Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг. - Хрусталев Денис Григорьевич

Можно сказать, что к 1236 г. соседям со всей очевидностью стал ясен оборонительный уклон в политике Суздаля. Зародился он, скорее всего, еще раньше и впервые со всей очевидностью был проявлен по отношению к Волжской Булгарии. Это государство после 1229 г., когда на его границах оказались орды хана Бату, было остро заинтересовано в мирных соглашениях с Русью. С другой стороны, выгоды от союза с булгарами были очевидны и для Руси, где поволжский хлеб уже в 1230–1231 гг. стал фактически спасителем от голода. Однако никакие дружеские инициативы булгар не смогли склонить великого князя к тому, чтобы выступить их заступником от угрозы с Востока.

В источнике В. Н. Татищева сообщение о заключении русско-булгарского мира в 6737 (1229) г. выглядело так: «Тогда же прислаша к великому князю Юрию болгари о мире и любви. И сослаша люди лепшие со обоих стран опроче (особно).

[И сослали с обоих стран послов, знатных людей, на особное место близ границы Руской на остров, имянуемый Коренев. И оные учинили мир на 6 лет, купцам ездить в обе стороны с товары невозбранно и пошлину платить по уставу каждаго града безобидно; (бродникам) рыболовам ездить с обе стороны до межи; и иметь любовь и мир, пленников всех освободить; а буде будет разпря, судить, съехався судиам от обоих на меже].

И тии мир и любовь учинивше на 6 лет, пленныя вся пустиша и разыдошася с дары многими.

Того ж года глад бысть во всей Рустей земли 2 годы. И множество людей изомроша, а боле в Новегороде и Белеозере. Но болгоре, имеюще мир, вожаху Волгою и Окою по всем градам и продающе, и тем много Рустей земли помогоша. А князь болгорский присла к великому князю Юрию тритцеть насадов жит. И князь великий прият с любовию, а ему посла паволоки драгие, шитые златом, и кости рыбии, и ина узорочия»[187].

Некоторые летописи также сообщают о заключении с булгарами мира в 1229 г. после 6 лет «розмирья». Однако этот договор так и не вывел стороны на уровень военно-политического союза. Хотя именно об этом, судя по данным В. Н. Татищева, просило булгарское посольство в 1232 г.: «Того ж году приидоша татарове на Волгу и зимоваше, не дошед Великого града. Болгоре же прислаша послы своя ко князю великому Юрию, рекуще, яко «прииде род силен, откуду невемы, языка его же никогда слышахом», и просиша помощи противо има, [обесчевая все его (Юрия) убытки заплатить]. Князь же великий, гадав со братиею и слышаще, яко сила татарская тяжка, не даша има помощи. А татаре поплениша и покориша многу нижнюю землю Болгорскую и грады разориша»[188].

В Ростовском летописце вся эта статья, за исключением первого предложения, отсутствует. Для современников особенно неприятным могло быть упоминание среди участников княжеского совета «братии». Ведь ответственность за такой эгоистический поступок лежит на всех Всеволодичах.

Юрий не заключил с булгарами союза и не стал защищать их от монголов. И нельзя сказать, что такая позиция была неоправданной. Возможно, упорное противодействие на юго-восточных границах Булгарии, на Волге и Яике могло заставить хана Бату быть более осторожным при наступлении на запад, но вряд ли оно могло предотвратить его. В конце 1220-х гг. такие рассуждения еще были уместны, но в 1230-х их уже можно было счесть странными. Скорее всего, русские полки лишь распылили бы собственные силы в далеких походах, но не остановили бы монгольских ханов в предгорьях Урала… Прагматизм князя Юрия требовал жертв заграничных союзников.

С обреченным положением булгар можно сопоставить и ситуацию в Рязанском княжестве. Растерзанное внутренними усобицами, лишенное инициативы влиянием могучего северного соседа, оно также было оставлено один на один с Батыем.

Сведения, которые мы черпаем из летописи, составленной при ростовском дворе, не могут в достаточной мере описать обстоятельства монголо-рязанского противостояния, а тем более указать на неблаговидную роль великого князя Юрия, бросившего верного вассала на неминуемую гибель. Ростовская редакция Повести о монгольском нашествии на Северо-Восточную Русь, сохранившаяся в Лаврентьевской летописи (далее – ростовская повесть), очень кратко повествует о падении Рязани и ни словом не отмечает какую-либо роль в этих событиях владимирского князя, его имя вообще не упомянуто[189]. К счастью, в новгородских и связанных с ними летописях сохранился более подробный вариант этого повествования (далее – новгородская повесть)[190]. Д. С. Лихачев считал, что он восходит к несохранившейся Рязанской летописи. Его же использовали при составлении в 1270-х гг. «Повести о разорении Рязани Батыем», вошедшей позднее в комплекс сказаний о чудотворной иконе Николая Зарайского[191]. Кроме того, летописец Даниила Галицкого, использованный в источнике Ипатьевской летописи, сохранил южнорусский извод рассказа о нашествии Батыя на Северо-Восточную Русь (далее – южнорусская повесть)[192]. Ростовская повесть составлена участником событий вскоре после 1238 г. Новгородская – близким наблюдателем произошедшего и также практически синхронно. Только южнорусский вариант появился несколько позднее, лишь во второй половине 1240-х гг. Во всех случаях автор отстоит от событий не более, чем на десятилетие, и тем самым заставляет относиться к своему изложению с исключительным доверием.

Сопоставление имеющихся источников позволяет достаточно полно реконструировать события. Проведя часть зимы где-то в лесостепи около Дона, Бату вместе с основной частью армии в ноябре-декабре 1237 г. подошел к границам Рязанского княжества: «Зимоваша окаанныи Татарове подъ Чернымъ лесомъ, и оттоле приидоша безвестно на Рязаньскую землю лесомъ, съ царемъ Батиемь ихъ; и прьвое приидоша и сташа о Нузле, и взяша ю, и сташа ту станомъ»[193].

Обращает на себя внимание то, что «татары» подошли к русским границам «безвестно», то есть неожиданно. Вероятно, это было связано с тем, что они прошли «лесом», то есть не через тот степной коридор, у которого их, очевидно, ждали. Ясно, что они хотели запутать русских. Кроме того, имея возможность напасть неожиданно, они не стали ее использовать и куда-то спешить. Наоборот, Нузла (Нужа, или Онуза) был, судя по всему, небольшим городком, расположенным на границе лесостепи где-то на берегах Воронежа (возможно, в устье Лесного и Польного Воронежа). Захватив этот городок, Бату остановился нарочито на границе рязанских владений и направил к русским вполне лояльное посольство, якобы для того, чтобы избежать лишнего кровопролития. Должно было создаться впечатление, что монголы вовсе не желают двигаться на север и, если русские их не спровоцируют, далее не пойдут. Вина за вторжение в любом случае должна была лечь на непокорных русских, а не на представителя универсальной империи. История показывает, что в других частях света монголы всегда поступали точно так же: предложения о мире были подчинены целям дезориентации противника, разведки и оправдания экспансии в глазах собственных воинов.

Послы Батыя, которых князья предусмотрительно не подпустили к укреплениям своих городов, предложили рязанцам мир в обмен на десятину, вероятно ежегодную: «И оттоле посла послы своя, жену чародеицу и два мужа с нею, ко княземъ Рязаньскым, прося оу них десятины во всем: во князех и в людех и в конех, десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих. Князи же Резаньстии Юрьи Инъвгорович, брат его Олег [и Роман] Инъвгорович, и Муромскии и Пронскии, не пустячи к городом, [выидоша противу им в Воронаж]»[194].