Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара
Губернатор
Предводители дворянства подчинялись губернатору, который как местный представитель царя пользовался властью, статусом и — там, где на то были основания, — уважением, которое причиталось царскому наместнику. Назначаемые царем губернаторы стояли во главе структуры местного управления. По мнению одного авторитетного специалиста по внутренней политике Александра I, С. В. Мироненко, именно губернаторы составляли наиболее эффективную категорию бюрократической элиты первой четверти XIX века. Если предводители были «настоящими политиками» провинциальной России, то реальная политическая власть принадлежала губернаторам. Они были хорошо образованны по меркам того времени, три четверти из них получали домашнее обучение у гувернеров и, как правило, принадлежали к более зажиточному классу землевладельцев (великопоместные дворяне), причем более половины из них имели от двухсот до двух тысяч крепостных.
Губернаторы, как правило, назначались в относительно молодом возрасте, но к 40 годам они значительно поднимались по бюрократической лестнице и уже приобретали большой опыт. По словам их современников, «они были важнее министра, который был их господином». Проведенный Мироненко анализ 37 из 50 формулярных списков губернаторов показывает, что средний возраст гражданских и военных губернаторов был относительно молодым — 46,3 года, при этом чуть более трех четвертей из них были моложе 50 лет. Самым молодым был 32-летний губернатор Курляндии П. В. Ган. Губернатору Оренбурга Г. В. Нелидову было 34 года, губернатору Воронежа Н. И. Кривцову — 35 лет. Он приходился братом декабристу С. И. Кривцову[342].
Когда М. М. Сперанский был назначен губернатором Пензы в 1816 году, ему было 44 года, то есть чуть ниже среднего возраста, рассчитанного Мироненко, и он был почти точно этого среднестатистического возраста (47 лет) при назначении губернатором Сибири в 1819 году. В Пензе Сперанский «прославился своей справедливостью и добротой и успешно искоренил волокиту и коррупцию», — говорится в газетной статье В. Доброхотова, приуроченной к пятидесятилетию со дня смерти Сперанского 11 февраля 1889 года[343].
Позже, как вспоминал И. Т. Калашников, «пребывание Сперанского в Иркутске было истинным праздником жителей». Калашников был уроженцем Иркутска, советником губернской администрации Тобольска и членом комитета государственного конного завода. Два тома его воспоминаний хранятся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге и содержат многочисленные упоминания о губернаторствах И. Б. Пестеля и Сперанского в Сибири и Н. И. Трескина в Иркутске.
Сравнивая правления Пестеля и Сперанского, Калашников называет последнего прекрасным примером положительного общественного влияния эффективного и уважаемого губернатора: «Едва могли они [местные жители] опомниться, что тринадцатилетняя буря миновалась [ссылка на непопулярное пребывание Пестеля в должности], и что солнце освобождения, мира и спокойствия осветило их мрачную и унылую жизнь. Все стали дышать свободнее без страха».
Калашников добавляет, что дворянское общество с нетерпением ожидало встречи со Сперанским по воскресеньям, когда иркутяне собирались в Биржевом зале и где «бывал почти всякий раз и сам генерал-губернатор»[344]. Вигель, однако, сомневался, что в Пензе был кто-то, кто действительно ценил либо сильные стороны Сперанского, либо его многочисленные недостатки. Тем не менее в заключение он сделал характерный комплимент: «Его тихий, приветливый голос и печальный взгляд до того обезоружили жителей, что они прощали ему явное невнимание его к их делам»[345].
Примером положительных изменений, которые губернатор мог осуществить в губернии, может служить назначение в 1814 году А. М. Безобразова в Тамбов. Этот «еще молодой и чрезвычайно усердный» человек вскоре осуществил в губернии большие улучшения, так что возникло общее ощущение, что «губернаторская власть находилась в сильных, умелых и честных руках». «Административная энергия А. М. Безобразова в особенности обнаружилась» во время пожаров в губернии 1815 года, когда он позволял себе спать по два часа ночью в течение трех недель, понадобившихся, чтобы взять ситуацию под контроль и спасти губернию. Дворянство губернии выразило свою благодарность Безобразову за его самоотверженное руководство, вручив ему благодарственный адрес и поручив повесить его портрет в зале дворянского собрания[346].
В отличие от соответствующих заслуг Безобразова и Сперанского Вигель утверждал, что слово об одиозной репутации губернатора И. Б. Пестеля было передано жителями Сибири своим внукам: «Другие люди бывают жестоки из трусости, из мщения, из желания выслужиться, может быть, с намерением быть полезными; а этот человек любил зло, как стихию, без которой он дышать не может, как рыба любит воду». Сравнивая судьбы Пестелей, Вигель заметил, что отец «в другом государстве был бы… повешен». «Над преступным сыном его [П. И. Пестелем] свершилась впоследствии сия праведная казнь, которую, может быть, он гораздо более его заслуживал»[347]. Негативная репутация, которую И. Б. Пестель заработал себе на посту губернатора, основывалась на многочисленных обвинениях в издевательствах, продажности и, прежде всего, пренебрежении, учитывая, что, насколько это было возможно, он управлял отдаленной губернией, находясь в относительном комфорте Санкт-Петербурга, то есть в 5600 километрах западнее Иркутска!
Однако от осуждающего взгляда Вигеля на губернатора Пестеля резко отличается мнение недавней исследовательницы, которое, безусловно, идет вразрез с современными оценками. Н. А. Соколова утверждает, что проблемы в управлении Сибирью, скорее всего, были вызваны не столько злоупотреблениями и деспотизмом губернатора, сколько трениями между ведущими купцами и чиновниками, посланными туда из Санкт-Петербурга. Такая напряженность, очевидно, существовала всегда, и в свете этого представляется вероятным, что, по ее мнению, прозванный «сибирским сатрапом» И. Б. Пестель на самом деле не был виновен ни в одном из злоупотреблений своим положением, в котором его обвиняли. Ее самый веский аргумент состоит в том, что после увольнения в 1822 году он вернулся в свои смоленские имения, где жил в очень стесненных условиях, составляющих «почти нищету» и долговое бремя в 40 000 рублей[348]. Его единственным стремлением было выплатить все долги, и это ему удалось сделать всего за месяц до своей смерти в мае 1843 года[349]. Это предполагает, как позже утверждала его дочь, что Пестель неизменно отказывался пополнять свой доход с помощью взяток, которые были столь распространены на российской
