Константинополь в VI веке. Восстание Ника - Александра Алексеевна Чекалова
В 519–520 гг. это течение активно поддерживалось земляками комита федератов Виталиана — монахами из Скифии, которые стремились примирить монофиситов с православными. Вместо формулы "распятый за нас" они усердно пропагандировали другую — "один из троицы плотью пострадал" [314, с. 191; 193, с. 245–246]. Римский папа не одобрил эту формулу, тем не менее Юстиниан в первые годы своего правления, пытаясь найти точки соприкосновения между монофиситами и православными, вновь вспомнил о ней. В 531 г. преследования монофиситов прекратились, им разрешили вернуться из ссылки, и многие из них устремились в Константинополь. В 532 г. в столице состоялись переговоры между шестью ортодоксальными и шестью монофиситскими епископами [301, с. 378 и примеч. 1; 124, с. 6][84]. Хотя непосредственные успехи переговоров оказались очень скромными (доводы православных убедили лишь одного монофиситского епископа), значение их было велико. По мнению Э. Штейна, они явились своего рода прелюдией к спору о трех главах [301, с. 378]. В эдикте о вере, опубликованном вскоре после этого совещания, Юстиниан, стараясь не отступать от православия, делает вместе с тем шаг навстречу монофиситам: всячески избегая употребления формулы "две природы", он усиленно подчеркивает единство Христа и в этой связи пользуется уже упомянутой формулой теопасхизма [17, I, 1, 6; 16, с. 630–633; 55, т. II, с. 235–236; 301, с. 379][85].
Меры Юстиниана, поставившего перед собой цель примирить монофиситов и православных, насколько позволяют судить "Акты по поводу Калоподия" (см. ниже), вызвали лишь озлобление и тех и других, усугубляя и без того сложную ситуацию.
Итак, мы видим, что в первые годы правления Юстиниана в столице постепенно сплетался клубок поистине неразрешимых противоречий. Это противоречия и между отдельными группами населения (аристократией и торгово-ростовщической верхушкой), и между императорской властью и практически всеми социальными слоями города. Император стремился усилить контроль над подданными во всех сферах деятельности (экономической, общественно-политической, религиозной), и не было ни одной социальной группы или прослойки в столице, интересы которой не были бы так или иначе задеты. Кроме того, чудовищные злоупотребления его ближайших соратников, призванных проводить эту политику в жизнь, окончательно дискредитировали ее в глазах обираемого императором и его клевретами населения. Атмосфера была накалена до предела. Взрыв казался неизбежным. И действительно, в январе 532 г. в Константинополе разразилось одно из крупнейших народных волнений ранневизантийской эпохи — восстание Ника.
Глава VI.
Ход восстания Ника
"Акты по поводу Калоподия"
Прелюдией к восстанию и одним из поводов к нему послужила сцена, разыгравшаяся на ипподроме в канун восстания, — знаменитый диалог прасинов с императором Юстинианом, вошедший в науку под названием "Акты по поводу Калоподия"[86]. Слово в слово привел текст этого диалога Феофан.
"Прасины: Многая лета, Юстиниан август, да будешь ты всегда победоносным! Меня обижают, о лучший из правителей; видит бог, я не могу больше терпеть. Боюсь назвать [притеснителя], ибо, как бы он не выиграл, я же подвергнусь опасности.
Мандатор[87]: Кто он, я не знаю.
Прасины: Моего притеснителя, трижды августейший, можно найти в квартале сапожников[88].
Мандатор: Никто вас не обижает.
Прасины: Он один-единственный обижает меня. О богородица, как бы не лишиться головы[89].
Мандатор: Кто он такой, мы не знаем.
Прасины: Ты, и только один ты знаешь, трижды августейший, кто притесняет меня сегодня[90].
Мандатор: Если кто и есть, то мы не знаем кто.
Прасины: Спафарий Калоподий притесняет меня, о всемогущий.
Мандатор: Не имеет к этому дела Калоподий.
Прасины: Кто бы он ни был, его постигнет участь Иуды. Бог скоро накажет его, притесняющего меня[91].
Мандатор: Вы приходите [на ипподром] не смотреть, а грубить архонтам.
Прасины: Того, кто притесняет меня, постигнет участь Иуды.
Мандатор: Замолчите, иудеи, манихеи, самаритяне.
Прасины: Ты называешь нас иудеями и самаритянами?[92] Богородица со всеми![93]
Мандатор: Когда же вы перестанете изобличать себя?
Прасины: Кто не говорит, что истинно верует владыка, анафема тому, как Иуде.
Мандатор: Я говорю вам — креститесь во единого [бога][94].
Прасины начали перекликаться друг с другом и закричали, как приказал Антлас[95]: я крещусь во единого[96].
Мандатор: Если вы не замолчите, я прикажу обезглавить вас.
Прасины: Каждый домогается власти, чтобы обеспечить себе безопасность. Если же мы, испытывающие гнет, что-либо и скажем тебе, пусть твое величество не гневается. Терпение — божий удел. Мы же, обладая даром речи, скажем тебе сейчас все. Мы, трижды августейший, не знаем, где дворец и как управляется государство[97]. В городе я появляюсь не иначе как сидя на осле[98]. О, если бы было не только так, трижды августейший!
Мандатор: Каждый свободен заниматься делами, где хочет.
Прасины: И я верю в свободу, но мне не позволено ею пользоваться. Будь человек свободным, но, если есть подозрение, что он прасин, его тотчас подвергают наказанию.
Мандатор: Вы не боитесь за свои души, висельники!
Прасины: Запрети этот цвет[99], и правосудию нечего будет делать. Позволяй убивать и попустительствуй [преступлению]! Мы — наказаны[100]. Ты — источник жизни, карай сколько пожелаешь[101]. Поистине такого противоречия не выносит человеческая природа. Лучше бы не родился Савватий[102], он не породил бы сына-убийцу. Двадцать шестое убийство совершилось в Зевгме[103]. Утром человек был на ристалище, а вечером его убили, владыка!
Венеты: На всем ристалище только среди вас есть убийцы.
Прасины: Ты убиваешь и затем скрываешься.
Венеты: Это ты убиваешь и устраиваешь беспорядки. На всем ристалище только среди вас есть убийцы.
Прасины: Владыка Юстиниан, они кричат, но никто их не убивал. И не желающий знать — знает. Торговца дровами в Зевгме кто убил, автократор?
Мандатор: Вы его убили.
Прасины: Сына Эпагата кто убил, автократор?
Мандатор: И его вы убили, а теперь клевещете на венетов.
Прасины: Так, так! Господи помилуй! Свободу притесняют. Хочу возразить тем, кто говорит, что всем правит бог: откуда же тогда такая напасть?
Мандатор: Бог не ведает зла.
Прасины: Бог не ведает зла? А кто тот, кто обижает меня? Философ или отшельник пусть разъяснит мне различие между тем и другим[104].
Мандатор: Клеветники и богохульники, когда же вы замолчите?
Прасины: Чтобы почтить твое величество, молчу, хотя и против желания, трижды августейший. Все, все знаю, но умолкаю. Спасайся, правосудие,
