Сергей Яров - Россия в 1917-2000 гг. Книга для всех, интересующихся отечественной историей
Кризис 1923 г. показал иллюзорность идеи о возможности самонастройки нэповской экономики. Разумеется, выход из любой кризисной хозяйственной ситуации требует в той или иной мере участия государства, но в классической рыночной системе государственное вмешательство ограничивается множеством противовесов. В советской экономике такие ограничители действовали слабо. С каждым новым кризисом рыночные регуляторы утрачивали свое значение. Меры не знали: увидев, что с помощью дубинки иные проблемы решаются и лучше, и быстрее, не смогли побороть в себе искушения все чаще хвататься за нее.
В 1924 г. возник так называемый «торговый кризис». Находясь под впечатлением событий 1923 г., власти попытались ограничить влияние частных торговцев. Их считали главными виновниками «ножниц цен». Основным способом борьбы стало резкое повышение налогов. Для контроля за торговцами создается комиссариат внутренней торговли. Последствия оказались плачевными: образовались так называемые «торговые пустыни», сократились поступления налогов.
Примечателен и кризис 1925 г. Власти тогда понадеялись на большой экспорт хлеба, что позволило бы приступить к выполнению амбициозной программы индустриализации. Надежды эти, если вспомнить выражение Каменева, «отрегулировал» крестьянин: он недодал государству 200 млн пудов хлеба. Чтобы хоть как-то возместить убытки, власти в хаотичной спешке, не стесняясь уже никакими приличиями, разрешили продажу водки. Мера эта оказалась более успешной, чем регулирование рынка.
Эти кризисы 1923, 1924 и 1925 гг. еще стремились преодолеть «по-нэповски», не прибегая к винтовке, не закрывая рынки, не арестовывая людей и товары. Но именно кризисы середины 1920-х гг. можно назвать лабораторией, где оттачивались инструменты «великого перелома».
1.4. Кризисы 1927–1928 гг. и «великий перелом»
К концу 1927 г. обнаружилось, что крестьяне недодали государству около 130 млн пудов хлеба. В начале 1928 г. эта цифра еще более возросла, и власти увидели перед собой разверзающуюся бездну: речь шла уже не об экспорте, а о том, чтобы не допустить голодных бунтов. Кризис 1927 г. имел экономическую подоплеку, хотя власти и усмотрели здесь политическую интригу «кулаков». Крестьянину было выгоднее выращивать технические, а не продовольственные культуры: они оплачивались дороже. Произошло это ввиду просчетов в ценовой политике. Цены были застывшими, не менялись годами и зачастую не отражали экономических реалий. А к этому примешались и ожидание войны, побуждавшее припрятывать хлеб, и низкая продуктивность крестьянских хозяйств, вызванная, помимо прочего, и боязнью быть причисленными к «кулакам».
Поправлять экономическую оплошность экономическим приемом времени уже не было. Немедленно нужен был хлеб. Во многих местах были закрыты рынки, подверглись арестам, естественно, с политическими формулировками, зажиточные крестьяне. И, разумеется, начались конфискации хлеба. Поскольку одним из главных покупателей крестьянских продуктов оставался частный торговец, не забыли и его: увеличивали налоги, запрещали пользоваться железной дорогой для перевозки грузов. Публично, конечно, многое из этого осуждалось — частью лицемерно, но частью и искренне. Тогда-то и стал обычным тот прием, к которому начали прибегать еще во время войны и который столь распространился в годы коллективизации: порицали чрезмерные «перегибы», но требовали результатов, которые могли быть обеспечены только этой «чрезмерностью».
Кризис хлебозаготовок 1928–1929 гг., еще более острый, чем предыдущий, «урегулировали» уже в основном репрессивными мерами. Пример подал сам Сталин. К тому времени он уже побывал в Сибири и в еще не разоренной сибирской деревне смог достичь большего, чем обычные заготовители. Ему подражали и многие мелкие «вожди» всех рангов и уровней. НЭП как таковой официально не был отменен, но его названием маскировалось иное содержание. Тот аппарат внеэкономического изъятия продуктов, отдельные стороны которого опробовались в кризисах 1923–1927 гг., заработал в 1928–1929 гг. как четкий, слаженный механизм. Путем сверхналогообложения «частник» ускоренными темпами вытеснялся из всех сфер экономики. Ограничивались рынки, лишались своих прав тресты, экономика становилась все более «командной», управляемой сверху. Происходило это не по какому-то заранее подготовленному и методично исполняемому плану. НЭП упразднялся «явочным порядком». У него устранялись те или иные несущие конструкции — и до тех пор, пока все здание не изменилось до неузнаваемости. Но делалось это впопыхах, необдуманно, ради сиюминутного «затыкания дыр». Люди, разрушившие здание НЭПа, были уверены, что только улучшают его; они затеяли ремонт, окончившийся ломкой.
Последние нэповские установления, словно волной, смыло «великим переломом» 1929–1933 гг. Правда, отдельные нэповские рычаги еще какое-то время использовались, но уже в системе другой, «командной» экономики. Это относится к так называемым «неонэпам» 1931–1932 гг. Схема неонэпов оказалась очень простой. Перед посевными работами крестьяне получали кое-какие права на продажу своей продукции — более широкие, чем раньше. Когда поспевал урожай, об этих правах забывали. Трудно даже сказать, было ли это обдуманным умыслом или вынужденным шагом, предпринятым после того, как рушились надежды на увеличение добровольных хлебных поставок. В 1933 г. прекратилось, однако, и это — НЭП для правящих кругов окончательно стал пережитком, не соответствующим духу времени.
1.5. Причины ликвидации НЭПа
Политические причины ликвидации НЭПа
В 1925–1928 гг. правящей кремлевской группе был еще присущ нэповский настрой. На Сталина нападали пока только «левые» — Троцкий, Каменев, Зиновьев и их сторонники. Кто-то из них был серьезно озабочен «отступлением» 1921–1922 гг. Но кто-то и просто использовал «левую» фразеологию как оружие в политической борьбе, пытаясь привлечь на свою сторону средний и низший партийный аппарат, в целом настороженно встретивший НЭП. Трудно сказать, был ли всегда Сталин «антирыночником» и являлись ли его выступления в поддержку НЭПа только маскировкой его подлинных замыслов. У каждого из кремлевских вождей можно насчитать с десяток высказываний и за, и против НЭПа. На НЭП смотрели прагматично: если рынок поможет наладить экономику, его терпели, если нет — его ломали без сожалений.
Едва убрали из ЦК ВКП(б) сторонников Каменева и Зиновьева, как возникла скрытая интрига против Бухарина. Борьба с бухаринцами все равно бы началась, независимо от того, был ли НЭП успешным или безуспешным. Но поскольку любая политическая схватка тогда и позднее приобретала идеологическое обличье и представлялась как борьба идей, то она приняла и антинэповскую направленность — ведь именно Бухарин сделал защиту НЭПа ядром своей теоретической платформы. Чем резче «разоблачали» Бухарина, тем изощреннее становилась антинэповская аргументация, а прозвучав в устах Сталина, она оценивалась как руководство к действию. Разумеется, нападки на НЭП едва ли прекратились бы, даже если бы сталинские противники исчезли раньше 1927 г. Но то, что с НЭПом оказались связаны, по мнению правоверных коммунистов, «сомнительные» идеи, а с точки зрения Сталина, — «сомнительные» политики, являлось важной предпосылкой отказа от нэповских новшеств.
Экономические причины ликвидации НЭПа
Российская экономика не была отлажена вплоть до конца НЭПа. Это предрешалось, в первую очередь, той нэповской программой, которая была выработана и уточнена в 1921–1922 гг. и сохранила свой остов без изменений вплоть до конца 1920-х гг. Власти пытались решить две противоречащие друг другу задачи. С одной стороны, они хотели получить больше продуктов и товаров, но понимали, что этого удастся достичь в том случае, если производители будут работать и на себя, а не только на государство. С другой стороны, они опасались, как бы мелкий ремесленник и уличный торговец не превратились соответственно в «капиталиста» и богатого купца — и за экономическим переворотом не последовал бы политический, как об этом предупреждал Маркс.
Экономическая политика очень точно отразила эти колебания. Нэпмана и зажиточного крестьянина то одергивали, то поощряли — в разных местах по-разному, но одинаково смутно понимая, какого «капиталиста» они могут допустить, а какого — нет. Не обладая стройностью, целостностью и внутренней логичностью, нэповская экономика, в отличие от классической рыночной, не имела и другого важнейшего свойства — саморегулирования. Она была подобна машине, которая постоянно ломалась, после каждой починки двигалась еще медленней — пока, наконец, не остановилась вовсе. Неустранимое противоречие этого экономического эксперимента состояло в том, что «социалистической» машине пытались поставить «капиталистический» мотор, не задумываясь об их совместимости.
