Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев
Большевик Николай Крыленко (95) формально представлял фронт, но его речь была целиком посвящена тому, как лучше разрушать армию. Хотя он справедливо упрекал военного министра Керенского за то, что тот ничего не сказал в своей речи о положении в армии, но Крыленко интересовала «демократизация армии» – универсальный механизм её разрешения. Он был возмущен, что где-то существует куриальная и четырехстепенная система выборов в армейские комитеты, а где-то они создаются на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. В конце концов, всё было отдано на усмотрение командующих армий, а те уклонялись от какого-либо влияния на выборы и говорили: делайте, что хотите.
Крыленко был возмущен, что дисциплинарные суды не могут обходиться без офицеров. Как будто только солдаты должны решать, как наказывать за дисциплинарные проступки, а армейского устава уже не существует. Он был возмущен, что генерала Гурко [77], возражавшего против «мира без аннексий и контрибуций» не выгнали из армии, а оставили начальником дивизии. А лучше было бы разжаловать его в младшие офицеры и оставить на потеху проходимцам, вроде самого Крыленко, – так он считал. И прямо объявлял, что за Гурко солдаты в бой не пойдут. Также он был возмущен, что какого-то старого полковника отправили в резерв за отказ исполнять приказ начальника дивизии. Неисполнение приказов Крыленко, следует полагать, считал нормой.
И он снова возмущался, что арестованные им за пение «Боже Царя храни!» офицеры были также отправлены в резерв, а не… Видимо, Крыленко хотел бы их расстрелять, чем потом занимался с большим размахом. Крайне раздраженно он высказался о назначении в армию жандармских офицеров, что было вполне логично при дефиците офицерского состава и при ликвидации жандармской службы. Этим офицерам Крыленко обещал пулю в спину от солдат. Нет, полками должны были командовать такие недоучившиеся недоофицеры, как Крыленко! И он дождался своего часа – даже некоторое время побыл Верховным Главнокомандующим.
Что верно подметил Крыленко, так это полный провал снабжения армии, начавшийся с приходом «демократии». Из 900 обследованных им солдат 700 оказались без сапог. Впрочем, этот выдвиженец большевиков легко мог и соврать.
Фактически Крыленко призвал к арестам и убийствам офицеров. И его следовало прямо в зале Съезда арестовать и по законам военного времени расстрелять как предателя и саботажника. Но разруха в армии и государстве предполагала продолжать с ним дискуссии. После которых расстреливали уже они.
Крыленко получил ответ от представителя комитета 12‐й армии Ивана Захватаева (93), который сказал, что Керенский за месяц пребывания в должности военного министра как раз сделал очень много – «Он дал армии уверенность, что она не будет брошена в авантюру». Что касается устранения каких-то офицеров, то в 12‐й армии таких проблем нет. При серьезной постановке вопроса, он разрешается путем обсуждения с армейским руководством. Тем не менее целью реформы армии и этот представитель считал демократизацию снизу доверху. С заменой командующих проблем нет, а вот штабы, считал Захватаев, должны быть поставлены под контроль революционно-демократических организаций.
Также над Крыленко в своём выступлении посмеялся и Виленкин (169), сказавший, что ему жаль армию, которая не смогла выбрать свой комитет. Он поддержал решения о расформировании частей, отказывавшихся идти в окопы на смену. И рассказал о своём опыте. Оказывается, отказ идти в окопы происходит из уверенности, что войне конец, и что вот-вот будет заключен сепаратный мир. И только когда солдатам открывают глаза на то, что такой мир невозможен, а на фронте не менее уставшие части, они готовы идти в окопы – кроме нестроевых ратников, которые только что появились на фронте.
Минский санитар Фишгендлер (161) страстно вступился за Керенского, объявив, что его вступление в министерство «сыграло огромную роль во внесении порядка и организации армии». «Появление тов. Керенского, который в первые дни подписал декларацию прав солдата, по отношению к которой тов. Гучков сказал, что скорее даст отрезать руку, чем подпишет эту декларацию, было первым решительным шагом в деле демократизации армии». Организаторам самочинных структур он пригрозил: мы «не дадим вносить дезорганизацию и анархию всем безответственным лицам, которые думают, что проведением своих сектантских и кружковых интересов сумеют служить делу революции». При этом он отверг обвинение в адрес большевиков в том, что они содействовали дезертирству или призывали к дезертирству. Дезертиры вообще, как сказал оратор, «находящиеся вне стихии революционной демократии», и поэтому легко поддаются воздействию контрреволюционной демократии. Что касается большевиков, то их вина не в пропаганде дезертирства, а в том, что они никогда не помогали в борьбе с дезертирством. Между тем, армии нужен порядок – «чтобы это была не банда, не сброд ничем не спаянных людей, а вполне сознательная соединенная воедино армия».
Все эти отрывочные суждения, которые предваряли переход к соответствующему вопросу повестки дня, в общем и целом представили основные позиции оппонентов, но системно они были изложены в докладах.
Общую осторожную позицию по отношению к войне и возможным мирным инициативам осветил Дан, многословно пересказывая уже многократно сказанное. Он связывал возможность пресловутого сепаратного мира фактически с капитуляцией: «Сепаратный мир, с нашей точки зрения, не может разрешить тех задач, разрешение которых необходимо для свободного развития русской революции. Этот мир при сложившихся международных отношениях неизбежно отдал бы Россию в длительную кабалу мирового империализма».
Риторику о «свободном развитии русской революции» надо признать ситуативной: она просто касалась интересов страны, государства, народа. Это теперь мы можем сказать, что «развитие революции» привело как раз
