Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 2)
Шум мотора заставил его очнуться. Одним прыжком он очутился у окна: возле гостиницы остановился автомобиль. Слабого света, падающего сквозь стекла двери, Эгону было достаточно, чтобы сразу распознать хорошо знакомые фигуры Бельца и Штризе, вылезающих из машины.
Так вот оно что! Его хотят взять врасплох! Эгон не помнил, чтобы когда-нибудь прежде в нем поднималось такое жгучее чувство протеста. Оно захлестнуло его сознание, как внезапный пожар. После стольких размышлений, потраченных в течение целых лет на поиски оправдания тому дурному, что он сам видел в своей работе на нацистское государство; после стольких терзаний, казавшихся ему глубокими и тонкими, он вдруг в одно мгновение понял, что все это пустяки, выдуманные им, чтобы порисоваться перед самим собою, пустяки, явившиеся результатом дурной привычки философствовать там, где все было ясно без всякой философии. Кратких мгновений сейчас оказалось вдруг достаточно, чтобы увидеть себя в роли убийцы. Да, убийцы, пытающегося найти своему преступлению оправдание в том, что он совершает его таким утонченным, таким высоконаучным способом, что имеет возможность не видеть жертв, даже точно не знать, когда они умирают, сколько их умирает, кто они! В качестве интеллектуально одаренного убийцы он мог совершенно отвлеченно, с высоконаучной точки зрения интересоваться действительностью пущенных им в ход орудий смерти. И самое главное, что внезапно предстало перед ним, как насмешка над всей философской жвачкой, которую он разводил вокруг этого дела, было желание не знать, что, совершаемые им преступления направлены против него самого, против таких, как он сам, против всего разумного и честного, что преграждает путь царству тьмы, сопутствующему нацистам. Эта мысль не раз и прежде приходила ему в голову, но неизменно отвергалась из-за туманных соображений о его личной надпартийности, о том, что он выше происходящего вокруг. Но сейчас эта мысль предстала ему в таком обнаженном безобразии, что он ощутил ее почти вещественно. Он протянул руки в страстном желании схватить и уничтожить ее навсегда. Он со стоном отвернулся от окна, и через мгновение пачка листов с его расчетами была в камине. Эгон сорвал с лампы горелку, выплеснул керосин на скомканные листки. Спичка... Огонь...
За те секунды, что пламя охватило бумагу, перед Эгоном промчалось все, что было на ней написано. Он почувствовал, что лоб его покрыт испариной. Нечеловеческих усилий стоило отчетливо вспомнить каждую цифру расчета, пока пылали листки. Но теперь уж он не забудет их никогда! И никто не сможет прочесть их.
Керосиновый чад еще висел в воздухе, когда в номер постучали. Эгон повернул ключ. С порога улыбались Штризе и Бельц.
Эгон, нахмурившись, надел шляпу.
Как только Эгон переступил порог своего дома в Любеке, экономка прошипела:
- Вас ждет дама.
"Эльза", - пронеслось у него в голове. Чтобы успокоиться и принять верное решение, он с нарочитой медлительностью снял пальто. При этом на глаза ему попалась лежащая на подзеркальнике открытка. Он жадно схватил ее... Лемке писал: "Все отлично. Она ни в чем не виновата..." Эгон отбросил открытку и бегом устремился в гостиную. Все в нем радостно пело: "Эльза, Эльза!"
Однако вместо Эльзы навстречу ему поднялась со стула маленькая фигурка старушки. Эгон с трудом узнал под вуалью фрау Германн.
- Эльзхен просит вас приехать к ней по очень важному делу, проговорила фрау Германн, опустив глаза. - Эльзхен давно не встает с постели, - едва слышно добавила старушка.
Она посмотрела на него, и Эгону стало стыдно: может быть, она считает его простым ловеласом, разбившим жизнь ее дочери?
Губы фрау Германн зашевелились, но Эгон ничего не мог разобрать. Он должен был нагнуться к ее лицу, чтобы услышать:
- Нужно ехать теперь же, немедленно! - И старушка заплакала.
Увидев Эльзу, он испугался. Глаза - вот все, что он видел на ее лице. В них было столько страха, что он готов был поверить всему, что она скажет.
Эльза не плакала и ни в чем его не упрекала. То, что она говорила, было просто и ясно. Эльза была беременна. Прежде ей и в голову не приходило ничего дурного, но когда она узнала, какие надежды возлагает на ее беременность гестапо, то прямо от Шлюзинга она поехала к акушерке. Аборт был сделан неудачно. Эльза заболела. Здесь она не могла даже лечиться об этом немедленно узнал бы Шлюзинг. Эльза просила Эгона помочь ей выбраться из Любека, - куда-нибудь, все равно куда, лишь бы подальше от Шлюзинга.
И еще одно: мама ничего не должна знать.
- Зачем же ты это сделала? - с трудом проговорил Эгон.
- Чтобы они не могли больше шантажировать ни меня, ни тебя. Не думай больше ни о чем, только помоги мне уехать. Я сама виновата во всем. Одна я...
Он думал, что она сейчас заплачет, но глаза ее оставались сухими. Они стали еще глубже, еще синее, - как кусочки голубого льда.
На следующий день рано утром Эгон позвонил Штризе.
- Фройлейн Эльза Германн едет с нами в Чехословакию. Пусть выправят ей паспорт.
- Вы же сами велели вычеркнуть ее из списков! - сказал удивленный Штризе.
- Слушайте то, что вам говорят! - крикнул Эгон. Он еще никогда не говорил со своим помощником таким тоном. - Ее заграничный паспорт передадите мне. Она будет нас ждать в Берлине.
Когда Штризе передал об этом разговоре Шлюзингу, тот едва не подпрыгнул от радости:
- О, молодец, молодец девчонка!
20
В доме Винера, "ныне коммерции советника фон Винера", царило оживление. Давно уже хозяина дома не видели в таком хорошем настроении. Пожалуй, с тех самых пор, как ему удалось благодаря помощи Опеля спасти свою фирму от посягательства англичанина Грили. Но никто не догадывался об истинной причине этого прекрасного настроения Винера, - Шверер взял с него слово, что он не проговорится о выданной ему политической тайне: со дня на день, может быть завтра или послезавтра, в Берлине произойдут большие еврейские погромы.
Винер решил вложить все свободные деньги в то ценное, что можно купить у евреев. Не может быть, чтобы они не пронюхали о предстоящем бедствии. У них не было основания не верить слухам. Можно было с уверенностью сказать, что они пожелают обратить в наличные деньги все, что может гореть, ломаться, все, чего нельзя положить в банковский сейф. А уж Винер знает, что покупать... Недаром он слывет одним из виднейших любителей живописи. Его испанцами не побрезговал бы сам герцог Альба! Неплох был и французский уголок.
Будь то испанец, француз или фламандец, старый или новый, - трубка длиною в метр - и солидная сумма устойчивой валюты в кармане!
Оставалось только использовать дни до отъезда в Чехословакию, чтобы пополнить коллекцию. Момент был удачным. У ван Димена, говорят, появились полотна, каких торговцы картинами не показывали уже много лет.
Винер пометил в книжечке, что необходимо посетить галлерею Хальберштока. Не забыть бы заехать и в аукционный зал Лепке. Там тоже стало появляться кое-что заслуживающее внимания. Вообще жизнь стала занятной: одни спешили обратить свои картины в деньги, а он, Винер, готов менять их на картины.
- Спроси мать, не хочет ли она поехать со мной в галлерею? - сказал он Асте, сидевшей напротив него за утренним завтраком.
Аста поднялась, лениво потягиваясь:
- Опять принять участие в какой-нибудь комбинации?
- Аста! Откуда это?
- Общество чистокровных наци дурно влияет на мои манеры, но зато не может испортить политической репутации.
- Ты ходишь над пропастью, детка!
- Падение в пропасть мне не грозит. Я брожу по ее дну.
- Аста! - закричал Винер.
- Так обстоит дело, папа. - Аста пожала плечами и не спеша закурила.
- Труда! Ты слышишь, что она говорит? - Винер выбежал из комнаты. - Что она говорит!..
Он вернулся в столовую, сопровождаемый испуганной фрау Гертрудой.
- Аста, Аста!.. Да куда же ты девалась?
- Фройлейн Аста пошла к себе и просила ее не беспокоить, - сказала горничная.
- Это сумасшедший дом! - воскликнул Винер.
Он пронесся мимо горничной, выхватил у лакея шляпу и трость и уехал.
По мере того как машина катилась по освещенным солнцем улицам, спокойствие возвращалось к Винеру. Аста распустилась, но в Чехии он ей покажет!..
С приближением к Курфюрстендамм Винеру бросилось в глаза оживление на улицах. Люди штурмовали киоски газетчиков и тут же нетерпеливо разворачивали листы полуденных выпусков.
Винер приказал шоферу купить газету.
С первых страниц на него глянули ошеломляющие заголовки. В Мюнхене погромы. Банды штурмовиков разгромили еврейские магазины. За магазинами пришла очередь квартир. Власти издали приказ: всем евреям в недельный срок покинуть Баварию.
Кто же поверит, будто у германской полиции нехватило силы справиться с бандой погромщиков? Она заодно с ними! Официальная версия о том, будто погромы являются результатом возмущения, вызванного убийством евреем Грюншпаном дипломата Рата, - выдумка, к тому же не слишком удачная. Мюнхен только начало. Может быть, завтра то же самое произойдет здесь, в сердце Германии? Нельзя упускать такой момент! Сегодня богатые евреи будут продавать ценности, которые нельзя спрятать от погромщиков; завтра пойдут в ход портфели акций - вот где начнется главное, вот что имел в виду Шверер, предупреждая его о конъюнктуре! Винеру предстоит поработать за них обоих.
