Александр Пыжиков - Питер - Москва. Схватка за Россию
Важным пунктом противостояния Государственной думы и петербургских чиновничье-банковских кругов стали также военно-морские и торгово-морские вопросы. Громкие конфликты сопровождали их обсуждение с 1908 по 1913-й год. Обратимся к принятию Думой морской программы правительства, предусматривавшей создание нового мощного флота. Как известно, завершение Русско-японской войны 1904-1905 годов нанесло непоправимый урон отечественным военно-морским силам, а Цусимский разгром стал для общества именем нарицательным. Оправившись от этого удара, власти поставили перед собой задачу воссоздания морской мощи государства. По их убеждению, модернизационные вызовы нового столетия требовали наличия современного флота, иначе претензии на статус великой державы выглядели, мягко говоря, несерьезными. Однако эта принципиальная позиция правящей бюрократии не была оценена в Таврическом дворце. Точнее, обширные планы правительства вызвали резкое неприятие в оппозиционной среде. Уже весной 1908 года, когда подошла очередь рассмотрения сметы морского ведомства, многие предрекали трудности при утверждении правительственных предложений. Все началось с весьма красноречивого эпизода 23 мая 1908 года на открытии пленарного заседания Государственной думы, собравшейся впервые обсудить военно-морскую проблематику. Вместо того чтобы заняться представленной сметой, Дума обратилась к сделанному группой народных избранников запросу о незаконных действиях министерства при постройке крейсера «Рюрик» на английском заводе Виккерса. Суть ситуации была в следующем: морское ведомство неоднократно указывало на преимущества российской артиллерии над заграничной, а потому на строящемся корабле решили установить орудия отечественного образца. С этой целью фирме «Виккерс» были переданы чертежи, по которым она обязалась изготовить соответствующую артиллерию и оснастить ею крейсер. Депутаты нашли такие действия странными, усмотрев в них нарушение государственной тайны чинами министерства, и потребовали расследования[518].
Негодующие думцы быстро перешли от анализа данного случая к серьезным обобщениям. По словам трудовика В.И. Дзюбинского, запрос:
«приподнял уголок той таинственной завесы, скрывавшей от нас до сих пор ту область, куда народное представительство до настоящего времени еще не проникало. Поднявши этот уголок, мы все ужаснулись, мы пришли в неописуемый ужас от тех порядков, которые там царили»[519].
Депутат даже усомнился в виновности отдельных чиновников министерства, с легкостью переложив ответственность за этот конкретный эпизод на общий строй, на все направления внутренней политики[520]. Однако разъяснения товарища морского министра И.Ф. Бострема, пытавшегося вернуть депутатов с высот политических заявлений непосредственно к запросу, удачными назвать никак нельзя. Бледно прозвучала его ссылка на то, что руководство в ведомстве новое и потому оно пока не в курсе дела, а со стороны фирмы «Виккерс» нарушений условий контракта нет. Еще слабее выглядело заявление, что наказание за передачу секретных сведений касается только военного времени и в данном случае подобные санкции неприменимы, а действия министерства безукоризненны. Не могло удовлетворить депутатскую аудиторию и замечание, что какое-либо порицание морскому министру может вынести лишь Верховный вождь армии и флота, перед которым тот несет полную ответственность[521]. Но, пожалуй, самым провальным моментом в речи Бострема стала одна досадная оплошность. Юридическая служба ведомства, подготавливая для него материалы выступления, перепутала не только номер статьи из Свода законов Российской империи, на которую давалась ссылка, но даже номер тома. В Думе быстро выяснилось, что зачитанная товарищем морского министра с трибуны ссылка указывает на статью Лесного устава, предусматривающую наказание за незаконную рубку леса; Морское министерство надолго стало объектом едких насмешек[522].
Приступая к рассмотрению военно-морской сметы, Государственная дума намеревалась дать бой правящей бюрократии. Стенограмма заседания красноречиво свидетельствует о воинственном настрое народных представителей. Одним из ключевых стал вопрос о том, требуется ли сухопутной стране, каковой является Россия, такой громадный флот. На сей счет обстоятельно высказался П.Н. Крупенский: желанием играть первостепенную роль на морях увлекаться не стоит, поскольку у России недостаточно водного пространства, которое бы напрямую сообщалось с океаном. Наши моря, рассуждал депутат, не глубоки, и флот для нас не является такой необходимостью, как для других держав, обладающих колониями, разбросанными по всему миру. К тому же Россия была великой державой, даже не имея сильного флота, «а слепое подражание еще не есть абсолютно правильное решение». Крупенский предложил вспомнить, сколько казенных средств за последние четверть века было истрачено на Морское министерство и как соотносятся сделанные затраты с их эффективностью[523]. Эту точку зрения оспаривал граф А.А. Бобринский, напрямую связавший наличие современного флота с политическим весом государства. Возьмите, настаивал он, небольшие страны – Бельгию, Испанию, Португалию – и дайте каждой из них мощный флот: значение этих стран в европейском концерте немедленно станет совершенно иным. И наоборот, отнимите флот у Франции, Германии или у России, и тотчас же эти первоклассные державы окажутся на второстепенных ролях[524]. Помимо геополитических аргументов сторонники военно-морского строительства активно использовали и исторические, неизменно апеллируя к Петру Великому – родоначальнику отечественного флота, завещавшему его беречь и укреплять. «Красная нить» их речей: тут, в Петербурге, при Петре создавался наш флот, а двести лет спустя здесь же «нам предлагают расписаться в его уничтожении»[525]. Противники правительственной программы считали ссылки на заветы Петра I неоправданными, поскольку «история меняется и условия жизни государства меняются»[526]. Надо прежде всего смотреть в будущее и реалистично оценивать грядущие задачи.
Чиновники морского министерства осознавали слабость своей позиции среди народных представителей. И сетовали, что ни народ, ни интеллигенция не понимают важности этих проблем: для них военный флот – «сказочный царевич, ничего общего с действительной жизнью не имеющий»[527]. Но особенно примечательно то, с чем именно связала правительственная бюрократия подобное отношение к флоту: «старые московские инстинкты очень живучи»[528]. Налицо опять – теперь уже в военно-морской сфере – противостояние Петербурга и Москвы. Конечно, описанные различия во взглядах являлись выражением различий в реальных экономических интересах двух крупнейших российских центров. Напомним финансовые параметры морской программы: в течение семнадцати лет (1914-1930) планировалось израсходовать 2 млрд 110 млн руб. из бюджетных средств[529]. Причем этот мощный денежный поток никак не затрагивал московских производителей, далеких от военно-морской проблематики. Естественно, купеческие тузы проявляли заинтересованность в увеличении численности сухопутной армии, которую нужно одевать и обувать[530]. Зато петербургские банкиры с вожделением ожидали, когда «золотой дождь» прольется на судостроительные заводы, традиционно державшие финансовые средства в столичных банках.
В этой ситуации Москва и ее союзники могли пытаться если не сорвать обширные судостроительные планы, то хотя бы минимизировать их, чем с энтузиазмом и занялась Государственная дума. Неслучайно ее интерес сфокусировался на экономических аспектах военно-морской программы правительства. Оппозиционные депутаты настойчиво доказывали финансовую несостоятельность постройки огромного флота. Во-первых, объясняли они, государственный бюджет России, несмотря на свое доминирующее положение в финансовой системе страны, просто не в состоянии выдержать такую нагрузку. Раздутость казны – характеристика не сильной, а отсталой страны, в которой частный сектор экономики с его производством и торговлей имеет второстепенное значение. Напротив, в Англии, Германии и Франции торгово-промышленные обороты играют ведущую роль. Во-вторых, в этих странах – солидные местные бюджеты и развитая культурная жизнь, чего в России нет и в помине. В тех же Англии и Германии местные бюджеты равны государственным или превышают их; у нас же все местные бюджеты равны 1/8 государственного: очевидно, что здесь какие-либо крупные расходы чрезвычайно затруднительны[531]. В-третьих, развивали оппозиционеры свою аргументацию, стоимость содержания российского флота в 2,5 раза выше, чем у ведущих мировых держав, а постройка кораблей – почти в 2 раза дороже. Например, в Германии строительство дредноута обходится в 22 млн руб., а у нас – в 40 млн; немцы содержат его за 73 руб. в пересчете на тонну водоизмещения, а в России аналогичный показатель равен 180-190 руб.[532] Депутатов поражали планы правительства взвалить на обнищавшего крестьянина ношу в два с лишним миллиарда рублей:
