Валерий Никоноров - «Свистящие стрелы» Маодуня и «Марсов меч» Аттилы. Военное дело азиатских хунну и европейских гуннов
Благодаря своему тактическому искусству, помноженному на непревзойденное мастерство во владении луком, гунны долгое время оставались непобедимыми, будучи в состоянии успешно сражаться и против численно превосходящего их неприятеля. В 406 г. гуннские союзники способствовали победе Стилихона над вождем готов Радагайсом, в ходе боя при Фьезоле окружив третью часть армии последнего (Chron. Gall. Р.652,52). Три года спустя немногочисленный (300 воинов), но очень боеспособный гуннский корпус, находившийся на службе у западноримского императора Гонория, атаковал близ Пизы готское войско, возглавляемое Атаульфом, и, уничтожив 1100 врагов, а потеряв только 17 человек, сумел затем благополучно уйти восвояси (Zosim. V, 45,6). Вспомним также насчитывавший всего 40 бойцов отряд уннигардов (см. главу 10, раздел Б), который побеждал в Ливии Пентаполис гораздо более многочисленного противника (Synes. Ер. 78; Catost. I, 2). Все эти примеры говорят о том, что гунны и на чужбине были верны своей тактике, основанной на высочайшей мобильности и маневренности и метком обстреле противника со значительного расстояния, ибо в ближнем бою при своей малочисленности они не имели бы шансов на успех.
Однако тактические методы гуннского воинства претерпели существенное изменение в период правления Аттилы, как это видно на примере знаменитой битвы на Каталаунских полях (451 н.э.), наиболее детально описанной Иорданом (Iord. Get. 192–218). К тому времени в гуннском войске уже значительное место занимали пехотные контингенты, набранные среди подвластных Аттиле германских племен. Как отмечает готский историк, это сражение было открытым, без применения хитростей. В нем прежде всего противоборствовали пешие войска, и в данных условиях гуннская конница не смогла использовать в полном объеме такие свои обычные тактические хитрости, как засады и притворное отступление. К тому же, что немаловажно, возглавлявший тогда антигуннскую коалицию Аэций, проведший в молодости какое-то время в качестве заложника у гуннов и прекрасно усвоивший их военную науку (Greg. Tur. HF II, 8; Sidon. Carm. VII, 230–231), был очень хорошо осведомлен об особенностях их тактики. Другими словами, гунны утратили свое тактическое преимущество, позволявшее им ранее сокрушать любого противника. К этому следует добавить и неблагоприятное для них начало битвы: попытавшись овладеть господствовавшим над окружающей местностью высоким холмом, чтобы получить исключительно выгодную позицию для обстрела противника из луков, они были отброшены совместными усилиями везеготов Торисмунда и римлян Аэция. В 1981 г. с оригинальной теорией о кардинальной трансформации гуннской армии и ее тактики выступил Р. П. Линднер. По его мнению, гунны, пришедшие во второй половине IV в. в Европу, действительно в своем большинстве могли быть конными воинами. Но с течением времени, прежде всего под влиянием причин чисто природного характера, а именно невозможности поддерживать необходимое для военного дела поголовье лошадей на ограниченной, по сравнению со степными азиатскими просторами, территории Великой Венгерской равнины (Альфельда), войско гуннов к середине V в., по сути, превратилось из конного преимущественно в пешее, мало чем отличающееся от армии тогдашнего Рима. В подтверждение своей теории этот исследователь привлек данные письменных источников и археологии, математические расчеты по пастбищным ресурсам Альфельда и т. д.{113}
Впрочем, полностью согласиться с этой теорией, несмотря на внешнюю логичность и привлекательность доводов в ее поддержку, все же трудно. Во-первых, кажется излишне прямолинейным проведенный Р. П. Линднером анализ сообщений письменной традиции о военных акциях с участием гуннов: поскольку там они во многих случаях не упоминаются в качестве всадников, то, заключает исследователь, они таковыми, скорее всего, и не были. Однако с методологической точки зрения вряд ли правильно обосновывать превращение конного воинства гуннов в пешее простым отсутствием в источниках прямых указаний на наличие у них коней, не говоря уже о том, что любой аргумент ех silentio ('из умолчания') более чем сомнителен, отметим: эти же источники вовсе не утверждают, что гунны были пехотинцами! Скорее всего, конный характер военного дела гуннов был настолько очевиден для наших информаторов, что они не считали нужным лишний раз это подчеркивать[6].
К тому же, не стоит оставлять без внимания информацию о том, что для костра из седел (!), который Аттила приказал соорудить после неудачи в сражении на Каталаунских полях, потребовалось много седел, а следовательно, расстаться с ними должно было значительное число конников. Вспомним и упомянутых Иорданом «отборнейших всадников из всего гуннского народа», принявших участие в похоронах Аттилы (Iord. Get. 256), которые, надо полагать, были лучшими на фоне прочих, наверняка весьма и весьма многочисленных гуннских наездников.
Во-вторых, в том, что касается аргумента о невозможности поддержания достаточного поголовья боевых коней для гуннской конницы, обязательно следует иметь в виду то обстоятельство, что землями в междуречье Дуная и Тисы, где действительно располагалась ставка Аттилы, владения последнего вовсе не ограничивались: они охватывали также области к востоку от Карпатских гор, включая, по меньшей мере, Скифию у Понта (= Черного моря), другими словами, Северное Причерноморье, где правил старший сын Аттилы (Prisc, fr. 8 D = II, 2 В)[7]. А в этом случае пастбищные ресурсы на востоке империи гуннов были уже достаточны для содержания большого количества лошадей — необходимого условия для функционирования многочисленной кавалерии. Таким образом, Аттила, намереваясь отправиться в серьезный военный поход, был вполне в состоянии набрать в своих восточных владениях значительное пополнение для своей конницы[8]. Другое дело, что вторжения Аттилы в Галлию в 451 г. и в Италию в 452 г. не могли быть успешными уже по той простой причине, что на их территории не было достаточных природных ресурсов для содержания в течение длительного времени большой орды гуннских воинов и их коней{114}. Возможно, эти кампании длились явно дольше, чем планировал сам Аттила, и проблемы со снабжением армии, усугубленные военными неудачами (как это случилось в 451 г.)» вынуждали его уходить восвояси, без достижения поставленных целей.
В-третьих, некоторые сомнения вызывает правильность оценки Р. П. Линднером коневодческих ресурсов Альфельда. По его мнению, там могли пастись одновременно 150 000 коней, и из расчета 10 скакунов в среднем на одного всадника конное войско гуннов должно было насчитывать только 15 000 бойцов. При этом он проводит сравнение с пастбищными возможностями Монголии, где в средние века воин-кочевник имел до 18 лошадей. Однако тут необходимо принимать во внимание тот факт, что климатические и природные условия Альфельда гораздо более мягкие и благоприятные для пастбищного коневодства, чем в степях. Благодаря этому жившие на Великой Венгерской равнине гунны могли разводить довольно значительное количество коней и, следовательно» выставлять большое конное войско{115}. Цифра 10 коней на одного гуннского кавалериста, произвольно высчитанная Р. П. Линднером в качестве заниженной, является, возможно, даже завышенной. Так, например, известно, что в 1914 г, в Венгрии была набрана кавалерия численностью в 29 000 человек, причем из расчета один конь на одного всадника{116}. Конечно же, нам остается только гадать, каким было подобное соотношение почти за 1500 лет до этого, когда в поход выступала конница Аттилы, но при всех различиях в практике коневодства этих двух эпох вряд ли альфёльдскому воину-гунну в середине V в. требовалось в 10 раз больше скакунов, чем венгерскому кавалеристу в начале XX в.
Следует также учесть и вероятность того, что обосновавшиеся на Великой Венгерской равнине гунны могли под римским влиянием перевести, по крайней мере, какую-то часть своих табунов на стойловое содержание с подкормкой в зимний период, а это, в свою очередь, должно было благоприятно отразиться на состоянии их конских ресурсов. Наконец, немаловажным являлось и то обстоятельство, что, помимо разведения собственного конского поголовья, гунны использовали лошадей, захваченных ими у римлян (Oros. VII, 34, 5; Paul. Diac. HR XI, 15; Land. Sag. XII, 188).
Подводя итог этой (согласитесь, весьма принципиальной) дискуссии, следует сказать, что армия Аттилы действительно отличалась по своей организационной структуре от поголовно конного войска гуннов периода их ранних завоеваний в Европе. Можно даже говорить об определенной деградации гуннского военного дела в целом, на что очень существенно повлияло включение в состав армии Аттилы большого числа германских воинов. Кроме того, гунны могли испытывать серьезные проблемы как с поддержанием конского состава на западе своих владений, так и с заготовкой фуража для своей конницы на территории неприятеля в ходе боевых операций. Все это должно было негативно отразиться на эффективности гуннской военной машины. Но в то же время едва ли имеются веские основания утверждать, что собственно гуннская часть армии Аттилы превратилась в своем большинстве в пехоту — помимо всего прочего, это явно противоречило воинскому менталитету гуннов.
