Франсина Доминик Лиштенан - Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других
В очередном манифесте сообщалась большая новость: наконец у России есть не только законная государыня, но п престолонаследник мужеска пола, потомок величайшего из русских царей, Петра I! Таким образом, захваченные врасплох шведы теряли возможного претендента на корону династии Ваза. Три посланца от риксдага поспешно бросились в Москву, чтобы предложить герцогу Голштейнскому освободившийся трон, но было поздно: необратимый переход в православие совершился, мальчик стал официально признанным преемником Елизаветы Петровны. Карла Петра более не существовало{256}. Засим последовали договоренности, проводимые на периферии мирных переговоров в Або. Россия, после недавних военных побед чувствуя свое могущество, пыталась повлиять на решения шведского парламента в отношении будущего монарха этой страны. Франция со своей стороны норовила помешать избранию датского принца, которое привело бы к усилению позиций Англии на севере. Вопрос о шведском престолонаследии был решен 7 августа 1743 года, трон достался Адольфу Фридриху, регенту Голштейн-Готторпскому, бывшему опекуну его императорского высочества, наследника российской короны.
Елизавета решила усовершенствовать воспитание Петра Федоровича, неотесанность коего ее удручала. Она организовала конкурс на лучший прожект, касающийся просвещения ума и сердца наследника Романовых. Победил в этом конкурсе Якоб Штелин, член Академии и главный распорядитель фейерверков{257}. Новый наставник вскоре отказался от мысли обучить своего бунтарски настроенного подопечного языкам; зато он сумел заинтересовать его историей, пустив в ход ее материальные свидетельства — географические карты и планы, монеты и тому подобное. Государыня распорядилась не жалеть средств на книги и приспособления, необходимые для обучения царевича. Ей нравилось утром, еще в неглиже, внезапно заявиться в рабочий кабинет своего племянника; порой она там задерживалась, проводила более получаса, заводя с мальчиком поучительные беседы, в особенности о своем отце, великом царе-реформаторе{258}. Однажды вечером она застала своего прямого наследника за изготовлением плана крепости. Сверяясь с компасом, он давал указания двум лакеям, а они вычерчивали линии на полу. Она приостановилась за дверью, чтобы не мешать им. Но через несколько минут, не удержавшись, вошла в комнату, чтобы расцеловать Петра и напомнить ему, как прославленный монарх говаривал, что ежели бы его смолоду так учили, за это он бы охотно дал отрубить себе палец на руке{259}! Дважды в педелю они читали западные газеты. Фон Штелин из кожи вон лез, пытаясь заставить подростка сосредоточиться; но тот обращался со своим учителем словно с шутом, то и дело унижал его, но возможности при свидетелях. Ища рассеяния, молодой человек предпочитал прогуливаться по городу, хотя при этом ему приходилось терпеть компанию Брюммера, который любил таким образом показываться на публике. Немцу-наставнику не без труда удалось втолковать ему кое-что про историю России: парень в конце концов научился перечислять правителей от Рюрика до Петра I. В одни прекрасный день за столом, когда речь зашла о давней старине, он поправил одного из сотрапезников: Елизавета даже расплакалась от счастья. На следующий день она лично поблагодарила фон Штелина за его успех.
Елизавета слыла одной из самых искусных танцорок Европы. Ее фаворитам и придворным приходилось тоже овладевать этим искусством. Обучить великого князя батманам и поддержкам было поручено самому Ланде, знаменитому французскому балетмейстеру. Он занимался с Петром четыре раза в неделю, но тот не проявил ни малейшего таланта в этой области. Во время маскарадов и балов, если ему приходилось приглашать фрейлин, он старался нарочно демонстрировать свою неуклюжесть, грубо дергая своих партнерш, наступая им на ноги или заставляя их падать на пол. Он желал быть воином по преимуществу и подчеркивал это прилюдно. Ничто не занимало его, кроме военных упражнений, которые он затевал экспромтом вместе со своим камердинером Крамером, обер-егермейстером Бредалем, егерем Бастьеном и лакеями. Внимание этого нервически издерганного, непоседливого юнца могло привлечь только то, что относилось к войне, — фортификационные постройки, к примеру. Случалось ему развлекаться игрой на скрипке или флейте, из которых он извлекал звуки… неописуемо омерзительные. Фон Штелии решил вести дневник, чтобы показывать Елизавете, какие успехи делает ее племянник; так или иначе, он, опасаясь вызвать у императрицы тягостные подозрения, избегал упоминать в своих заметках об иностранных языках — слабом месте великого князя.
Прошло всего несколько недель после его крещения, когда Петр серьезно занемог. Его трясла сильнейшая лихорадка, он день ото дня слабел. Елизавета поручила его заботам своих личных врачей Бургав-Каау и Санчесу, но им не удалось облегчить его страдания. И вот в один из октябрьских вечеров они потеряли надежду: больной уже не мог выносить даже музыки. Царицу известили о происходящем, она тотчас прибежала. Состояние юноши привело ее в такой ужас, что она онемела и могла лишь проливать слезы; врачи уж и не знали, как бы вывести ее из комнаты. Они больше ничего не могли сделать: было похоже, что великий князь этой ночи не переживет. Однако в пять часов утра доктора заметили, что на лбу молодого человека выступил обильный пот. Бургав-Каау воскликнул: «Клянусь милостью Господней, он спасен!» Схватил бутылку бургундского и, наполнив два бокала, один протянул фон Штелину, а другой осушил сам с криком: «Слава великому князю!» В шесть часов явилась императрица, выслушала доклад врача и тотчас поспешила в дворцовую часовню — помолиться. Выздоровление юноши продлилось несколько недель; Елизавета до конца года избавила племянника от всех занятий, к великому огорчению фон Штелнна, который ломал голову, как бы развлечь молодого человека и, главное, оторвать его от Брюммера, оказывающего на престолонаследника пагубное влияние.
Тем временем возникла новая проблема. В свои четырнадцать лет Петр достиг половой зрелости, пора было женить его, дабы многочисленным потомством подкрепить хрупкую генеалогическую преемственность, идущую от тетки к племяннику. После оскорбления, которое пережил Петр Великий, пытаясь устроить брак Елизаветы с Людовиком, кандидатура французской принцессы исключалась. К тому же на католичку в России посмотрели бы плохо: Святейший Синод всегда опасался прозелитизма со стороны Рима. К тому же папистка могла оказаться особенно неподатливой по отношению к культуре страны. Лучше было выбрать лютеранку, разделяющую с Петром его изначальную религию и способную проявить уступчивость, повторив вслед за ним тот же духовный переход. И тут, уже не впервые, в заботы о будущем великой славянской державы деятельно вмешался чужестранный монарх.
Фридрих II, мало веря в стабильность русской политики и тревожась о ее грядущем, сколь бы отдаленным оно ни казалось, хотел укрепить позиции будущего Петра III, зная его склонность к воинским упражнениям в прусском вкусе.
Наследник трона Романовых питал безмерное почтение к Фридриху II, восторженно приветствовал все его победы{260}. Излюбленным развлечением его императорского высочества было разыгрывание подвигов своего героического кумира в кукольном театрике, специально для этого сооруженном в его покоях. Напрашивался вывод, что наследника надо женить на германской принцессе. Подошла бы Ульрика, сестра прусского короля, но он был очень привязан к своей семье и не хотел отпускать Ульрику в эту ужасную Россию. Поэтому Мардефельду было велено обойти молчанием эту возможность{261}. Требуемые достоинства имелись еще у молоденькой, пятнадцатилетней Софии Ангальт-Цербстской. Она приходилась царевичу дальней родственницей по матери, а та — сестрой покойному епископу Любекскому, некогда жениху русской царевны. На верность Елизаветы Голштейнскому дому можно было положиться{262}. Единственная возможная конкурентка Софии, достигшая брачного возраста, дочь Фридриха Августа Саксонского, принадлежала к враждебному лагерю, да и ее связи с Польшей исключали союз с православным князем. Итак, Иоганна Елизавета Ангальт-Цербстская привезла свою дочь на ее новую родину; она должна была шпионить там в пользу Пруссии до тех пор, пока новобрачная не придет ей на смену. Фридрих весьма рассчитывал па усердие мамаши, которая сможет несколько месяцев пробыть подле Софии. Он плел самые причудливые сети, будучи женоненавистником, предавался по-женски избыточным внутрисемейным козням. Чтобы сделать свою матримониальную стратегию более результативной, автор книги под названием «Анти-Макиавелли» дал согласие на брак Ульрики с Адольфом Фридрихом Голштейнским, наследником шведского престола, кузеном великого князя и братом принцессы Ангальт-Цербстской, — российская императрица одобрила этот план{263}.
