Арсений Ворожейкин - Небо истребителя

Дружеская встреча состоялась у меня с Сергеем Щировым. Он спросил, где я буду жить с семьей, пообещал, что постарается посодействовать в получении жилья.

— Ну а ты-то как живешь? Как супруга? — спросил я, вспомнив, как он провожал из Алупки жену.

— Все по-старому, — сухо ответил он и, резко смахнув чуб со лба, жестко отчеканил: — Мы же договорились, чтобы ты никогда не спрашивал о моей жене!

Вместе с нами в столовую шел Алексей Пахомов, с которым мне пришлось вместе воевать на 3-м Белорусском фронте. Чтобы перевести разговор на другую тему, Алексей спросил меня:

— Тебе не пришлось побывать в теперешнем Калининграде? В тех местах, где мы били немцев?

…Первым городом, который мы увидели в Восточной Пруссии, был Голдап. Небольшой, каменный. В уютных особняках комфорт и роскошь. Но не это привлекло наше внимание, а подвалы в домах: железобетонные, глубокие, похожие не столько на хранилища домашнего добра, которого было в избытке, сколько на военные оборонительные сооружения с крепостными стенами, отвечающими современным требованиям долговременных фортификационных сооружений.

Сначала мы думали, что такие особняки-доты только в Голдапе, поскольку это особый город. Возле него перед войной размещалось главное командование военно-воздушных сил фашистской Германии и невдалеке — ставка Гитлера «Волчье логово». Именно здесь 20 июля 1944 года было совершено покушение на Гитлера. Однако вскоре пришлось убедиться, что Голдап не исключение. Каждая деревушка, хуторок — опорный пункт, город — настоящая крепость, а вся территория Восточной Пруссии — укрепленный район с крепостями, большими и малыми, с фортами, дотами, соединенными между собой великолепной сетью шоссейных и железных дорог, ходами сообщения и траншеями. И все это скрыто кронами деревьев, рощами и лесами.

Когда мы вошли в Восточную Пруссию, странно было видеть пустые города и села. Население бросило все нажитое и устремилось на запад. В поисках корма бродили коровы. Недоенные, они жалобно мычали. Бегали одичавшие лошади и свиньи. Из запертых дворов несся рев голодного скота. Проезжая как-то мимо брошенного хутора, мы обратили внимание на жалобный визг свиней во дворе. Я не выдержал и выпустил их на волю. Обезумевшие от голода животные с диким визгом бросились на меня и Лешу Пахомова. Спасли нас только пистолеты. Невольно подумалось, что здесь даже домашний скот надрессирован в прусском духе.

Первых немцев, мирных, гражданских немцев, мы встретили только в Бартенштейне (Бартошице). Это было жалкое зрелище. Женщины, дети и старики с узлами, колясками загнанно теснились к берегу реки Лына. Здесь их догнала наступающая волна советских войск и, никого не тронув, покатилась дальше. Растерянно смотрели мы на перепуганную толпу людей и не могли разобраться в своих чувствах. Ненависть, жалость и сострадание перемешались с горькой обидой за человека и за все человечество. Подошли к женщине с мальчиком лет семи. Малыш от страха жмется к матери, мать в испуге. Чтобы успокоить их, я произнес:

— Гутен таг!

Женщина с мольбой о пощаде подняла руки. Мальчик заревел. Детские слезы я никогда не мог спокойно видеть, а сейчас как-то испугался их. По всему видно, женщина, с которой мы пытались заговорить, из трудовой семьи (богатые успели удрать на запад). И как я ни старался убедить себя, что среди рабочего люда не все наши враги, сердце не хотело принимать эту мысль.

Сколько горя, страданий принесли нам немцы! Злоба, ненависть кипела в нас. «Хочешь жить — убей немца!» — призывали газеты. И мы били врага так, что порой смертью побеждали смерть. И нам в огне сражений казалось, что все немцы — фашисты.

Не забыть случай в Инстербурге (Черняховск). Его только что освободили наши войска. На улицах пусто. Холодно. Вижу, как наш уже немолодой солдат поджег деревянную веранду у трехэтажного каменного здания.

— Зачем ты это сделал?

— Руки погреть. Шибко озябли.

— Но это варварство!

— Да, товарищ майор, безобразие. Это я понимаю, — виновато и горестно сказал солдат, — но обидно. У нас, где они побывали, развалины и пепел. А тут ничего не тронуто. Как же теперь быть-то? Неужели после всего, что они наделали, мы им так все и оставим, а сами заново будем строить?

Месть! Нам в принципе чуждо было это слово. И все же я больше ничего не сказал солдату. Ненависть тоже имеет инерцию. Да только ли инерцию? За годы войны она у многих стала чувством, почти равным инстинкту. Такая ненависть может погаснуть только со смертью преступников. А фашизм пока еще жив. Значит, и ненависть живет в крови, в мыслях, и не так-то просто ее сдерживать холодным рассудком…

— А какие у тебя новости? — спросил я Алексея Пахомова. — Не женился?

— Женился. Дочке Людочке пошел второй годик.

Мы тогда и не предполагали, что Людмила Пахомова станет заслуженным мастером спорта, мировой рекордсменкой, знаменитым тренером.

Мастерица Зина рукопись отпечатала, и я с трепетом взял из ее рук «Временные указания по отражению массированных налетов вражеской авиации». Материал был создан важный и нужный. На основе специальных учений в нем рассматривались способы и методы отражения налетов больших групп бомбардировщиков. В феврале сорок восьмого года я принес верстку на подпись Савицкому. В приемной Зина читала книгу. Она приветливо улыбнулась мне и, поздравив с присвоением звания подполковника, тут же юркнула в кабинет Савицкого. Генерал внимательно изучил сделанную мной правку, одобрил и подписал. Вид у Евгения Яковлевича был довольный и гордый. Он в эту работу лично внес большой вклад.

— Как только выйдет сигнальный экземпляр книги, — сказал он, — прошу сразу же показать его мне.

Вскоре после того, как на местах получили этот важный документ, большая группа инспекторов вылетела в Среднюю Азию для проверки истребительной авиации. В составе комиссии были летчики, инженеры, офицеры политического и оперативного отделов. На аэродроме нас встретил командир дивизии генерал-майор авиации Иван Алексеевич Лакеев, невысокий, статный, спокойный. В его фигуре и голосе не было зримых черт мужества. И только в глазах виделись упорство и настойчивость. В общении он был душевным человеком, требовательным командиром, компанейским товарищем. За его плечами была большая жизнь. Он одним из первых летчиков-интернационалистов получил звание Героя Советского Союза за бои с фашистами в небе Испании, где лично сбил двенадцать самолетов врага.

На фронтах Великой Отечественной войны Иван Лакеев был с первого до последнего дня. Его имя четырнадцать раз называлось среди отличившихся в боях командиров. С ним я познакомился еще в 1939 году, в боях на Халхин-Голе. Там он стал не только учителем для нас, молодых, необстрелянных летчиков, но и организатором управления истребительной авиацией с земли. Тогда на истребителях еще не было радио. Лакеев смастерил огромную полотняную стрелу, которая выкладывалась у наземного командного пункта, и с ее помощью летчикам сообщалось, в каком направлении и на какой высоте находятся японские самолеты. Эта стрела заменяла нам радио. Знал я Лакеева и по советско-финляндской войне. А на авиационном празднике 18 августа 1940 года в Тушине наблюдал виртуозно-цирковой пилотаж знаменитой «красной» пятерки, которую он возглавлял.

Как и положено младшему по званию, Лакеев представился генералу Савицкому, доложил, чем занимается дивизия. Вместо обычного рукопожатия Евгений Яковлевич дружески обнял Ивана Алексеевича. Генералу такая фамильярность была не свойственна, и его поведение можно объяснить тем, что Савицкий в этом году в День авиации должен был продемонстрировать каскад фигур над Тушинским аэродромом, причем такой же, какой восемь лет назад показала пятерка Лакеева, только уже на реактивных самолетах. Видимо, преклоняясь перед творцом пилотажного искусства, Савицкий так душевно, вопреки субординации, поздоровался с Лакеевым.

Выполняя «Временные указания по отражению массированных налетов вражеской авиации», авиаторы провели несколько экспериментальных учений, что позволило выявить сильные и слабые стороны в подготовке полков. На этот раз дивизия готовилась к итоговому учению с участием проверяющих. Мы тщательно изучили, как учение обеспечено в инженерно-техническом, политическом и тактико-оперативном отношениях. Для исправления найденных недоделок дали сутки. Да и нам самим, летчикам-инспекторам, требовалось время для изучения предстоящего района учений.

Весна в тот год стояла теплая, день проверки выдался даже жарким. Когда я взлетел, подо мной во всю ширь открылся неоглядный азиатский простор. Внизу поплыли пустыни, степи, зеленеющие леса и разноцветные поля. Особое внимание привлекли предгорья: они пестрели огненными тюльпанами и фиалками. Здесь земля казалась цветистым ковром, Но любоваться живописной картиной не было времени: надо было смотреть в небо, где истребительный полк на поршневых «яках» вышел на перехват бомбардировщиков.