Ф. Дикин - Дело Рихарда Зорге
В конце весны 1934 года, ко времени своей первой в Японии встречи с Одзаки, Зорге уже имел совершенно определенную репутацию в немецкой общине. Его считали энергичным журналистом с особым даром понимания Дальнего Востока. Именно как к специалисту по дальневосточным делам к нему и относились и сам посол, и все военные атташе, признавая его неоспоримый авторитет. Если кто-то и бывал шокирован рассказами о его буйном поведении, то большинство относились к нему вполне терпимо: в конце концов, у Зорге не было ни жены, ни семьи. Ну а что касается его запоев, то это явление само по себе совсем не чуждо традициям иностранных корреспондентов. Французский журналист, встречавшийся с Зорге в то время, описывает манеру Зорге, как «странную смесь шарма и жестокости»[62]. Зорге каким-то странным образом становился объектом уважения и неодобрения одновременно.
Как и все другие корреспонденты, Зорге исправно посещал пресс-конференции, которые три раза в неделю устраивало японское Министерство иностранных дел, а также поддерживал постоянный контакт с «Ренто» (позднее «Домен») — японским агентством новостей и с пресс-бюро Министерства обороны и Министерства военно-морского флота Японии. Он вступил в немецкий клуб Кейхин (Токио — Йокохама), используя на полную катушку библиотеку клуба, равно как и бар, а также стал членом Токийского клуба — обладателя одного из лучших в мире собраний книг о Японии, изданных на западноевропейских языках. Зорге часто выезжал за пределы столицы, проявляя особый интерес к сельской местности, где многие районы по-прежнему пребывали в упадке от последствий катастрофического неурожая и краха американского шелкового рынка. Обедал Зорге у Ломьера — в превосходном немецком ресторане, который располагался в подвале, неподалеку от Гиндзы, и принадлежал ветерану битвы при Циндао. Зорге постоянно видели в «Империал-отеле», где он сплетничал в вестибюле или играл в кости в нижнем баре. Ну и, конечно же, он был частым посетителем посольства, где обменивался новостями и комментариями в канцелярии и с военными атташе. И если поначалу его общение с послом Дирксеном происходило от случая к случаю, то со временем их отношения стали более близкими.
Тогда, как и сейчас, если чего и хватало в Токио, так это «западных» кафе-ресторанов и баров, и это вдобавок к чисто японским центрам отдыха и развлечений. Работали также французские, итальянские, испанские, русские, скандинавские и латиноамериканские кафе-бары. Было, по крайней мере, одно кафе, оборудованное и оформленное в духе старинной английской таверны, с дубовыми панелями, оловянными кружками и охотничьими рогами на стенах. В подобных заведениях официантки, принеся выпивку, должны были сидеть рядом с посетителями, играя своего рода роль гейш, ублажая гостей комплиментами, смеясь их шуткам и следя за тем, чтобы стаканы клиентов не пустовали. (В «Черной птице» девушки-официантки красили волосы в ярко-оранжевый цвет, однако в конце тридцатых годов полиция, действуя из патриотических соображений, положила конец этой практике.)
И нет сомнений, что кафе и пивные залы в немецком стиле также должны были сыграть свою роль в этой шпионской шараде. Два из них — «Фледермаус» и «Рейнгольд» — особенно нравились Зорге. Оба заведения принадлежали немцам и обслуживались официантками-япон-ками, и оба находились в районе Гиндзы. «Фледермаус» — довольно маленькое, тускло освещенное кафе, в котором стояли четыре столика и работали две-три официантки. Фридрих Сибург, писатель, много раз встречавшийся с Зорге во время своих наездов в Японию, оставил весьма реалистичное описание «Фледермауса».
«Это была унылая, мрачная дыра с грязными, вытертыми сиденьями, покрытыми неким подобием гобелена. Здесь не было ничего японского, за исключением одной-двух низкого пошиба девиц-официанток, которые обычно приходили и садились рядом с посетителями, обнимая их руками за шею и неестественно хихикая. Японцы вряд ли посещали подобные места, и для меня оставалось загадкой, как человек с таким вкусом, как у Зорге, мог часто посещать подобную дыру».
Князь Урах также вспоминает «Фледермаус» как «прокуренный, непривлекательный бар», где Зорге часто напивался, «проходя все возможные фазы опьянения: поднятие духа, слезливую жалость, агрессивность, манию преследования, манию величия, горячку, полубессознательное состояние и, наконец, мрачное, унылое состояние одинокого похмелья, от которого можно было избавиться лишь с помощью еще большего количества алкоголя».
А вот «Рейнгольд» был совершенно другим, более вместительным и в целом намного более привлекательным. Это был и ресторан, и бар одновременно, принадлежавший хорошо известному герру Кетелю. На должности официанток подбирались девушки с претензией на интеллигентность. Условия работы и оплаты были весьма неплохими. Среди посетителей встречались и космополитичные японцы, занимавшие самые разные посты в мире бизнеса, и политики, и члены немецкой колонии, и другие европейцы. Здесь, в «Рейнгольде», Зорге, как мы увидим дальше, нашел себе верную и преданную возлюбленную.
Пьянствовавшие в баре «Империал-отеля», в «Рейнгольде» или «Фледермаусе» или в «отелях» на побережье Хом-моки, близ Иокогаты Зорге и его друзья-холостяки стали известны полиции как «балканский клуб».
Вукелич и радист группы «Бернгард» в эту компанию не входили. В то время Вукелич в основном интересовал Зорге как хороший фотограф — и именно он фотографировал копии донесений, которые передавал ему Зорге. Результаты его работы, обычно в виде микрофильмов, потом отправлялись в Москву через редкие встречи с курьерами в Шанхае.
Возможно, поначалу Вукеличу приходилось чаще заниматься подобной работой, чем впоследствии, ибо попытки установить радиосвязь с 4-м Управлением в большинстве своем оказывались неудачными, причем, как обнаружил Зорге, по большей части из-за «трусости Бернгарда».
Устроив себе «крышу» под видом бизнесмена, занимающегося экспортом в Йокохаму, «Бернгард», очевидно, установил два радиопередатчика — один в своем доме в Йокохаме, другой — в токийском доме супругов Вукели-чей. «Бернгард» не переставал жаловаться, что обращение с этими передатчиками затруднено из-за многих технических сложностей. Сложности, конечно, были, нет сомнений. Но ясно также и то, что сам радист испытывал непреходящий страх неожиданного провала и ареста. Уместно будет процитировать здесь отчет, сделанный им после возвращения в Советский Союз в 1935 году.
«Я действовал в Йокохаме под маской иностранного торговца, отправляя неиссякаемым потоком образцы японских товаров иностранным фирмам и таким образом маскируя свою деятельность. Зорге, добиваясь признания со стороны московской штаб-квартиры, приказывал мне отправлять бесчисленное количество сообщений, но многие из них я не отправлял, поскольку как радист чувствовал, что частые передачи и приемы сообщений были бы равносильны приглашению полиции прийти и обнаружить нас».
Примерно в то же время Зорге сказал о «Бернгарде» следующее: «Как радист «Бернгард» меня устраивал, но он все больше и больше пил и зачастую пренебрегал своими обязанностями по передаче информации. Человек, занимающийся шпионажем, должен демонстрировать некоторую смелость, «Бернгард» же был необычайно робок и не отправил и половины тех сообщений, что я передавал ему».
Где-то в 1934 году Зорге окончательно решил, что «Бернгард» должен уехать, и в начале 1935 года была достигнута договоренность, что радист с женой вернутся в Москву.
Сознавая предварительный и исследовательский характер своей миссии, какой ценности информацию мог собрать Зорге в 1934 и первой половине 1935 года для передачи в 4-е Управление? Ответ может быть следующим: возможно, информации было не очень много, но была она достаточно достоверной и проверенной, чтобы произвести впечатление на 4-е Управление, и конечно, достаточной, чтобы вызвать у Зорге уверенность, что шпионаж в Японии — занятие вполне возможное.
Весной 1934 года фундаментальный вопрос, ради ответа на который Зорге, собственно, и был послан в Японию, а именно: каковы японские намерения в отношении России — приобрел особое значение, поскольку в течение зимы японо-советские отношения заметно обострились. Никакого прогресса не наблюдалось и в переговорах между двумя странами о будущем контролируемой русскими Восточно-Китайской железной дороги, пересекавшей северную часть Маньчжурии. Было ясно, что японцам следует либо купить эту линию, либо попросту захватить ее. И если переговоры о продаже слишком затянутся или закончатся безрезультатно, всегда существовала возможность того, что японская Квантунская армия, подлинный правитель Маньчжоу-Го, просто захватит железную дорогу с одобрения или без оного со стороны Токио.
Большинство военных атташе в Токио были уверены, что японо-советский конфликт вполне вероятно разразится в 1935 году. Американский посол Джозеф Грю 9 марта 1934 года имел долгую беседу со своим русским коллегой Юреневым, в которой намекнул на общее мнение, распространенное среди дипломатов, что весной 1935 года можно ожидать японского нападения на советский Дальний Восток. Однако, как отметил в своем дневнике Грю, «посол ответил, что, пока никто не может предсказать точную дату нападения, он считает более вероятным, что подобное нападение случится этой весной».
