Валерий Никоноров - «Свистящие стрелы» Маодуня и «Марсов меч» Аттилы. Военное дело азиатских хунну и европейских гуннов

К тактике гуннов самое прямое отношение имели и применявшиеся ими меры психологического воздействия на неприятеля. Среди них особое место занимал присущий гуннам от природы и непривычный для обитателей Европы внешний облик, сам по себе наводивший ужас на очевидцев (Аmm. Маrc. XXXI, 2, 2–3; Claud. III, 325–326; V, 270; Hier. Comm. in Is. III, 7; Sidon. Carm, II, 245–257; Hier. Ep. 60, 17; Iord. Get. 127–128; 206; Land. Sag. XII, 187). Неслучайно Аттила, обращаясь к своему воинству, вопрошал:

Кто же, наконец, открыл предкам нашим путь к Меотидам?.. Кто же заставил тогда перед безоружными отступить вооруженных? Лица гуннов не могло вынести все собравшееся множество.

Особенно большое внимание древние авторы обращали на существовавший у гуннов обычай уже при рождении расцарапывать железом лица представителей мужского пола, и без того, по их мнению, безобразные (Amm. Marc. XXXI, 2, 2; Claud. III, 327; Hier. Comm. in Is. III, 7; Iord. Get 127; 128; Land. Sag. XII, 187). Впрочем, одно из приводимых ими объяснений этого изуверского обряда — не дать произрасти волосам на щеках — едва ли может быть принято, поскольку у мужчин-монголоидов (какими по своему происхождению и являлись этнические гунны), как известно, на лице отсутствует какая-либо пышная растительность, и именно эта физиологическая особенность гуннов могла внушить нашим информаторам подобную мысль. Более вероятны две другие причины. Первая — это испытание младенцев, будущих воинов, болью раны еще до кормления их материнским молоком (Iord. Get, 127; Land. Sag. ХII, 187). Вторая, чисто ритуального свойства, — это почтить память умершего повелителя не воплями и слезами женщин, а кровью, стекающей с порезанных лиц скорбящих о нем мужчин (Iord. Get. 255).

В качестве важного инструмента для устрашения врага (и одновременно для собственного воодушевления) гуннам служили шумовые эффекты, для создания которых на поле битвы они дули в трубы (Iord. Get. 212; Paul. Diac. HR XIV, 7), а также испускали голосом грозный боевой клич — по определению Аммиана Марцеллина, «разнообразные, страшно звучащие крики» (Amm. Маrc. XXXI, 2, 8; ср.: Paul. Diac. HR XIV, 7; Paulin. Petric. VM VI, 93–94; Hier. Comm. in Is. Ш, 7). Во время сражений трубами у гуннов также воспроизводились и различного рода сигналы, передающие команды военачальников[9].

Характерной особенностью гуннской военной практики в плане психологической подготовки было выполнение перед сражением языческих обрядов и гадание относительно его исхода (Prosp. Chron. 1335; Isid. HG 24; Paul. Diac. HR ХIII, 13; Iord. Get. 195–196; 209; ср.: Prisc, fr, 8 D = 13, 3 В). До нас дошел интересный факт, что перед битвой с везеготами у Тулузы в 439 г. римский полководец Литорий доверился ответам гадателей и наставлениям демонов» т. е., будучи, по сути, христианином, исполнил языческие ритуалы. Однако это вовсе не было личной инициативой Литория — проведение указанных обрядов было инициировано его гуннскими наемниками{117}. Надо полагать, что в войске гуннов всегда находились шаманы-гадатели, в обязанности которых входило, в том числе, камлание с целью наведения порчи на врагов.

У гуннов, несомненно, был свой кодекс воинской доблести и чести, которому они были готовы следовать на поле боя ценой собственной жизни. На это прямо указывает Иордан в своем рассказе о геройской смерти старшего сына Аттилы Эллака в битве при Недао:

Ведь он (Эллак), как известно, погиб столь мужественно, перебив множество врагов, что [его] отец, будь он жив, пожелал бы [и себе] такой же славной кончины.

В их среде также существовал обычай воспевать победы и храбрые подвиги своих правителей. Так, Приск сообщает как очевидец, что на пиру у Аттилы два гунна, встав перед своим повелителем, исполнили ими же написанные песни в его честь (Prisc. fr. 8 D = 13,1 В). Во время же церемонии похорон Аттилы отборнейшие гуннские всадники, объезжая вокруг шелковый шатер, в котором лежало его тело, исполнением погребальной песни вспоминали его деяния (Iord. Get. 256–257).

Гуннская орда конных лучников, казалось бы непобедимая, имела, впрочем, и свои слабости. Прежде всего, в бою им было сложно противостоять противнику, который, так же как и они, был мобилен и мог столь же эффективно поражать из луков издали. Таковыми, в частности, были персы, сумевшие в конце ГУ в. разбить вторгшееся в их пределы гуннское войско, забросав его множеством стрел (Prise, fr. 8 D = 11, 2 В). Немаловажную роль в том поражении сыграла и обремененность гуннов захваченной добычей — этот фактор всегда серьезно ограничивал их мобильность (Мах. Тип Нот. 94), порой заставляя их приостанавливать успешно развивающееся наступление (Аmm. Marc. XXXI, 3, 8). Более того, гунны, возвращаясь из похода, могли утратить бдительность до такой степени, что при внезапном нападении даже весьма малочисленного противника они не только несли большие потери в живой силе, но и лишались награбленного. Именно это и произошло в начале 440-х гг., когда после неудачной осады гуннами сильной римской приграничной крепости Асем ее защитники решились на преследование уходящего врага, отягощенного добычей, но при этом абсолютно беспечного (Prisc.fr. 5D = 9, 3 В).

Кстати, недостаточная бдительность гуннов сказывалась и в их пренебрежении к организации караульной службы: так, известно, что гуннские воины, служившие в гвардии западноримского главнокомандующего Стилихона, были предательски перебиты во время сна готом Саром, одним из военачальников все того же Стилихона (Zosim. Vt 34,1). В качестве еще одного примера можно привести разгром гуннов бургундами около 430 г., когда последние в количестве трех тысяч человек в результате внезапного нападения одержали верх над десятитысячным гуннским войском (Socr. Schol. VII, 30, 6; Cassiod. Hist. XII, 4).

В. Искусство осады городов (полиоркетика)

Практически ничего не известно о собственно гуннской фортификации в Юго-восточной Европе. И это вовсе не случайно. Гунны не располагали своими специалистами по каменному строительству и использовали для соответствующих работ римских архитекторов, взятых в плен или нанятых по договору с имперскими властями. Показательно, что в описанной Приском Панийским ставке Аттилы, представлявшей собой не обнесенную никакой оградой большую деревню, дома были деревянными, за исключением бани, построенной для второго по значению в гуннской державе человека — Онегисия — из камня его римским пленником-архитектором (Prisc, fr. 8 D = 11,2 В; Iord. Get. 178–179). Сама эта ставка была возведена среди широкой не покрытой лесом Паннонской равнины. По поводу ее незащищенности справедливы следующие слова британского исследователя Э. А. Томпсона: «Причина эта была военного свойства. Гунны хотели, чтобы их штаб-квартира находилась на ровном месте, где их конница могла свободно маневрировать и где не было шанса для неожиданного нападения…»{118} К этому необходимо лишь добавить, что Аттила, судя по всему, чувствовал себя в Паннонии в полной безопасности от какой бы то ни было внешней угрозы и поэтому не счел необходимым обносить свою ставку оборонительной стеной.

Вероятно, гунны вообще не строили каких-либо серьезных, т. е. каменных, фортификационных сооружений, а при необходимости могли использовать те, которые им удавалось захватить у неприятеля в более или менее пригодном для последующего применения виде.

Иначе обстояло дело с гуннским искусством осады городов. На самом раннем этапе своего пребывания в Европе гунны предпочитали преодолевать вражеские укрепления за счет неожиданных стремительных нападений, и это дало повод их современнику утверждать, что «из-за чрезмерной быстроты [гуннов] не приходится видеть их атакующими укрепления или грабящими вражеский лагерь» (Amm. Marc. XXXI, 2, 8). Но в ходе своей экспансии в западном направлении они постепенно развивали навыки регулярной осады фортификационных сооружений в полном соответствии с имеющимися в этой области военно-техническими достижениями. Этот процесс нашел классическое завершение в царствование грозного Аттилы, перед которым, в представлении древних, не могло устоять никакое каменное укрепление (Iord. Get. 210), не говоря уже об оборонительных объектах, по своей конструкции не рассчитанных на противодействие серьезным осадным операциям (Proc. De aed IV, 5, 2–6). По всей очевидности, Аттила сумел добиться этого путем активного использования на своей военно-инженерной службе пленных и дезертировавших к нему римских военных специалистов, которые сооружали и эксплуатировали разного рода метательные машины, а также тараны, находившиеся, по данным письменных источников, на вооружении его армии (Prisc, fr. lb D= 6,2 В; Iord. Get. 221; Paul. Diac. HR XIV, 9; Greg. Tur. HFII,7).