Вячеслав Фомин - Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

В том же 1837 г. С. Сабинин, также полагая, что русский язык произо­шел от скандинавского, что из него взяты «имена чинов, жилищ, домаш­них вещей, животных», вместе г. тем утверждал, что из Скандинавии перешло «основание всего нашего древнего быта», в том числе и «обык­новение мыться в субботу», дарить детям на зубок. «Замечательно, — делился он своим открытием, — что религия в древней России была скан­динавская, а не славянская». Но всего этого ему показалось крайне мало, и исследователь, излагая что-то вроде программы норманистов на буду­щее (а ее принципиальной линии они следуют до сих пор), выражал аб­солютную уверенность в том, что «мы отыщем на многие наши обычаи и поверия удовлетворительное объяснение в исландских сагах», «а Киев назовем скандинавским именем Каир (Кёйп), Kiob, Kjobing, Kjobstadt, т.е. местом торговли, торговым городом; что в Волосе, боге скота, узнаем мы Волда (Вольса), Водека, Вуодана, Одина; что мы откроем в именах рек Волга, Двина, Нева, Нар­ва, Днепр, Рось имена скандинавские, и пр.». С целью объяснить свой априорный посыл о всепроникающем воздействии скандинавов на жизнь восточных славян Сабинин прибег к другому подобному посылу: оказывается, норманны, бывшие на Руси, своей массой превосходили ее насе­ление. В соответствующем духе он предлагал рассматривать этимологию имени «славяне»: «...Я, читая в скандинавских диалектах slav, slaf, slaven, slafen, множ. slaverne, slavene, slaferne, slafene, что значит слабые, подчи­ненные, подручники, всегда воображаю себе: не это ли носили и мои пред­ки...». Свои лингвистические изыскания автор замыкал весьма красноре­чивым вопросом: «...Рось или Русь не есть только перевод имени слава на скандинавские диалекты, ибо Ros значит в них слава?». Истиной для него была и мысль, что Велес и Перун есть скандинавские Один и Тор.

Сторонники норманства варягов объявили скандинавскими значи­тельное число русских слов, ставших тем самым весьма важным «козы­рем» в пользу их концепции ранней истории Руси, например, в рассужде­ниях Н.М. Карамзина. И подбор которых, следует подчеркнуть, не яв­лялся делом случая, а должен был ко всему же наглядно продемонстри­ровать, чем восточные славяне якобы обязаны северным пришельцам (князь, боярин, дружина, дума, оружие, господь, колокол, город, гридь, купец, безмен, лодья, меч, вервь, вира, муж, мыто, обель, огнищанин, смерд, холоп, челядь, якорь и другие) и, следовательно, какой ничтож­ный уровень общественного бытия своих подданных те застали. Не до­вольствуясь количеством подобных примеров, О.И. Сенковский во все­услышание высказал намерение привести сотни славянских заимствова­ний из германского, впрочем, осмотрительно не выполнив своего обе­щания. Согласно все той же воле приверженцев норманизма имена русских князей, в том числе бесспорно славянские, были переделаны в сканди­навские, также заняв в их системе доказательств одно из самых централь­ных мест. По словам Ф. Фортинского, «лингвистические доводы норма­нистов основаны не столько на этимологии слова варяг, сколько на объ­яснении из скандинавского языка имен первых наших князей и их при­ближенных». Известный норманист Ф.А. Браун позже также подчеркивал, что эти имена «составляют наиболее веское доказательство норманистов».

Начало этой практике, основанной на игре созвучий и метко назван­ной Н.П.Загоскиным «филологической эквилибристикой», положили шведские историки XVII в., но в науке она стала обязательным руковод­ством к действию благодаря авторитетному мнению Г.З. Байера, катего­рично сказавшему, что «все имена варягов в русских летописях» суть «шведского, норвежского и датского» языков. Подыскав именам князей параллели из скандинавской истории, исследователь не без сожаления признал, что не нашел ничего подобного только к имени Синеус. Но во всех остальных случаях он не испытал никаких затруднений. Так, не отрицая, что имя Святослав славянское, ученый при этом настаивал, что оно все же «с началом норманским» (Свен), а в имени Владимир увидел перевод, означающий либо «лесной надзиратель» (от немецкого «wald» -«лес», здесь Байер повторил не совсем устраивающее его мнение своего соотечественника филолога Ю.Г. Шоттелиуса, ум. 1676), либо, как пола­гал уже сам, первая часть этого имени когда-то означала «поле битвы». Затем А.Л. Шлецер и А.А. Куник утверждали соответственно, что Рогволод - «чисто скандинавское имя», а первая часть имени Святослав пред­ставляет собой готское «svinths» (крепкий, сильный). Сергей Алексан­дрович Гедеонов, ориентируясь прежде всего на Шлецера и Карамзина (сыгравшего, учитывая, по справедливому замечанию А.А. Хлевова, влияние его труда на читающую публику, важную роль в пропаганде и закреплении в ее среде идей норманизма) уже без всяких исключений говорил, что имена представителей варяжской руси, звучащие в летопи­си, «неоспоримо норманские». Как далеко в норманизации русской исто­рии заводили в ту пору не знавшая границ увлеченность идеей норман­ства варягов и вытекающее из нее неудержимое стремление выводить летописные имена только из шведских, видно хотя бы по тому факту, что известный историк Куник «с высокой долей вероятности» отнес в 1845 г. к скандинавам любимого народного героя былин Илью Муромца.

В силу тех же причин не менее крупная фигура российской истори­ческой науки того времени М.П. Погодин в 1859 г. характеризовал пред­ставителей высшего слоя варяго-руссов не иначе, как «удалый норманн» (Олег), как «гордая и страстная, истая норманка» (дочь Рогволода Рогнеда), как «истинный витязь в норманском духе» (Мстислав Владимиро­вич), говорил о «норманском характере» Святослава и «норманской при­роде» Ярослава Мудрого. Он же ввел в научный оборот понятие «норманский период русской истории» (даже ставшее названием одной из его работ), обнимавшего собой историю Руси до середины XI в., и суть которого историк выразил словами: «Так удалые норманны, в продолже­ние двухсот лет, раскинули планы будущего государства, наметили его пределы, нарезали ему земли без циркуля, без линейки, без астролябии, с плеча, куда хватала размашистая рука...». При этом ученый убеждал, что скандинавы в рамках 862-1054 гг. «были почти совершенно отдельным племенем от славян, - они жили вместе, но не сплавлялись, не сос­тавляли одного народа... Влияние варягов на славян было более наруж­ное - они образовали государство. ...Славяне платили дань, работали -и только, а в прочем жили попрежнему». И лишь только в следующем периоде скандинавы «сделались славянами, приняв их язык, хотя и оставались их правительством».

Подобный настрой, приведший к открытию, по словам Д.И. Иловай­ского, «небывалого норманского периода» в нашей истории, и глубоко поразивший российскую историческую науку, резко входил в противоре­чие с показаниями источников и здравым смыслом, в связи с чем вы­звал протест даже со стороны норманистов. Неужели это возможно, изумлялся Н. Ламбин, чтобы скандинавы «ухитрились основать государ­ство чисто славянское, без участия самих славян». Характеризуя состоя­ние разработки варяжского вопроса, И.И. Первольф, прекрасный знаток истории славянских и германских народов, не скрывая усмешки, конста­тировал: «Все делали на Руси скандинавские норманны: они воевали, грабили, издавали законы, а те несчастные словене, кривичи, северяне, вятичи, поляне, древляне только и делали, что платили дань, умыкали себе жен, играли на гуслях, плясали и с пением ходили за плугом, если не жили совсем по-скотски». Ф.И. Успенский резонно заметил, что если могущество Киевской Руси связано со скандинавскими князьями и их скандинавскими дружинами, «то они похожи на чародеев, о которых рассказывается в сказках». В своих оценках того же явления антинорманисты были более лаконичны и, вместе с тем, более конкретны. Так, Ю.И. Венелин в 1836 г. исчерпывающе определил его как «скандинавомания», а Степан Александрович Гедеонов в начале 60-х гг. как «ультра­скандинавский взгляд на русский исторический быт». В 1841 г. М.А. Мак­симович, говоря о взглядах современных ему норманистов на русскую историю, подчеркнул: «Это видение скандинавства руссов, теперь гос­подствующее в нашей истории, иногда обращается почти в болезнь умо­зрения». А в отношении выводов О.И. Сенковского ученый сказал, что это «только миражи, призраки исторические».

Каким образом формировался этот «ультраскандинавский взгляд на русский исторический быт» и как в науке создавались «исторические призраки», вскрыли антинорманисты. По словам весьма наблюдатель­ного немца Е. Классена, Г.З. Байер возводил свои построения на «голом» слове «утверждаю», желая им «придать исполинскую силу своему мне­нию». Н.В. Савельев-Ростиславич показал, как норманист XVIII в. Ф.Г. Штрубе де Пирмонт с целью «легчайшего онемечения Руси» пре­вратил русско-славянского бога Перуна в скандинавского Тора, выстроив для этого ряд «Перун-Ферун-Терун-Тер-Тор». Позже Ф. Тарановский, об­ратившись к творческому наследию того же исследователя, так опреде­лил его систему «аргументации» в пользу якобы норманского происхож­дения норм Русской Правды: «Получается... заколдованный круг: нацио­нальность варягов служила предпосылкой заключения о заимствовании постановлений Русской Правды у германских народных законов, а затем «изумительное» сходство с ними Правды служило одним из доказатель­ных средств установления национальности варягов».