Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд
Поэтому, даже поощряя развитие производства, он никогда не упускал из виду важность крупного купеческого сообщества, занимающегося заморской торговлей. Какие бы меры он ни предлагал для поддержки американского производства, они не представляли опасности для бизнеса купцов, импортирующих британские изделия, или для доходов, которые этот импорт обеспечивал для его фискальной программы. Поскольку вся его фискальная программа зависела от таможенных пошлин, поступающих от крупной заморской торговли, Гамильтон не хотел ослаблять эту заморскую торговлю ради развития внутренней торговли.
На самом деле Гамильтон при написании своего отчёта о мануфактурах, похоже, думал в основном о том, как заручиться поддержкой созданного им и Коксом Общества по созданию полезных мануфактур (SEUM) — акционерного общества в Патерсоне, штат Нью-Джерси, которое должно было стать образцовым городом-фабрикой для будущей американской индустриализации. Они с Коксом надеялись привлечь некоторых состоятельных людей и крупных торговцев, которые вкладывали значительные средства в новые федеральные государственные ценные бумаги, разместить часть своего капитала в SEUM и таким образом умерить чрезмерные спекуляции с национальным долгом, которые имели место.
Гамильтон был настолько привержен иерархическому взгляду на общество, что мог представить себе промышленные инвестиции и развитие только сверху вниз. Таким образом, он был неспособен предвидеть, что реальный источник американского производства придёт снизу, из амбиций, производительности и инвестиций тысяч и тысяч средних ремесленников и мастеров, которые в конечном итоге стали американскими бизнесменами. Поэтому историческая репутация Гамильтона как пророка промышленного величия Америки кажется несколько преувеличенной. Он, безусловно, хотел создать могущественную и славную нацию, но был не более способен точно предсказать будущее, чем другие американские лидеры.
В то же время не вызывает сомнений, что Гамильтон и его программа заложили основу для верховенства национального правительства над штатами. К середине 1790-х годов общий объём налоговых поступлений федерального правительства составлял чуть более 6 миллионов долларов, что более чем в десять раз превышало общий объём налоговых поступлений (500 тысяч долларов), которые все штаты вместе взятые получали от прямого налогообложения, остававшегося основным источником налоговых поступлений штатов. Расходы были столь же неравномерны: если расходы всех штатов в начале 1790-х годов составляли лишь немногим более 1 миллиона долларов в год, то расходы федерального правительства в 1795 году составили 7.5 миллиона долларов. Наконец, по количеству заимствованных правительствами денег национальное правительство превосходило штаты. Если совокупный государственный долг штатов в 1796 году составлял менее 4 миллионов долларов, то долг федерального правительства — более 80 миллионов долларов. Возможно, новое национальное правительство ещё не завоевало доверия или лояльности американского народа, но оно определённо стало доминировать в его карманах.
КАК БЛАГОДАРЯ ГАМИЛЬТОНУ, отмечавшему коммерческое процветание Соединённых Штатов, его цель была не только политической, но и экономической. Гамильтон хотел, чтобы люди ощущали присутствие нового национального правительства. Как он говорил в «Федералисте» № 27, чем больше правительство «вникает в те предметы, которые затрагивают самые активные пружины человеческого сердца, тем больше вероятность того, что оно снискает уважение и привязанность общества». Правительство, которое «постоянно находится на расстоянии и вне поля зрения», никогда не сможет затронуть чувства своих граждан. Как и все революционеры, Гамильтон был озабочен поиском клея, способного связать людей воедино; но в отличие от Джефферсона, Пейна и других либералов, он рассчитывал на правительство как на главный источник сплочённости.
Мечта Гамильтона, Вашингтона и других федералистов о сильном, консолидированном и процветающем национальном государстве была не бескорыстным судебным государством, каким его представлял Мэдисон, а прославленным государством европейского типа, которое могло бы соперничать с великими державами Европы. «Наше национальное правительство, — признавал Гамильтон, — в настоящее время находится «в зачаточном состоянии», но со временем Соединённые Штаты станут равными европейским монархиям на их собственных условиях — условиях, которые, по словам Вашингтона, «характерны для мудрых и могущественных наций»». Это означало наличие сильного центрального бюрократического правительства, управляющего экономикой и охватывающего все части единой и интегрированной нации, обладающего мощной армией и флотом, вызывающими уважение всего мира.
Построить эту монархическую республику будет непросто. Федералисты знали, что люди эмоционально привязаны к своим штатам, история которых насчитывает столетие и более. Им придётся каким-то образом перенаправить их лояльность на Союз. Консолидация страны, которая всё ещё была в основном сельской и малонаселённой, добавляла им трудностей. В 1790 году только в пяти американских городах население превышало 10.000 человек: Филадельфии, Нью-Йорке, Бостоне, Чарльстоне и Балтиморе. В самом густонаселённом штате, Вирджинии, с населением почти 700.000 человек, не было ни одного крупного города. Самым большим был Норфолк с населением около 7000 человек, а в новой столице штата, Ричмонде, проживало 3700 человек. В Северной Каролине не было ни одного города с населением более двух тысяч человек. Самым большим городом на Западе был Лексингтон, штат Кентукки, в котором в 1790 году проживало всего 834 человека.
Собрать всех этих разрозненных людей вместе, создать единую нацию из разрозненных частей, штатов и общин, не полагаясь на идеалистические республиканские привязанности, — вот чем были озабочены Вашингтон и федералисты, и это объясняет многое из того, что он как президент и другие федералисты делали в 1790-е годы.
Вместо добродетели и естественной общительности людей Гамильтон, Вашингтон и другие федералисты видели лишь эгоистичное стремление обычного человека к своим личным интересам и счастью. Поэтому социальная стабильность требовала обуздания этого эгоистического интереса. И лучше всего это можно было сделать, обратившись главным образом к корыстным интересам дворянства и потенциального дворянства на вершине общества, включая всех тех богачей, которые жили за счёт нетрудовых доходов.
Хотя финансовая программа Гамильтона была разработана с учётом этих денежных интересов, она никогда не предназначалась исключительно для их блага. Они, несомненно, преуспели бы от неё, но это было бы побочным явлением в его более масштабных экономических и политических планах. Помимо процветания всей страны, Гамильтон надеялся, что его новые экономические и фискальные меры привяжут денежных воротил и других влиятельных лиц к новому центральному правительству. Возможно, Гамильтон верил, что он, Вашингтон и некоторые другие способны на бескорыстные суждения, но он знал, что большинство людей не таковы, и намеревался построить программу федералистов на этой реалистичной оценке человеческой природы.
Гамильтон и большинство
