Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 2)
- О чем же ты думаешь, мальчик? - Шверер осторожно тронул Эгона за плечо. - Нервы, я вижу, никуда не годятся. - Он ласковым движением усадил сына в кресло, и рука его легла на голову Эгона. Эгон чувствовал, как дрожит эта рука. Сухие старческие губы прикоснулись к его уху. - Держись, сынок, ласково прошептал генерал. - Все будет хорошо.
Эгон близко увидел морщинистое лицо отца. Синие жилки тонкой сеточкой покрывали крылья носа, разбегались по скулам около выцветших глаз. Он читал в этих глазах ласку, такую же, какая бывала в них много-много лет тому назад, когда мать грозила наказанием расшалившемуся маленькому Эгону, а отец брал его под свое покровительство и шептал на ухо: "Ну, ну, держись, сынок, беги в кабинет". Эгон знал, что там он может открыть боковой ящик стола и взять приготовленную для таких случаев шоколадку с картинкой. Потом в кабинет войдет отец. Посадит перепачкавшегося шоколадом мальчугана на колени и будет рассказывать про войну, про пушки, про лошадей, про все самое интересное...
Эгон поднялся; теперь он должен добиться своей шоколадки в обмен на конструкцию "москита" - робота!
- Когда, по-вашему, будет проработана телемеханическая часть такой машины? - спросил он Пруста.
Тот перевел вопросительный взгляд на Шверера.
- Об этом точно скажет Винер.
- Противно, что мне придется работать с... этим типом! - неприязненно сказал Эгон.
- Что ты имеешь против него?
Эгон пожал плечами:
- Ничего определенного... Но когда я вижу этого миллионера в дурно сшитом костюме, я всегда вспоминаю, что на свете есть жулики.
Лицо генерала Шверера покрылось краской.
- Тем не менее тебе придется с ним сработаться.
Несколько мгновений Эгон был в нерешительности, потом тихо, словно обессилев, проговорил:
- При условии, что вы отдадите мне Бельца.
- На кой чорт он тебе? - удивился Пруст. - Он не инженер.
- Зато отлично знает, что нужно истребителю! - ответил Эгон и поспешно, не простившись, вышел.
В поезде между Берлином и Любеком Эгона нагнала фотограмма Бельца. Он сообщал о полученном им приказе сдать эскадру "москитов" и отправиться в распоряжение "господина доктора инженера фон Шверера".
Почему Ульрих взял его в кавычки? Обиделся? Может быть, следовало запросить его о согласии, прежде чем говорить с генералами? Впрочем, все это пустяки. Важно было вырвать Бельца из сумасшедшего дома - "москитной" эскадры, а Эгону - получить опытного консультанта.
- Старички торопятся, - сказал Эгон через два дня, здороваясь с приехавшим в Любек Бельцем.
Действительно, подполковник передал ему предписание штаба отложить все работы и форсировать новое задание.
Эгон думал, что придется неволить себя, занимаясь проектом "москита". Задание тяготило его. Он не мог заглушить мысль о том, что эта работа ему навязана. Но с приездом Бельца все изменилось. Сначала поддаваясь настояниям Бельца, а потом словно увлекаемый какою-то инерцией, Эгон все настойчивее искал решения конструктивных форм машины. Будущий самолет представал его взорам как прекрасное решение трудной инженерной задачи.
Бельц взял на себя организационное руководство работой. Твердый характер, опытность командира помогли ему подчинить себе Штризе. Молодой инженер стал верным помощником Бельца в деле ограждения Эгона от всяких помех. Штризе готов был день и ночь сидеть за расчетами. Бельц рылся в справочниках, писал запросы своим бывшим товарищам-летчикам, составлял карточки и таблицы.
Вскоре схема летающего снаряда, или истребителя-робота, начала вырисовываться в уме Эгона. Он уже знал, что самолет явится невиданным до сих пор сочетанием высоких скоростей - горизонтальной и вертикальной - и будет совмещать в себе то, что не удавалось соединить еще ни одному конструктору, - скорость полета с маневренностью, с необычайным диапазоном скоростей. Когда все будет выверено, он преподнесет приятелям готовый сюрприз. А пока - молчок!
Эгон не принимал никого, кроме Бельца и Штризе. Но и у них он быстро отбивал желание говорить о посторонних вещах и радовался, когда они уходили. Иногда он, потихоньку ото всех, садился в автобус и доезжал до конца Штранда. Дальше он шел пешком вдоль берега, минуя виллы и купальни.
Там было пустынно. До конца сезона оставалось мало времени. Серо-голубые волны Балтики были уже слишком холодны и слишком крепко били в берег, чтобы привлечь купальщиков.
Когда Эгону надоедал однообразный шум прибоя, он возвращался к курортному саду и погружался в тишину аллей. На клумбах неслышно копошился садовник. Милый старик! Он так старательно ползал в своих кожаных наколенниках, точно кому-нибудь было дело до маргариток, которые вырастали благодаря его трудам. Это был уголок, каких, наверно, уже немного осталось в Третьей империи.
Однажды, сидя в саду и наблюдая за неторопливой работой старика, Эгон заметил на одной из скамей фигуру, показавшуюся ему знакомой. Человек делал вид, будто читал газету, но Эгон уловил пристальный взгляд, направленный на него из-за раскрытого листа. Не этот ли щупающий взгляд он поймал на себе на-днях, неожиданно выйдя на кухню и застав там экономку, шепчущуюся с каким-то человеком?
Эгон решительно поднялся и подошел к незнакомцу.
- Напрасная трата времени - шляться за мной! - грубо сказал Эгон. Понятно?
И пошел прочь.
Широко шагая по берегу, он заметил, что далеко ушел от Травемюнде, только тогда, когда промокли ботинки. Оглянулся и увидел: он был совершенно один на берегу. Отошел от воды и сел на сырую скамью. Неожиданно, сразу, подошло самое главное. Он вынул записную книжку и набросал несколько формул. Все складывалось именно так, как он предвидел... Эгон поднялся, собираясь вернуться домой, но потом передумал. Хотелось быть одному, совершенно одному. Не видеть Бельца и Штризе!
Эгон решил не возвращаться домой. Пусть побеспокоятся, поищут!
Ему стало весело и жутко, как набедокурившему мальчишке. Он пробежал вдоль берега, - просто так, потому что хотелось бежать и никто не видел этого.
Он остановился, тяжело дыша: не так это просто - сорваться и побежать, забыв о том, что ты доктор механики, что тебе за сорок. Колотилось сердце, стучало в висках.
Отдышавшись, он медленно побрел берегом.
Тени стали длинными, когда он добрался до Бротена. Усталый, но в приподнятом настроении, он толкнул дверь под первой попавшейся вывеской деревенской гостиницы. В зале сидело несколько рыбаков, сумерничавших за кружкою пива. Они с любопытством уставились на Эгона: он пришел пешком, но за плечами у него не было рюкзака. Эгон потребовал комнату и хороший ужин. Появились жена и дочь хозяина. Они пошли показать Эгону номер.
В коридоре царила тишина. Воздух был пропитан тем особенным запахом, какой держится только в приморских деревенских гостиницах: аромат сосны смешивался со смолистым запахом дорожки. Этот запах напоминает о корабле, особенно когда в открытые окна врывается соленый ветер и слышен прибой. Лакированные перила лестницы на точеных столбиках, легкий скрип ступеней, даже начищенная медная лампа - все показалось мило Эгону.
Эгон выбрал комнату с окнами на море. Хозяин принес толстую книгу постояльцев. Вписав в графу "цель приезда" слово "отдых", он заискивающе попросил какой-нибудь документ. Ничего, кроме заграничного паспорта, приготовленного для поездки в Чехословакию, у Эгона не было, а эту книжку он не хотел здесь предъявлять. Он испытующе поглядел на хозяина, соображая, можно ли предложить ему вместо паспорта десять марок. Внешность владельца гостиницы не свидетельствовала о процветании заведения. На хозяине был сильно поношенный, залатанный во многих местах костюм. Десять марок могут иметь значение.
- Не сможет ли это заменить паспорт?
Эгон протянул десятимарковый билет.
- А что ждет меня за постояльца, о котором не сообщено в полицию? - со вздохом сказал хозяин и взял деньги.
19
Далеко за полночь Эгон поднялся из-за стола. Комната была полна табачного дыма. Голова кружилась.
Он вышел на улицу. Деревня спала. Все окна были темны. Эгон пошел к морю. Волны нехотя лизали песок и с легким шипением сбегали обратно. Облака медленно плыли по небу. Они были длинные и тощие, будто истомленные долгим странствием. Края их висели неровными темными лохмотьями, похожие на поля изношенной шляпы. Вереницы облаков ползли, как усталые мысли, подгоняемые какою-то неведомою силой, беспорядочные, цепляющиеся друг за друга. Эгон стоял на мягком песке, широко расставив ноги и закинув голову. Он так долго смотрел на небо, что заболела шея и стало рябить в глазах. В голове беспорядочным, расстроенным хором, точно перепутанные зубчатки часов, бежали, цеплялись друг за друга разрозненные формулы, цифры...
Когда месяц выглядывал в окна между облаками, море становилось белесым, как жидкое молоко. Самый невзыскательный художник назвал бы его сейчас безобразным, но Эгон жадно смотрел на него и думал, что, может быть, видит его в последний раз. Теперь, когда в голове совершенно созрел проект, он должен был как можно скорей убраться за пределы Германии.
