Вячеслав Фомин - Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Каким образом формировался этот «ультраскандинавский взгляд на русский исторический быт» и как в науке создавались «исторические призраки», вскрыли антинорманисты. По словам весьма наблюдатель­ного немца Е. Классена, Г.З. Байер возводил свои построения на «голом» слове «утверждаю», желая им «придать исполинскую силу своему мне­нию». Н.В. Савельев-Ростиславич показал, как норманист XVIII в. Ф.Г. Штрубе де Пирмонт с целью «легчайшего онемечения Руси» пре­вратил русско-славянского бога Перуна в скандинавского Тора, выстроив для этого ряд «Перун-Ферун-Терун-Тер-Тор». Позже Ф. Тарановский, об­ратившись к творческому наследию того же исследователя, так опреде­лил его систему «аргументации» в пользу якобы норманского происхож­дения норм Русской Правды: «Получается... заколдованный круг: нацио­нальность варягов служила предпосылкой заключения о заимствовании постановлений Русской Правды у германских народных законов, а затем «изумительное» сходство с ними Правды служило одним из доказатель­ных средств установления национальности варягов».

Дерптский историк И.Г. Нейман, ведя речь о том, как в науке застав­ляют звучать «русские» названия днепровских порогов по-скандинавски, заключил: этот результат уже «по необходимости, — здесь он специально заострял внимание, — брать в помощь языки шведский, исландский, ан­гло-саксонский, датский, голландский и немецкий... делается сомнитель­ным». Н.И. Костомаров назвал еще один прием работы своих оппонентов в данном направлении: они «считают, что названия порогов написаны неверно и поправляют их». Точно таким же образом они поступали и с летописными именами". Д.И. Иловайский и Н.П. Загоскин констатирова­ли, что норманисты исправляют «имена собственные нашей начальной летописи в сторону скандинавского происхождения их...». Н.В.Савель­ев-Ростиславич, выступая против «беззакония филологической инквизи­ции» норманистов, подчеркивал, что «желание сблизить саги с лето­писью, сказки с былью, а это не­минуемо увлекло изыскателей в мир догадок, ничем не доказанных, и заставило нещадно ломать звуки на этимологической дыбе». В связи с чем говорил, что норманизм держится «на сходстве звуков часто совер­шенно случайном».

Справедливость замечаний научных противников в полной мере под­тверждают сами норманисты. Так, А.Л. Шлецер предостерегал своих по­следователей, что «сходство в именах, страсть к словопроизводству - две плодовитейшие матери догадок, систем и глупостей». С.М. Соловьев рез­ко критиковал М.П. Погодина именно за то, как он свое «желание» «ви­деть везде только одних» норманнов воплощал на деле. Во-первых, ши­роко пропагандируя бездоказательный тезис, «что наши князья, от Рюри­ка до Ярослава включительно, были истые норманны...», в то время как Пясты в Польше, возникшей одновременно с Русью, действуют, отмечал Соловьев, точно также, как и Рюриковичи, хотя и не имели никакого от­ношения к норманнам. Во-вторых, что, «отправившись от неверной мыс­ли об исключительной деятельности» скандинавов в нашей истории, «Погодин, естественно, старается объяснить все явления из норманского быта», тогда как они были в порядке вещей у многих европейских наро­дов. В-третьих, что важное затруднение для него «представляло также то обстоятельство, что варяги-скандинавы кланяются славянским божест­вам, и вот, чтобы быть последовательным, он делает Перуна, Волоса и другие славянские божества скандинавскими. Благодаря той же последо­вательности Русская Правда является скандинавским законом, все нравы и обычаи русские объясняются нравами и обычаями скандинавскими».

О своем пути, приведшем к превращению русского Велеса в сканди­навского Одина, предложив, опираясь, видимо, на опыт Штрубе де Пирмонта, несколько вариантов «перевоплощения» его имени: Один-Вольд (Воольд)-Волос; Один-Вуодан-Водек-Волд (Вольс)-Волос, простодушно говорил С. Сабинин: он шел не через источники, а «чрез умозаключение», тут же честно признавшись, что не нашел в сагах, чтобы Один назывался богом скота. Этот же исследователь делился соображениями, посредством какого «волшебного фонаря» можно без затруднений осветить древности собственного народа, и которыми руководствовался не он один; «Нужно только научиться нам исландскому языку, познакомиться с рунами, с эддами, с сагами, с писаниями, относящимися к ним, не более». Абсолю­тизацию подобного подхода к разработке русской истории, как известно, отверг еще Шлецер. Совершенно не приемля исландские саги в качестве ее источника, он при этом с особенной силой подчеркивал, что «все презрение падает только на тех, кто им верит» (эти слова, несмотря на их явный гиперкритицизм, предупреждают не только против легковерия к показаниям саг, но и против приписывания им того, чего в них нет).

Многие аргументы норманской теории, способствовавшие ее триум­фу, действительно являлись лишь плодом «умозаключения» ее привер­женцев и на проверку оказывались несостоятельными, что хорошо видно на примере мнимых заимствований вышеприведенных русских слов из шведского языка. Шлецер, как уже говорилось, признал, что в русском языке не заметно влияния скандинавского языка. Затем немец Г. Эверс указал, что «германских слов очень мало в русском языке». С.М. Строев в ответе О.И. Сенковскому вновь заметил, что в русском языке «не видать никаких следов влияния скандинавского».

В 1849 г. филолог И.И. Срезневский, видя в варягах скандинавов, от­метил тенденциозность, в которую впадают сторонники взгляда особенно­го влияния скандинавов на Русь. «Уверенность, — констатировал он, — что это влияние непременно было и было сильно во всех отношениях, управляла взглядом, и позволяла подбирать доказательства часто в про­тивность всякому здравому смыслу...». И крупнейший знаток в области языкознания, проведя тщательный анализ слов, приписываемых норман­нам, показал нескандинавскую природу большинства из них и пришел к выводу, что «остается около десятка слов проис­хождения сомнительного, или действительно германского... и если по ним одним судить о степени влияния скандинавского на наш язык, то нельзя не сознаться, что это влияние было очень слабо, почти ничтож­но». Причем он подчеркнул, что, во-первых, эти слова могли перейти к нам без непосредственных связей, через соседей, и, во-вторых, словарный запас Руси того времени состоял, по крайней мере, из десяти тысяч слов.

«Методика» работы норманистов с источниками особенно прояви­лась в их отношении к ПВЛ, которая сводилась к тому, что, указывал Ю.И. Венелин, «им понадобиться, то и станет говорить Нестор!!». С.А. Гедеонов, отмечая «непростительно вольное обхождение» Шлецера с летописью, заострял внимание на том, что норманская теория «прини­мает и отвергает» ее текст «по усмотрению». Правомерность этой оценки подтвердил крупнейший специалист в области летописания норманист М.Д. Приселков, сказав о «величайшем произволе» Шлецера в отноше­нии летописи. И в основе этого произвола лежала предубежденность норманистов в своей правоте, сила которой была настолько велика, что она до неузнаваемости преображала памятники, не только наполняя их соответствующим содержанием, но и в желательном для себя духе «исправляла» их тексты, в результатечего они превращались в очередной до­вод в пользу скандинавства варягов. Как это делалось, хорошо видно на двух характерных примерах, связанных с именами Шлецера и Карам­зина, по трудам которых сверяли свой взгляд на древности Руси отечест­венная и европейская историческая наука. Первый из них, предлагая в целостном виде концепцию норманизма, отвел в ней соответствующее место появившемуся на страницах летописей во второй половине XV в. указанию на то, что варяжские князья - Рюрик и его братья - пришли «из немец». Ученый, сославшись на современную ему ситуацию, когда «большая часть славянских народов называет так собственно германцев», придал известию о выходе варягов «из немец» силу аргумента в пользу того, что «варяги суть германцы (немцы)». Летописное предание, резюмировал он, позабыв происхождение при­званных на Русь князей, «ничего более не знало, кроме того, что они немцы». «Силу доказательную имени немец» в установлении этноса ва­рягов затем защищали широко известные в России и за рубежом ученые А.Х. Лерберг, М.П. Погодин, А. Рейц, А.А. Куник, П.Г. Бутков, А.А. Шах­матов. Причем Куник убеждал, что «нельзя доказать, чтобы в древней­шие времена славянское название германцев немцы было употреблено и не к германским народам», и увязывал термин «немцы» со шведами («свейские немцы» и др.).

Подобные утверждения не имеют ничего общего с фактами, на ко­торые задолго до Шлецера обратили внимание иностранцы, прежде все­го шведские ученые, и работы которых он знал (ему принадлежит труд «Новейшая история учености в Швеции», состоявший из пяти частей). Так, швед Ю.Г. Спарвенфельд, бывший в Москве в 1684-1687 гг., в своем «Славянском лексиконе» слово «немчин» пояснил как «инозе­мец». Другой швед Ф.И. Страленберг, после Полтавы много лет про­ведший в русском плену, объяснял в 1730 г. своему читателю (его книга была переиздана в Германии, переведена на английский, французский и испанский языки), что «под имянем немца прежде россиане почитай всех европейских народов разумели, которыя по словенски или по руски говорить не знали. Ныне же сие об однех... германах разумеется».