Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1
Передает Погодин в Красном Яичке, между прочим, следующие сцены: мужик вез дрова на рынок и увидел объявление, прибитое на будке. – Что это такое? – Свобода! – Как стоял, так и упал на колени в лужу и начал молиться Богу и благодарить. – Другой мужик пришел к Иверской и, упав на колени, вне себя воскликнул: «Спасибо Тебе, Матушка, дай Тебе Бог много лет здравствовать и с Государем нашим любезным Александром Николаевичем!» – Рабочие на винном дворе, числом около 300, заставили читать после обедни манифест и затем бросились целовать друг друга и плясать.
– Ну, уж Царь у нас, – сказал один крестьянин, – удалой – какой день выбрал – прощеный!
Пьянства в Москве было в этот день меньше против обыкновенного: 5 марта было выпито на 1,660 р. меньше, чем в предыдущее Прощеное воскресенье. На большой фабрике Алексеевых, где обыкновенно в этот день было штрафованных за опоздание 80 человек, на сей раз не было ни одного; на пивоваренном заводе Даниельсона из 250 рабочих также не было ни одного запоздавшего. В чистый понедельник в четырех больших типографиях все наборщики были на местах, – случай небывалый[276].
Страсть Москвы к торжественным банкетам сказалась и в этот незабвенный день. Вечером 5 марта состоялся помянутый ужин в Самарином трактире, но описание его появилось лишь 14 марта. Собралось 32 человека: литераторы, помещики, купцы, артисты и чиновники. Все при свидании целовались, поздравляя друг друга с великим радостным событием. Некоторые христосовались, называя этот день нашим гражданским воскресеньем. Первый тост за здоровье «Освободителя» был провозглашен «старейшим по летам и заслугам», как выражались Москов. Ведом., Щ… (без сомнения, Щепкиным, которого, однако, газета не назвала по имени, – уж не из опасения ли скомпрометировать его в глазах начальства?). Голос его дрожал. Он хотел что-то сказать, но залился слезами и не мог договорить. Почти у всех присутствующих навернулись слезы на глазах. После первого тоста возникла мысль ознаменовать этот торжественный день каким-нибудь добрым делом на пользу освобождаемых.
Решено было в течение двух лет освободить хотя одного из дворовых людей, если кто помещик, – посредством выдачи увольнительного свидетельства на другой же день, – в противном случае содействием своими средствами. Но так как из присутствующих ни у кого не было прислуги из дворовых, то они обязались склонить к тому других. Кроме того, в изъявление общей радости и признательности к благородному подвигу Монарха и в том убеждении, что в настоящее время общество должно путем благотворительности прийти на помощь правительству в устройстве быта дворовых людей и их семейств, постановлено: 1) открыть с разрешения правительства (таковое не последовало) подписку в целой империи для учреждения благотворительного общества попечения о дворовых людях; 2) немедленно открыть подписку среди присутствующих и продолжать ее в столице; 3) на собранные деньги немедленно приступить к открытию соглашения о выдаче увольнительных свидетельств дворовым, проживающим в Москве. По подписке было собрано более 5000 руб., причем в ней приняла участие и прислуга, как только она узнала о цели[277] подписки. Решено было собираться по воскресеньям, но добрая инициатива эта дальнейших последствий не имела в виду противодействия администрации.
В этот же «прощеный день», 5 марта, вспомнили и стихи И. С. Аксакова, коими он в 1858 г. приветствовал приступ к освобождению крестьян, и внушенные тем высоким подъемом духа, которым было охвачено, несмотря на все неблагоприятные условия в то время, все, что было порядочного и честного в русском обществе:
Благо всем, ведущим к свету,Братьям, с братьев снявшим гнет!Людям мир, благословенье!Горьких мук исчезнет след.Дню вчерашнему-забвенье,Дню грядущему привет…
5 же марта весть об освобождении крестьян была разнесена телеграфом по всей Европе, встретившей ее единодушным сочувствием. Kolnische Zeitung посвятила 25 (13) марта этому событию следующие прочувствованные строки:
«Редко или, лучше сказать, никогда еще смертному не доводилось совершить дело столь важное и благородное, как то, которое совершил благодушный Император Александр II. Одним почерком пера он возвратил 23 миллионам людей их права. То, что он исполнил свое желание, с которым вступил на трон, лишь в седьмой год своего царствования доказывает, с какими великими трудностями была сопряжена отмена в России крепостного состояния. Похвалы, воздаваемые в манифесте дворянству, без сомнения, побудят дворян сделаться достойными их. Дай бог, чтобы дело, предпринятое великодушным Государем, имело успех, согласный с желаниями его. Этот Монарх занял теперь одно из самых прекрасных и почетных мест в истории».
В это же время начало приводиться в исполнение предложение Погодина о сооружении в Москве в память Александрова дня (освобождение крестьян) храма во имя Александра Невского, на трудовые копейки крестьян. Сначала подписка шла очень бойко. Один из бывших крепостных, препровождая к московскому генерал-губернатору 5 руб., писал[278]: «Примите от меня трудовые пять рублей на сооружение монумента Великому Александру Милостивому, который следует поставить за спасение против храма Христа Спасителя. С моей легкой руки тоже найдутся добрые люди, которые ценят добродетель, и если из нашего низшего сословия по копейке сложатся, и то много будет; трудовая копейка дороже дарового рубля и монумент наш простоит во веки веков, и имя Александра Милостивого будет нетленно».
Стали поступать и крупные пожертвования (ростовский купец Сорокин пожертвовал 1000 рублей). С.С.Маслов (приятель Белинского), впоследствии завещавший все свое крупное состояние на народное образование, прислал Погодину, как будущему ктитору церкви, 50 рублей при письме, которое заканчивалось так: «Да празднуется 19 число февраля на вечные времена в память нашего родного, желанного Царя-человека Александра II». Для усиления прилива мелких пожертвований Погодин предлагал собирать без всякого участия властей. «В воротах всякого генерал-губернатора и всякого митрополита, – писал он, – стоит сторож в мундире или тулупе, и не осмелится пойти к ним ни один крестьянин с своим пятаком или гривною»[279]. Погодин предлагал ставить кружки в мелочных лавках. Прав ли был он или нет, видно из того, что лишь 35 лет спустя было приступлено к исполнению этого поистине благочестивого желания русского народа[280], тогда как за это время исполнилось немало мишурных и дорогостоящих затей, внушенных тщеславием и подхалимством.
Отметим еще величественную манифестацию фабричных и ремесленников Москвы и ее уезда, задуманную в это время объявления воли и осуществленную лишь впоследствии, в мае, когда Государь приехал в Москву. В благодарность за освобождение решено было ими поднести Александру II хлеб-соль на серебряном блюде, в аршин в диаметре. 21 мая, в восемь часов утра, после молебствия в Чудовом монастыре, направилось торжественное шествие из Кремля в Александрийский дворец, где находился Государь. В шествии участвовало около 10 тыс. человек. Все шли с обнаженными головами. Впереди шли 400 человек депутатов от разных сельских обществ. По прибытии ко дворцу депутаты были введены за ограду, а остальные разместились по Большой Калужской улице. Когда вышел к депутатам Государь и принял хлеб-соль, бывший во главе депутации 70-летний старик Захаров произнес краткое приветствие, на которое Государь отвечал словами благодарности. Другой депутат просил Государя не взыскать, что по простоте не могут выразить на словах и малой доли того, что они чувствуют сердцем при мысли о милосердии к ним Его Величества. Затем Государь прошелся по двору среди депутатов до самой Калужской улицы. Толпа расступалась пред Государем, падала на колени и оглашала воздух непрерывными криками ура. Когда Государь возвратился на прежнее место, староста просил его удостоить крестьян – показать им Государыню. На замечание Государя, что она здесь, на балконе, старик простодушно отвечал: «Не видим, Государь, удостой нас ее видеть и поклониться Матушке». Государыня появилась одна на другом балконе, и при виде ее все пали на колени, и раздалось громкое ура.
Государю поднесена была «грамотка» (кажется, написанная Погодиным) следующего содержания:
«Всемилостивейший Государь
Отец-Освободитель!
Благодарим Тебя, Государь, за великие милости Твои, за дарованную нам тобою свободу. Денно и нощно молим мы за Тебя, молят наши жены и дети, и будут молить внуки и правнуки. Храни Тебя милосердный Бог и дай тебе силу и крепость все совершить с любовью, чтобы все твои верноподданные дети, Тебе Богом данные, по взаимной любви и согласии благословляли Твое имя в роды родов, как мы благословляем имя нашего Отца-Освободителя»[281].
