Айан Гейтли - Дива Никотина. История о том, как табак соблазнил мир
На ней была красная очень короткая юбка, из-под которой виднелись белые шелковые чулки в дырах, а на ногах хорошенькие сафьяновые туфельки, с огненными лентами вокруг щиколотки. Она откинула мантилью, чтобы видны были се плечи и большой букет белой акации, заткнутый за вырез сорочки. Во рту у нее тоже был цветок акации, и шла она, поводя бедрами, точно молодая кордовская кобылица. У меня на родине люди осеняли бы себя крестным знамением при виде женщины в таком наряде. А в Севилье мужчины осыпали ее двусмысленными комплиментами[11].
Когда Кармен скручивала сигары, на ней оставались только чулки и цветы.
Интересно, что вымышленная героиня Кармен вполне могла быть взята из жизни. Cigarreras были такими же дикими, как и их репутация, и в архивах Фабрики времен Мериме зарегистрирован факт увольнения некой Марии дель Кармен Гарсия, темноволосой и черноглазой пятнадцатилетней заводилы» которую несколько раз подвергали наказанию и наконец уволили с Фабрики после того, как она с ножницами набросилась на одну из работниц.
Французам пришлось по душе то, что красивые испанские девушки делают для них сигары, и любопытствующие последовали за Мериме на юг, чтобы лицезреть этот процесс. Вот записки Пьера Луи о работницах Фабрики:
Огромный гарем из четырех тысяч восьмисот женщин более чем раскрепощен... невыносимая жара с июня по сентябрь заставляет их сбрасывать одежду, почти все работают обнаженными по пояс в простой льняной нижней юбке, подобранной иногда до середины бедра... кого только нет в этой обнаженной толпе... разве что, полагаю, нет девственниц.
Сами девушки курили не сигары, a papelotes, измельченный табак, завернутый в бумагу, — любимое курево испанской бедноты. Вскоре papelotes вошли в моду у приезжающих французских писателей, как одно из орудий обольщения. Вернувшись в Париж, они привезли с собой papelotes, где те были переименованы. Новое название papelotes — сигарета — является сейчас самым распространенным французским словом на планете, его крестный отец — Готье. Он тоже посетил Севилью и писал об очаровании работниц Фабрики. Один из героев «Молодой Франции» (1833) «беспечно курит испанскую сигарету». К 1840 году сигареты перестали быть диковинкой на парижских улицах и обрели самобытность. Теодор Бюрет, курильщик-эрудит, пишет в «Физиологии курильщика»: «Сигарета нежная, живая, грациозная: в ней есть изюминка. Это гризетка курильщика». Интересно, что Бюрет соотнес сигарету с женщиной. Кажется, и после своего крещения сигарета обречена была сохранять связь с эротикой и городской сексуальностью. Певец наслаждения и сплина Шарль Бодлер упоминает о новом орудии в арсенале курильщиков, когда в «Салонах 1848 года» описывает проституток, собиравшихся близ церкви Нотр-Дам в Девятом округе и куривших сигареты, чтобы «убить время». Изначально табак использовался для облегчения знакомства и поддержания дружеских отношений между мужчинами. Любительницы пофлиртовать табачные работницы из «Кармен» и апатичные боддеровские проститутки одними из первых продемонстрировали его возможность создавать связь между мужчинами и женщинами.
Сигарета во рту женщины была революцией даже в аморальной Франции, где все прочие курительные средства связывали с мужественностью. дружбой и медитацией. Табак был волшебником, а не колдуньей, и даже пристрастившийся к гашишу сифилитик Бодлер выразил свою признательность табаку в общепринятой форме. Его трубка говорит с нами и, между прочим, объясняет, почему большинство французов в XIX веке курили:
Я — трубка автора стихов.
Я — деревянная фигурка
С головкой кафра или турка:
Знать, у поэта вкус таков.
Он изнемог от ста грехов.
Когда темна его конурка.
Я раскаляюсь, как печурка,
Подружка сельских бедняков.
Я эту душу занавешу
Как бы завесой домовой,
И он забудет сумрак свой.
В колечках дыма распотешу
Его тревогу, а тоску
Всю целиком заволоку[12].
Превратившись из заморского новшества в парижскую повседневность, сигареты привлекли внимание французской государственной табачной монополии «Сейта», которая выжила (или была восстановлена) в круговороте революций, республик и тираний. Тогдашний глава государства Наполеон III с удовольствием отмечал, что французы курят. «Этот порок ежегодно приносит миллион франков налогов, — заметил он, когда его попросили принять меры против курения. — Я немедленно объявлю его вне закона, как только вы укажете мне добродетель, приносящую точно такой же доход». В согласии с желанием своего правителя французское государство включилось в табачный бизнес. В 1845 году, когда впервые стали производить сигареты, их было продано шесть миллионов штук. «Сейта», вероятно, единственная из табачных монополий того времени, реагировала на перемены вкуса французских курильщиков изменением ассортимента. Например обнаружив, что курильщики сигарет предпочитают вирджинский табак, «Сейта» соответствующим образом изменила состав своих сигарет. Не одни только парижские проститутки были клиентами монополии. Наполеон III был заядлым курильщиком, особенно на полях сражений, где ему приходилось присутствовать после того, как Франция вступила с Пруссией в очередное состязание за господство в Европе.
В Пруссии табаку по-прежнему было нелегко. Хотя вся Европа уже курила, курить на улицах Берлина было по-прежнему запрещено. Запрет ненадолго отменили в 1831 году во время вспышки холеры, когда курение на улицах и площадях было разрешено, «чтобы не лишать никого возможной защиты от инфекции». Берлинцам пришлось шесть лет ждать следующей вспышки холеры, когда запрет снова ненадолго отменили и они могли появиться на улицах с трубками и сигарами. Такое положение продолжалось и в 1840-е годы, о чем свидетельствует прошение художника Отто Геннериша, адресованное прусскому королю: «С сыновним доверием к правителю-отцу, даровавшему нам свободу мысли и тем самым давшему понять, что он готов устранить все преграды между монархом и подданными, к чему взывает наш век прогресса, — осмеливаюсь обратиться с ходатайством... в Италии курение разрешено повсюду; мы, берлинские курильщики, просим Ваше Величество о подобной милости». Потрясает, что Геннериш предварил свое прошение выражением благодарности за «свободу мысли», недавно дарованную прусским королем своим подданным; вероятно, до этого они действовали «согласно предписаниям».
Революция 1848 года избавила берлинцев от запретов на курение. Право курить в общественных местах было особым требованием революционеров. Власти не всегда помнят, что сколь бы незначительным не был протест, если повод для недовольства всеобщий, игнорировать его опасно. Европа пришла в смятение, и право курить послужило в 1848 году поводом для одного из сражений за независимость.
Зеркальным отражением требования берлинцев о праве курить в общественных местах стали события в итальянских областях Ломбардии, Венеции и Пьемонте, находившихся под австрийским управлением, где итальянские патриоты выступили с призывом не курить, защищая более фундаментальные права. Табачные изделия поставлялись сюда в рамках австрийской государственной монополии и потому стали символом угнетения. Итальянцев призывали проявить стойкость и бойкотировать австрийское зелье: «Сограждане Франклина отказались от чая; последуйте их примеру и откажитесь от австрийского табака. Это не напрасный шаг, это обязанность и знак нашего союза и единства. Мы обязаны пойти на жертву… кто посмеет утверждать, что итальянцы не обойдутся без курения? Народ, желающий стать на ноги, должен любить свою страну и помогать ей в полную меру».
Самый сильный в XIX веке протест против курения начался в Милане в новогодние дни 1848 года. Сигары вырывали у всех, кто курил на улице, даже у солдат. Австрийские войска отвечали тем, что направлялись в рестораны группами по двадцать и более человек с сигарами во рту. Некоторые офицеры приказывали своим солдатам при патрулировании непрерывно курить. Беспорядки распространились из Милана в другие города, вызвав тревогу в правительственных кругах. Фельдмаршал граф Радецкий, командующий оккупационными войсками, был непреклонен. «Я не признаю и не потерплю ни одного тайного общества, которое оскорбляет и атакует на улицах мирных курильщиков», — писал он эрцгерцогу Райнеру в Вену и заявил о намерении ввести военное положение.
«Сигарные беспорядки» дошли до Падуи и Венеции, где австрийскому канцлеру Меттерниху (о котором Наполеон сказал: «Он лжет все время, а это уже многовато») донесли: «Сами по себе сигарные беспорядки, как вы верно заметили, — ребячество: но это попытка определенных групп взбудоражить толпу, дело довольно серьезное. Было бы очень нежелательно использовать военную силу в то время, когда газеты представляют происходящее в самом отвратительном свете».
