Эдуард Буйновский - Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов
Удивительное это было медицинское учреждение! Ну где еще за забором больницы можно услышать мощный рев десятка молодых, здоровых глоток, пугающий редких в этих местах прохожих. А это «больные» выясняли свои отношения в жарких баталиях на волейбольной площадке. Или стоят у забора два здоровых дяди и в расчете на мужскую солидарность передают через прутья проходящему парнишке трешку с просьбой купить бутылку. Я сам однажды наблюдал, как две унылые фигуры долго стояли у забора в безуспешном ожидании гонца, который почему-то так и не пришел.
Вот сюда и направляло командование ВВС будущих кандидатов в космонавты, в основном молодых летчиков со всех концов нашей необъятной страны. Я тоже оказался среди них где-то в середине сентября 1962 года.
Да! Врачи этого госпиталя были высокие профессионалы и хорошо знали свое дело! Тем более что перед ними была поставлена задача с множеством неизвестных: при отсутствии конкретных критериев и норм отобрать людей, способных работать в условиях космоса. А кратковременные полеты Гагарина, Титова и к этому времени Поповича и Николаева — слишком малый практический опыт, на основе которого можно было бы разработать объективную методику отбора будущих покорителей космоса. Я считаю, что нам еще повезло! Полеты, пусть и кратковременные, четырех землян дали врачам ответ на главный вопрос: может ли человек вообще находиться в космосе и живым вернуться на Землю. Оказалось, может! По воспоминаниям Германа Титова, в его односуточном полете он должен был попробовать поспать в условиях невесомости. Вот такими маленькими шагами врачи и отрабатывали методику отбора кандидатов для космических полетов. Первые обнадеживающие результаты дали возможность немножко ослабить требования к здоровью очередных абитуриентов. Помнится, в госпитале нас крутили на центрифуге два раза по 30 секунд и с не очень большими перегрузками («голова — таз» — трехкратные, «грудь — спина» — восьмикратные перегрузки). А вот что вспоминает представитель первого отряда Космонавт-14 Борис Волынов: «Проходить отборочную комиссию было непросто, врачи предлагали очень жесткие тесты, а мы должны были терпеть и выживать. Например, на центрифуге для начала предлагалась шестикратная перегрузка. Под рукой у меня была кнопка, я мог ее отпустить, и врачи останавливали вращение, но из кабины не выпускали, ждали, когда пульс и давление придут в норму, при этом шла запись, мы сидели, все облепленные датчиками. Где-то минут через пять давалась семикратная перегрузка, и опять — пока не отпущу кнопку — сколько выдержу. Передышка — и уже восьмикратная нагрузка и опять — пока держу кнопку. В общей сумме за три вращения надо было набрать две минуты. Какие же это были трудные и длинные минуты!» Космонавт-21 Виктор Горбатко тоже подтверждает, что режим в госпитале был жесткий. Многие кандидаты, когда увидели список предстоящих обследований, сразу отказывались, отмечали командировку и отправлялись обратно в свою часть. Как правило, только один из десяти обследуемых успешно проходил испытания. Да! Ребятам первого отряда здорово досталось.
Каждому из обследуемых нашего потока был дан листок с перечнем процедур и испытаний, которые мы должны пройти за время пребывания в госпитале. При наличии, естественно, положительных результатов по каждой процедуре. У меня этот листок сохранился. В конце каждого дня я делал в нем пометки, разрабатывал стратегию прохождения процедур следующего дня. А в этом листке 25 пунктов! Если точнее, 25 врачей, или 25 кабинетов, или 25 испытаний или обследований. Вот, к примеру, один из пунктов этого листочка. Я должен сдать кровь на тромбоциты, ретикулоциты, эозинофилы, время кровотечения, время свертываемости, протромбин, сахар, холестерин, лецитин, билирубин, остаточный азот, общий белок и его фракции (электофорез), реакцию Вельтмана, реакцию Вассермана, «С» — активный белок! И что самое удивительное, что мы сдавали кровь вполне осознанно, представляя при этом, чем отличается реакция Вельтмана от реакции Вассермана, или что нужно сделать с вечера, чтобы на следующий день получить положительные результаты при сдаче анализов.
Разным испытаниям и обследованиям подвергали нас врачи. Одни понятные, типа хирург, окулист, невропатолог, другие интриговали своей таинственностью — барокамера на «пикирование» и барокамера на переносимость гипоксии, вибростенд, центрифуга на переносимость радиальных ускорений. Все эти виды испытаний знакомы летчикам, но не знакомы нам — представителям нелетных профессий, поэтому мы шли на них с опаской, не очень рассчитывая на положительный исход. Были и такие испытания, которые поначалу вызывали у нас усмешку и к которым мы относились с некоторым пренебрежением. Заходишь в кабинет — висят качели, симпатичная медсестра предлагает сесть и начинает тебя раскачивать. Тебе приятно, ты смеешься, шутишь, кокетничаешь с сестрой. Проходят 10, 15, 20 минут — тебе уже не до смеха, какие там комплименты! Начинаешь глазами искать то ведро, которое скромненько стоит в углу и ждет своего «звездного часа». И здесь помогла мне моя любимая гимнастика! Вестибуляр у меня был отменный! Ну и еще одно испытание, которое тоже начинается с ухмылочки, но завершается, как правило, уползанием на четвереньках в прямом и переносном смысле этого слова. Заходишь в кабинет, и симпатичная сестра нежно привязывает тебя к столу. Молча лежишь 20, 30, 40 минут, час, и потом вдруг стол опрокидывается на 45 градусов и ты оказываешься вниз головой и продолжаешь лежать еще долго-долго! Почему-то считалось: пройти эти испытания — значит побывать в «гестапо».
И тем не менее мы дружной стайкой бегали по кабинетам, заполняли свои листочки, обменивались впечатлениями и делились опытом прохождения процедур. А «мы» моего потока — это молодые лейтенанты Ракетных войск из Москвы и Подмосковья, испытатели из Капустина Яра, Тюра-Тама и Плесецка. Мы и старались держаться отдельной группкой и во всем поддерживать друг друга. Впервые вместе с нами проходили обследование и несколько гражданских специалистов. Находили время и силы еще и подшучивать друг над другом. Старая, как мир, шутка, когда с вечера тебе необходимо очистить желудок и все та же очаровательная сестричка делает тебе клизму, ты бегом в туалет, а там, конечно, все занято. И когда уж совсем плохо, кто-нибудь милостливо уступает крайне необходимое тебе рабочее место.
Отношение к нам — кандидатам в отряд космонавтов — было особое, внимание — повышенное. Иногда сидишь в очереди перед дверью очередного кабинета и какой-нибудь старый ас, кандидат на увольнение, спрашивает с недоверием: «Ты что, тоже списываешься?» Сидишь, молчишь, скромно потупив взор. «А, ты — спецконтингент!» — с уважением молвит он и иногда пропускает без очереди. Что ж, первые шаги будущей славы! Пустячок, а приятно. А вообще-то мы еще и не думали ни о какой славе (а если кто и думал, то тайком, после отбоя, в темноте палаты, когда все спят), да и какая там слава, когда каждый день врачи отчисляли по одному-два человека, и вечером с облегчение думаешь: ну, слава богу, пронесло! Что-то будет завтра?
Прохождение отборочной медкомиссии — та единственная стадия сложнейшего, длительного пути к космической славе, когда отношения между абитуриентами еще ровные, почти дружеские, без элементов зависти и соперничества. Во всяком случае, я не видел в своих коллегах по палате каких-то конкурентов, которые стоят на моем пути и которых правдами и неправдами надо отметать в сторону. Все мы радовались успехам каждого и искренне огорчались, когда кто-то покидал наши ряды. Хорошее было время! В кабинетах и лабораториях госпиталя я впервые встретился и познакомился с Виталием Жолобовым, Виталием Севастьяновым, Алексеем Елисеевым, Георгием Катысом, с которыми у меня на долгие годы сохранились хорошие, добрые отношения.
Где-то в конце ноября 1962 года я завершил с положительными результатами весь цикл стационарных испытаний в госпитале. Вроде бы должен был радоваться, но какое-то двойственное чувство меня не покидало. Все это навалилось на меня настолько неожиданно, а медицинский отбор прошел для меня слишком просто, с минимальной затратой физических и моральных сил, что я не очень-то осознавал, что для меня закончились все испытания и я вот-вот почти космонавт. Как-то не верилось, что происходящее со мной в последнее время — все это реально, серьезно и может изменить в корне всю мою дальнейшую жизнь. Мне все время казалось, что наступит такой момент, когда кто-нибудь скажет: ну, поиграл в космонавты и хватит, возвращайся к своей прежней жизни и своей работе. Как ни странно, но в дальнейшем это чувство не только не пропадало, а наоборот, крепло, хотя оснований для это особо и не было — все у меня проходило гладко и почти с первого захода. Но это все было потом.
Наступило время очередного ожидания, правда, не такого уж томительного и длительного. Были моменты, которые давали мне основание думать, что дело продвигается и про меня не забыли. Как-то соседка по нашему дому — старшая по подъезду — под большим секретом сказала моей маме, что товарищ из «органов» вел с ней длительную беседу: выяснял, что из себя представляет мое семейство, не нарушаем ли мы принципы коммунистической морали, не устраиваем ли пьяные дебоши и драки и не ведем ли аморальный образ жизни. На работе уточняющие звонки из кадров тоже давали уверенность, что дело движется.
