Виктор Бердинских - Крестьянская цивилизация в России

Стремились в 20-30-е годы соблюдать и старинные послесвадебные обычаи. A.M. Гребенкина продолжает: «А бабы много тогда терпели. У другой сестры мужик больно был характерный. Как Масленица — так зять к теще идет, а теща зятю рубаху дарит, и обязательно надо было, чтобы яйца на столе лежали. А где мы яиц возьмем? У нас в ту зиму куры не неслись, соседи сами впроголодь жили, так и собрали стол без яиц. Так ведь зять больно разъярился, собрал скатерку посредине, да и все со стола стряхнул.

Некоторые мужики баб своих били сильно. А хоть как живешь — никуда не уйдешь. В суд, как сейчас, не подавали. Порядок любили. Про плохую хозяйку говаривали, что у нее в избе только сохи да бороны нет».

Из-за семейного деспотизма немало случалось и трагедий. Стерпится-слюбится — устраивало не всех. Павла Алексеевна Колотова (1909), сбежавшая от нелюбимого жениха в город, так вспоминает об этом: «И тут-то меня стали сватать в невесты. Не знаю, что и делать: или в лес на заготовки, или замуж. И парень-то мне не нравится, а замуж посылают, вот и пошла я в дом к жениху, пожила там дня два, не больше, да слезы задавили, на сердце тяжесть лежит и пошла снова домой к мамушке. Но в то время несильно слушали нас — молодых девок, раз выдана, значит живи и иди к мужу. Взяли, значит, меня под руки и увели обратно. Но не осталась я там, снова домой прибежала. Но к родителям не зашла, а заперлась в бане, взяла веревку, хотела удавиться, да ничего у меня не вышло. Нашли меня. Что делать? Жить мне не хотелось с нелюбимым и взяла я себе иглу в руку запихала. В то время в сельсовете у нас рентгента не было и подумалось мне, что меня все равно отправят в Устюг».

Наши представления о том, что лучше, если муж и жена близки по возрасту, расходятся с мнением многих стариков. Главным они считают взаимопонимание, устойчивый контакт между мужем и женой. Опытный, хозяйственный муж (пусть не очень молодой) мог многому научить свою молоденькую жену. И последняя была ему за это очень признательна. Л.П. Бабкина (1923): «А когда мне 16 лет исполнилось, тетка за вдовца меня высватала (сироту. — В. Б). Не по годам выходила, а чтобы посытнее было. Замуж выходила — три платья было, а рубашки и единой не было. Муж у меня умный был, а я даже не знала, как время узнавать. А признаться стыдно было. Муж мне скажет — разбуди меня во столько-то! А я как утром встану — так сразу во двор ко скотине: навоз таскаю, сено или еще что делаю. Муж утром встанет, посмотрит — я во дворе кручусь, он меня и не ругает. За домовитость-то ругают разве? Долго он так не знал, что я время не понимаю, потом я уж сама ему сказала. Ох и смеялись мы с ним тогда долго. Научил он, конечно, потом меня, как время узнавать».

Умение приспособиться, войти в ритм жизни новой семьи было делом сложным. Новых родственников было много и к каждому нужен был свой подход. Мужья относились к молодым женам по-разному, но в основном те страдали от свекровей. «Какая свекровь да золовка (сестра мужа), много значило для невестки».

Вот интересный эпизод из жизни А.Н. Катаевой (1908): «А я вышла замуж, жить стала у Афони, нуираз пошла спать-отдыхать. А Афоня рыбачить ходил. Как выходной день, так леший его на луга унесет. А отец в село ездил. Приехал — обедать собрались. Ну и Маня пришла и мне говорит: "Анют, пошли обедать". А я с дурного-то ума и говорю: "Идите, сопите!" Ой, ну я думала, так светопреставление будет. Я думала, как дома, что попало можно говорить. Мы еще с Афоней-то первые месяцы жили. Маня матери-то и говорит, вот что она сказала — "сопите". Мать рассердилась на меня и Афоньке сказала. Он на меня осердился. Знаешь, спать легли, я с ним разговариваю, а он ничего не говорит, все молчит. Я говорю: "А чё ты все молчишь?" Я-то ведь думала, что это все прошло уже. Он говорит: "А что ты матери-то сказала?" Я говорю: "Так ты чё, с матерью жить-то хочешь, а не со мной? Так, говорю, пожалуйста". А тогда ведь не уходили. Хоть хорошо, хоть плохо — живи. Спрошу, если возьмут домой, то и уйду. Если спать со мной не хочешь, так на кой леший женился? Ну и вот. Так не стал на меня сердиться. А мать посердилась-посердилась, потом помирились. А Мане говорю: "Ты пошто на меня осердилась? Я ведь как дома с девками, всегда что-нибудь говорила". У нас Мария никогда не мыла пол, ничего не делала. Я как-то сказала ей: "Подожди, леший. Мама придет, так я все ей расскажу, что ты ничего не делаешь". Она мне говорит: "Ах, ты еще ругаешься! Мама-то придет, я скажу ей. Так она тебе знаешь что сделает. Испорет всю". Я опять хожу: "Мария, не сказывай. Только не сказывай. Я больше никогда тебя ругать не буду". Вот так жили».

Немало было сложено народных песен о горькой судьбе молодой жены в чужой семье. С замиранием сердца, страхом и трепетом думали молодые девушки о своей жизни в другой деревне. М.Ф. Бабкина (1921) вспомнила такую старую вятскую песню:

Как под белою под березоюТут не шум шумит, да не гром гремит,Тут шумит, гремит —Муж жену учит:Ты учись, учись, жена умная,Жена умная, жена разумная.Ты зови, зови свекра батюшкой,Называй его все по имени,Величай его все по отчеству!Как мне звать-не звать,Лучше битой быть,Стеганой, перехлестанной.Битой, стеганой, перехлестанной.

Семейных драм, вероятно, было не больше, чем сейчас. Хотя в XX веке положение жены в крестьянской семье стремительно меняется. Но в 1900-е годы разводов еще почти не было. Уйти молодой жене было некуда.

«А вот рассказ моей бабушки. Это было где-то в 1900 году. Из деревни Суханово убежала молодая жена от мужа — от невыносимой жизни в новой семье — к своим родителям на Высоково. За ней приехали муж и свекор. Катерина в слезы — просит отца и мать не отдавать ее на муки, а отец сказал: "Отдана замуж — отрезанный ломоть, и теперь муж — твой хозяин, я уже ничего не могу сделать". Привязали Катю за заплетай (косы) к телеге, сами сели на телегу и погнали лошадь. Как она бежала, как волоклась по дороге — да как-то оторвалась у Ожегова и спряталась в овине. А они на деревню выехали, спохватились: Кати нет, заорали, забегали, нашли ее в овине, привели, снова хотели привязать. Но тут кузнец, уважаемый в деревне человек, сказал: "Привязывать не сметь! Садите на телегу и везите как человека". Посадили и увезли. Так и жили. Умерла Катя молодая. А теперешнее отношение к женщине в семье несравнимое. Теперь женщина в семье главная, она распоряжается всем, деньги у нее. Да и жить стало легче, мужской работы почти не осталось, вся женская. Деревни исчезли, а городская жизнь совсем другая» (В.Д. Устюжанинова, 1923).

Брак был нерушимым, освященным церковью, разводы практически отсутствовали. А.Г. Шустова (1912): «Раньше ведь как? Разводов не делали. Хоть он бьет свою жену, а жили. Теперь парень с девкой спят, поспали — и замуж пошла. Месяц прожила — ребенок родился. А раньше — почти не было. Раньше боялись родителей-то. Я вот замуж пошла, дак мы записалися, а я своего мужика даже проводить не пошла. Меня отец не отпустил, боялся, как бы не поцеловал. Венчаться ведь надо было еще по закону».

Впрочем, правил без исключения не бывает. Судя по всему, были уходы жен и без трагического конца. Многое зависело от решения родной семьи женщины. Дарья Николаевна Казакова (1901) рассказывает о своей судьбе: «На 19-м году я вышла замуж. Он овдовел. Девчонка у него была в 3 годика. Я пришла жить к ему в деревню и прожила с ним 4 года. Тятенька его хорошо ко мне относился. Обучал, чего не умею. К примеру, хлеб сначала не умела хорошо пекчи. Когда он умер, свекровка стала злиться на меня, родня ее подстрекала: "Голую взяли, по соседству в Чураковке богатая невеста есть, у ее сундуки набиты". Заставили мужа расходиться, хошь и не хотел он. Он не обижал меня, жалел. Придет, бывало, с работы и скажет: "Бросай пряжу, айда отдыхать". Но не ослушался матери своей, почитал ее, боялся. Я услыхала как-то за дверью, что свекровка говорила мужу: "Пошел в лес за дровами и заруби ее". Вот пошли мы с им в лес. Он все похаживает, елки рубит. Я и говорю: "Гриш, а я знаю, что ты меня зарубить хочешь". Он отказываться стал, а я из лесу к матери своей убежала. Дочка моя Клава в ихнем доме осталась. 2 года ей было. Мама и говорит: "Давайте, пошолте с братом за Клавой!" Я у ихнего дома в лужке притаилась, а брат за девкой зашел и забрал. С тех пор я одна без мужика и живу».

Рождение детей было делом чаще всего обыденным. Количество детей в семье регулировалось только высокой детской смертностью. Поэтому и к смерти ребенка относились гораздо спокойнее: «Бог дал — Бог взял». А.Ф. Окунева (1909) рассуждает сейчас об этом так: «Замуж раньше выходили рано, на 18-м году. Говорили: "Этот товар не держат". Свекровка никуда не отпускала, без спросу за огород не выйду. Хлеб только свекровь пекла. А совсем старые старухи с ребенками сидели. В деревне жили женщины, ничего не знали, только детей рожали. Которого в хлеве, которого на молотьбе. Раньше ничего дошлого не знали (противозачаточного. — В.Б.), рожали как Бог пошлет. Я, слава Богу, через два года волочила. Рожали и думали, может, помрет ребенок-то. А в городе-то уважительнее относились, все штокали: што, пошто, на «вы» называли, на «ты» неприлично считалось. Здесь и дошлое узнала».