Андрей Смирнов - Империя Наполеона III
Прудон в своей «Социальной революции, разрушенной государственным переворотом» принимал бонапартистский тезис, по которому Луи-Наполеон был более близок к народу, чем буржуазия в Законодательном собрании. Принц был избран на всенародном референдуме, и, следовательно, представлялась уникальная возможность в истории Франции удовлетворить социальные чаяния народа, оказавшего доверие Луи-Наполеону. Отсюда знаменитый призыв: «Пусть он (Бонапарт) получит дерзко свой судьбоносный титул, пусть он водрузит на место креста масонскую эмблему: уровень, угольник и отвес, — это знак современного Константина, которому обещана победа: сим победишь! Пусть второе декабря, явившееся следствием ложного положения, в которое его поставила тактика партий, произведет, разовьет, организует без задержек принцип, который его породил: антихристианизм, то есть антитеократия, антикапитализм, антифеодализм; пусть он вырвет из церкви, из низшего существования и пусть он превратит в людей этих пролетариев, великую армию всеобщего голосования, крещеных детей Бога и церкви, которым одновременно не хватает просвещения, работы и хлеба. Таков его мандат и такова его сила.
Сделать гражданами рабов полей и машин; просветить оглупленных верующих… вот задача, решение которой может удовлетворить амбиции десятка Бонапартов»{288}.
В отличие от Прудона А. И. Герцен, которого французский историк Р. Лабри изображал противником политической борьбы{289}, в своих письмах подверг резкой критике Луи-Наполеона. «Республика, — писал он, — пала, зарезанная по-корсикански, по-разбойничьи, обманом, из-за угла»{290}. «В результате переворота, — продолжает Герцен, — водворилась диктатура управы и благочиния»{291}. Другой видный деятель социалистического движения, Огюст Бланки, считал, что буржуазия сыграла решающую роль в установлении режима Второй империи и в успехе Луи-Наполеона. Так, в письме к Майару от 6 июня 1852 года он писал, что «во время последнего восстания войска Бонапарта повсюду получали помощь от буржуазии, без нее он потерпел бы поражение»{292}. По мнению Бланки, «декабрьское движение (имеется в виду сопротивление, оказанное перевороту. — Прим. авт.) потерпело неудачу по чисто военным причинам»{293}, поскольку, как и во время июньского восстания 1848 года, революционная оппозиция не смогла объединить свои усилия в борьбе против Луи-Наполеона и повести за собой массы.
По логике событий новый режим действительно должен был бы найти в народных массах необходимую поддержку против бывших правящих классов, враждебно относившихся к принцу. Но если во время переворота 2 декабря казалось, что Луи-Наполеон отошел от старых консерваторов, то через неделю он оказался во главе «партии порядка» и начал действовать, исходя из их интересов, как это было в декабре 1848 года и после победы социалистов на частичных перевыборах в марте 1850 года. Он вновь подхватил мотив защиты социального порядка, и, таким образом, успешно проведенный с технической точки зрения переворот провалился политически. Принц-президент — автор «Наполеоновских идей» и сторонник социальных преобразований — нашел опору своей политики в лице нотаблей и католической церкви. Так, через некоторое время после переворота Прудон должен был признать в приватном письме, что «орлеанисты и иезуиты в большом количестве оказались в Елисейском дворце».
Назначенный на 21 декабря 1851 года плебисцит должен был выяснить отношение страны к действиям президента и к выдвигаемому им проекту новой конституции. Этот проект излагался Луи-Наполеоном в самых общих чертах: речь шла о десятилетнем сроке президентских полномочий и о наделении президента неограниченной властью. Восстанавливая всеобщее избирательное право, Луи-Наполеон первоначально вводил систему открытого голосования. Но затем, ввиду массового протеста и недовольства (даже в армии, где плебисцит был проведен немедленно после переворота), открытое голосование было заменено тайным. «Опубликованный новый порядок голосования с обозначением фамилий и имен вызвал ропот и всеобщее недовольство, — замечает по этому поводу Яков Толстой, — и поэтому тайная подача голосов была восстановлена. Но полагают, что раз все заведующие выборными бюро — сторонники президента, то при подсчете бюллетеней может быть допущена подтасовка и число голосов, поданных за Луи-Наполеона, при опубликовании результатов выборов окажется преувеличенным»{294}. И действительно, во время плебисцита был установлен жесткий административный контроль над процедурой проведения выборов, к тому же власти прибегали к разнообразным уловкам, чтобы повлиять на результат голосования.
Тем не менее, несмотря на отсутствие оппозиции, давление со стороны администрации и неясность вопроса, вынесенного на плебисцит, подавляющее большинство населения совершенно искренне проголосовало за принца-президента: Луи-Наполеон получил 7 145 000 «да» и 592 000 «нет». Собственно говоря, еше 12 декабря Н. Д. Киселев предсказывал победу принца-президента. В частности, он писал, что провинция полностью поддержала переворот 2 декабря 1851 года. Даже в местах, где легитимисты имели полное влияние, все крестьяне проголосовали за Луи-Наполеона{295}. В письме от 21 декабря 1851 года некий г-н Риба утверждал, что «… вся страна провозглашает принца избранником Франции… Кантон Вьель выразил полную поддержку принцу, все 804 избирателя единодушно проголосовали «за». Кантон Арро также с одобрением воспринял последние события, хотя там были воздержавшиеся и незначительное число голосовавших «против»{296}. Отставной военный Жан-Батист Дюлиньи писал о голосовании в городе Гар 22 декабря 1851 года как о победе принца: из почти 1500 избирателей голосовали: 1030, из них «за» — 784, «против» — 230, воздержались — 470.{297} В Изере повторилась ситуация времен президентских выборов 1848 года: рабочие Гренобля, разочарованные в республиканском правлении предшествующих лет, поддержали принца более энергично, чем население буржуазных кварталов города{298}.
Даже в департаментах, имеющих репутацию «красных бастионов», население в подавляющем большинстве голосовало за принца, как это было, например, в департаменте Сона-и-Луара. В Верхнем Лангедоке республиканцы потеряли в деревнях влияние на избирателей, проголосовавших за них в мае, и теперь крестьяне проголосовали за Бонапарта{299}. Население Бургони также голосовало «за», поскольку победа принца означала для них защиту наследия революции и национальной чести{300}. Жители Восточных Пиренеев, выражая признательность за 2 декабря 1851 года, писали в канцелярию: «Спокойствие, общественное благополучие, возврат к идеям порядка и мудрого прогресса — вот бесценные завоевания, которыми мы Вам должны, будут прочными только при стабильности Вашего правительства, и единодушный приветственный крик всей Франции также и наш крик»{301}. Жители коммуны Ликсиэр департамента Мёртр, в частности, писали: «Вы хотели стать основателем и просвещенным законодателем французской свободы. Ваш великодушный замысел наконец свершился; наша прекрасная Франция освятила это выборами»{302}.
Национальный характер бонапартизма импонировал не только народным массам, но также всем истинным патриотам страны, к какому бы социальному слою они ни принадлежали{303}. Госпожа Банн Байяр д’Эстен в январе 1852 года писала принцу: «Славные воспоминания связывали фамилию Байяр д’Эстен с нашими прежними королями; позднее только знакомство сближало меня с герцогом Орлеанским. Сегодня я прежде всего француженка, патриотка страны, чтобы не уважать желание Франции, которая Вам дала власть без границ. Принц! Любите этот народ, который Вас любит и который верит в Вашу счастливую звезду… Вы хотите сделать Францию мирной, свободной и процветающей! Какая благородная задача! Принц, пусть Вам удастся примирить все партии и заставить их признать в Вас не только племянника императора, но и достойного наследника Героя всех времен и народов»{304}, — призывала она Луи-Наполеона.
Нужно отметить, что принц-президент неоднократно подчеркивал, что «обеспечение стабильности общества и укрепление институтов демократии» являются его основной заботой. И в результате в общественном сознании фигура принца рассматривалась не иначе как спасителя общества. Еще в письме к своему двоюродному брату принцу Жерому от 10 апреля 1849 года Луи-Наполеон писал, что правит в интересах масс, а не партий. Свою главную задачу, как об этом можно судить из этого письма, он видел прежде всего в том, чтобы успокоить страну, а для этого было необходимо примирение всех партий{305}.
