Касильда Жета - Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней

• Он превращается в одержимого и не может думать ни о чём другом.

• Он готов отдать что угодно, включая весь мир, в обмен на её компанию.

• Он не видит никаких её недостатков, готов оставить лучших друзей, если они будут говорить о ней плохо.

• Он потратит все свои деньги, чтобы привлечь её внимание.

• И последнее – но не менее важное: он останется спать под дождём, если она того пожелает.

Мы бы предложили другое название для песни: «Когда мужчина становится больным на всю голову психом и приносит в жертву свои достоинство и самоуважение, превращая себя в законченного придурка (и всё равно теряя женщину, ибо кому нужен парень, согласный спать под дождём потому, что кто-то так сказал ему?)».

Подобно ей, «Каждый твой вздох» (англ. «Every Breath You Take») занимает почётное 84-е место в списке топ-500 «Роллинг Стоун». Гвоздь сезона, песня в течение месяца возглавляла британский хит-парад и двух месяцев – американский. Она стала песней года, и группа «The Police» получила «Грэмми» года за лучшее поп-исполнение. По состоянию на сегодняшний день песня была проиграна в эфире более десяти миллионов раз по всему миру. Полагаем опять же, что вы знаете текст, но признайтесь – вы хоть раз действительно вслушивались в эту песню? Величайшая песня о любви всех врёмен повествует совершенно не о любви.

Мужчина, отвергнутый женщиной, поёт, что она не желает признать, что «принадлежит» ему, а он собирается следовать за ней, следить за каждым её движением, наблюдать, с кем она проводит ночь и так далее.

И это – песня про любовь? Её надо поместить под первым номером «Биллборда» в номинации «Песни сумасшедших и опасных маньяков». Даже Стинг, автор, признаётся, что написал эту песню, вдруг проснувшись среди ночи, когда из подсознания всплыла навязчивая фраза «каждый твой вздох – каждый твой шаг», и даже сам не понял тогда, «насколько зловеще звучит песня». Он сказал в интервью, что, наверное, думал о романе Джорджа Оруэлла «1984» про тотальную слежку за всеми, и уж точно не про любовь.

Итак, естественна ли ревность? Это зависит от обстоятельств. Страх определённо естественен. Ревность, как и любое проявление неуверенности, есть проявление страха. Но будут ли чьи-либо сексуальные отношения вызывать страх у кого-то ещё, зависит от того, какое отношение к сексу имеет место в данном сообществе, в данной паре и в сознании конкретной, отдельно взятой личности.

Первые дети в семье часто начинают ревновать, когда рождается малыш. Разумные родители предпринимают дополнительные шаги, чтобы убедить ребёнка в его исключительности, что новорождённый ни в коем случае не представляет угрозы его положению и что родительской любви хватит на всех. Почему так легко поверить, что материнская любовь к одному не в ущерб интересам другого, а вот сексуальной любви может кому-то не хватить? Эволюционный биолог Ричард Докинз задаёт этот меткий вопрос со свойственной ему элегантностью: «Что очевидного в том, что нельзя любить более чем одного человека? Мы не видим в этом смысле проблем с родительской любовью (мы порицаем родителей, которые не могут хотя бы притвориться, что любят всех детей одинаково), с любовью к книгам, к еде, к вину (любовь к Шато Марго не мешает любви к мозельскому, и мы не чувствуем себя предателями красного вина, если развлекаемся с белым), любовью к композиторам, поэтам, пляжам, друзьям… Почему же эротическая любовь – единственное исключение, которое немедленно и без всякого размышления признаётся всеми?»188.

РЫНОЧНЫЙ ПОДХОД К СЕКСУАЛЬНОСТИ ОСНОВАН НА ПРЕДПОЛОЖЕНИИ, ЧТО МОНОГАМИЯ ЕСТЬ СВОЙСТВО, ПРИСУЩЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ. БЕЗ МОНОГАМИИ («ВЛАДЕНИЯ» САМЦОМ РЕПРОДУКТИВНОЙ СПОСОБНОСТЬЮ САМКИ) ДИНАМИКА «Я ВЫИГРАЛ, ТЫ ПРОИГРАЛ» РАЗВАЛИВАЕТСЯ.

И правда, почему? Какой была бы ревность в западной цивилизации, если бы экономическая зависимость большинства женщин и их детей и, следовательно, жёсткий контроль за женской сексуальной свободой перестали существовать? Если бы материальное обеспечение и сексуальные дружеские отношения без чувства вины стали бы доступны для большинства мужчин и женщин, как это происходит в тех многочисленных сообществах, которые мы рассматривали, включая наших человекообразных кузенов? Если бы женщине не приходилось бояться, что после разрыва отношений она останется одна с детьми, незащищённая и без средств к существованию? Если бы обычные парни были уверены, что у них никогда не будет проблем найти себе партнёра для занятий любовью? Если бы мы не выросли на песнях, что настоящая любовь – это чувства одержимости и собственничества? Если бы мы, как мосо, уважали достоинство и независимость тех, кого любим? Другими словами, если бы секс, любовь и экономическое благосостояние стали так же доступны всем нам, как они и были доступны для наших предков?

Если из ревности удалить страх, то что вообще от неё останется?

ЛЮДИ СТАНУТ СЧАСТЛИВЕЕ НЕ ТОГДА, КОГДА НАЙДУТ ЛЕКАРСТВО ОТ РАКА, ВЫСАДЯТСЯ НА МАРСЕ, ИСКОРЕНЯТ РАСИЗМ ИЛИ ОЧИСТЯТ ОЗЕРО ЭРИ, А ТОГДА, КОГДА ОНИ НАЙДУТ СПОСОБ СНОВА ЗАЖИТЬ В ПЕРВОБЫТНЫХ СООБЩЕСТВАХ. ТАКОВА МОЯ УТОПИЯ.

По Е. О. Вильсону, «всё, что можно предположить о человеческой генетической истории, говорит в пользу более либеральной сексуальной морали, в которой сексуальные действия должны в первую очередь рассматриваться как связующие средства и лишь потом как орудие размножения»189. Лучше не скажешь. Но если человеческая сексуальность развилась в основном как связующий механизм в группах с сильной взаимозависимостью членов и неявным отцовством, то общепринятому представлению о человеческой сексуальной эволюции прямая дорога на свалку истории. Устаревшее представление, что женщина всегда обменивала сексуальную благосклонность к определённому мужчине на помощь в выращивании детей, продовольствие, защиту и тому подобное, рассыпается в прах от столкновения с реальностью многочисленных сообществ, где женщины избавлены от таких проблем. Общепризнанный взгляд вместо удовлетворительного объяснения, как мы стали такими, какие есть, лишь пичкает нас современными моралистическими предубеждениями, одетыми в наукообразные одёжки. Затем этот взгляд проецируется на доисторические времена, чтобы обосновать и оправдать настоящее за счёт сокрытия прошлого. Йаба-даба-ду! (Победный клич Фреда из мультсериала «Флинстоуны». – Прим. ред.)

Часть III

Какими мы не были

Суть нашей позиции в том, что человеческое сексуальное поведение есть отражение как эволюционных тенденций, так и социального контекста. Таким образом, для понимания сексуальных тенденций у человека необходимо чётко понимать тот социальный мир, в котором они развивались день за днём. Трудно представить, как общинная, солидарная социальная организация, которую мы описывали, выжила бы в мире, который представлял себе Гоббс, – «bellum omnium contra omnes» (война всех против всех). Однако ложное видение жизни доисторического человека по-прежнему суммируется кратким итогом: «одинокая, бедная, злобная, жестокая и короткая», и это всё ещё принимается почти повсеместно.

Установив, что жизнь доисторического человека была в высшей степени социальной и уж ни в коем случае не одинокой, мы в четырёх последующих главах вкратце рассмотрим оставшиеся части гоббсовского описания, прежде чем продолжить основную дискуссию о собственно сексуальном материале. Мы надеемся, что читатели, которым в первую очередь интересен секс, терпеливо последуют за нами, потому что то, что на первый взгляд кажется отступлением, на самом деле есть сокращение дороги к более ясному видению повседневной жизни наших предков. Это поможет лучше понять последующий материал, а заодно и ваш собственный мир.

Глава 11

«Богатство природы» (бедная?)

Самое важное, леди и джентльмены, что алчность – как бы выразить получше – это хорошо. Алчность – это правильно, алчность работает. Алчность проясняет, прорывается через преграды и схватывает сущность эволюционного духа.

Алчностью, во всех её формах… отмечен исторический взлёт человечества.

Что есть злоупотребление вселенной? Можно ответить одним словом: алчность. Алчность есть самое прискорбное зло.

Экономика, «унылая наука», была унылой с самого начала. Как-то осенним днём, ближе к вечеру, в 1838 г., нечто, что можно назвать ярчайшим озарением, когда-либо вспыхивавшем на английском небосклоне, осенило Чарльза Дарвина прямо в темя, и он застыл, ошеломлённый, по словам Ричарда Докинза, «мощнейшей из идей, приходивших в голову человеку». В тот самый момент, когда гениальная интуиция привела его к открытию естественного отбора, Дарвин читал «Опыт о законе народонаселения» Томаса Мальтуса190.