Флорио — он выполнял обязанности охранника. Столь незначительные, на первый взгляд, должности не должны вводить в заблуждение, поскольку на самом деле они имели огромное стратегическое и символическое значение, позволяя защищать виллу, принадлежавшую богатейшему сицилийскому семейству, вокруг которого вращалось все высшее общество Палермо. Фактически ограбление виллы Оливуцца было направлено против братьев Ното, и они знали, кто его осуществил. Шеф полиции Санджорджи выяснил, что поводом для ограбления стало событие, случившееся несколько недель назад. Группа мафиози, которой руководили братья Ното, похитила десятилетнюю Одри Уитейкер. В тот день девочку вывезли на верховую прогулку в расположенный на северозападной окраине Палермо королевский парк Ла Фаворита, где богатые бездельники часто охотились на перепелов и устраивали скачки и конкуры. Четверо выскочивших из кустов бандитов напали на конюха, которому семейство Уитейкеров поручило защиту своей дочери. Конюха избили и прививали к лошади, а Одри увезли в неизвестном направлении. Ее отец Джошуа («Джосс») Уитейкер получил письмо с вежливым требованием заплатить выкуп в 100 000 лир.
