С. Папков - Сталинский террор в Сибири. 1928-1941
Следствие по «делу» инженеров возглавили начальник краевого управления НКВД старший майор госбезопасности В.М. Курский и его заместитель А.И. Успенский. Допросы вели работники 3-го (экономического), 4-го (секретно-политического) и 6-го (транспортного) отделов УНКВД — Д.Д. Гречухин, А.А. Яралянц, М.О. Голубчик, И.Я. Бочаров, К.К. Пастаногов, А.В. Кузнецов, А.А. Ягодкин, Г.М. Вяткин, А.П. Невский, А.Н. Барковский и некоторые другие.
К тому времени официальная комиссия уже закончила свое расследование. 28 сентября она представила Кемеровскому горкому специальный доклад, по которому было вынесено постановление, больше похожее на приговор. Оно гласило: «…взрыв 23/IX — 36 года является результатом вредительской, диверсионной деятельности лиц из специалистов, работавших на Центральной шахте (Куров, Пешехонов, Коваленко, Леоненко, Ляшенко). Эта контрреволюционная группа в своей вредительской работе поставила целью вывести главную шахту рудника из строя, сорвать выполнение плана угледобычи и подготовительных работ»{290}.
В списке комиссии крайкома, однако, не было фамилий Андреева и Носкова, несмотря на то, что оба в это время уже сидели под арестом с остальными инженерами. Не было также и двух других имен из последующего списка обвиняемых — Ф.И. Шубина, арестованного еще до кемеровского взрыва (26 августа), и немецкого инженера Э.И. Штиклинга, которого арестовали значительно позже остальных — 3 ноября 1936 года{291}. И тот и другой появились в общей схеме вредительства лить после того, как из Москвы поступило требование готовить открытый судебный процесс.
Стоит заметить, что с самого начала состав «вредителей» подбирался на основе различных комбинаций. Первоначально в официальном списке лиц, которых следовало «безусловно привлечь к ответственности», стояла фамилия управляющего рудником И.И. Черных{292}. Но Черных не был арестован и в начале 1937 года он все еще оставался на своем посту5. Зато в дело оказались вовлеченными те, кто (как Штиклинг) давно уже находились далеко от места случившейся аварии или сидели в тюрьме.
В октябре и ноябре в НКВД шла интенсивная подготовка инженеров к политическому спектаклю. Трудность заключалась в том, что никто из обвиняемых, за исключением Шубина, никогда не имел сношений с оппозицией и, следовательно, не мог представлять ее в суде. Но Шубин был слишком мелкой фигурой, чтобы «завербовать» других и «возглавить» «диверсии». До ареста он занимал небольшую должность начальника участка на шахте. Тогда решено было сделать «руководителем троцкистской части группы» управляющего шахтой Носкова, а «членами» — Шубина и Курова.
Другую часть группы, по сценарию НКВД, должны была составить «фашисты» во главе с Пешехоновым, якобы действовавшие по заданиям германской разведки, олицетворяемой Штиклингом, бывшим главным инженером на кемеровских шахтах «Щегловская» и «Северная» в 1932–1935 гг.
Особенно важное значение на предстоящем процессе придавалось свидетелям обвинения. На роль «свидетелей» были назначены два бывших активных троцкиста — Дробнис и Шестов, а третьим — главный инженер треста Кузбассуголь М.С. Строилов. Каждый из них являлся крупным хозяйственным руководителем, и каждый рассматривался в качестве «идейного вдохновителя» и «организатора» вредительства. Суд должен был подтвердить это, чтобы через несколько месяцев этих троих представить такими же обвиняемыми на московском процессе по делу Пятакова, Радека, Муралова.
Судя по времени, прошедшему с момента ареста подсудимых, следствие продвигалось довольно быстро. Показания арестованных инженеров прибавлялись от одного допроса к другому, но для нас останется неизвестным, какой ценой добывались эти показания. Сохранилось лишь одно свидетельство инженера Коваленко, составленное им после суда, из которого видно как разговаривали следователи с ним самим. В заявлении наркому юстиции СССР он пишет: «…я был поражен той обстановкой, в которой я очутился на следствии, не говоря уже о том ужасном, ничем не обоснованном обвинении, которое мне предъявили…
С первого же дня допроса на меня обрушились потоки незаслуженных оскорблений, угроз как по моему, так и по адресу моих родителей (немедленное выселение их из квартиры без предупреждения). Все мои правдивые показания отвергались, как ложные, и о них даже не желали слушать, требуя категорически признать себя контрреволюционером. Мне показывали показания других обвиняемых нашего дела (явно для меня клеветнические и неправдивые), как образец чистосердечного признания…
Меня предупредили, что упорства мои бесполезны и все равно я буду осужден за вредительство с худшими для меня последствиями, чем у остальных «сознавшихся» обвиняемых, так как судить будет суд в составе, как выразился следователь, «наших же работников». Не обладая достаточно крепкой нервной системой, принимая слова следователя за чистую монету, я пришел в состояние полной деморализованности и отсутствия воли… и был вынужден подчиниться всем требованиям следователя. Я признал себя участником несуществовавшей в действительности контрреволюционной организации, стал клеветать на себя, подтверждать клевету других, извращать факты…
Мне трудно было все это выдумывать, кое-как сочинял, но все это записывалось, как чистосердечное признание. В дальнейшем мне помогли — мне оставалось лишь подписать готовые протоколы, заверить их и подтвердить все это на суде, что я сделал со всей добросовестностью…»{293}.
К концу следствия НКВД имело трех из девяти обвиняемых, сломленных полностью и готовых давать на суде любые показания. Согласие на сотрудничество с обвинением было получено от Леоненко, Коваленко и Штиклинга. От других обвиняемых также удалось добиться признательных показаний и самооговоров, на которых полностью строилось обвинительное заключение.
Когда все принципиальные вопросы с обвиняемыми были решены, из Москвы прибыли члены суда, прокурор и защитники.
19 ноября 1936 года в 11 часов утра началось первое заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР под председательством В.В. Ульриха и при членах коллегии Н.М. Рычкове и Я.Я. Рутмане. Государственное обвинение поддерживал заместитель прокурора СССР Г.К. Рогинский.
Места для публики заполнили работники НКВД и партийного аппарата, делегаты проходившего в это время Третьего краевого съезда советов, представители прессы, стахановцы, многочисленные делегации городов и угольных районов Кузбасса. Прежде чем попасть в зал заседания суда, рабочим пришлось пройти строгий идеологический отбор. На каждого из них парткомы предварительно представили характеристики, затем в крайкоме утвердили кандидатуры допущенных на суд.
После того, как было зачитано обвинительное заключение и все обвиняемые тут же признали себя виновными, началось «судебное расследование».
Первым давал показания бригадир — стахановец шахты «Центральная» Поцелуенко. Он подробно рассказал о том, что обвиняемые, бывшие руководители шахты, «саботировали стахановское движение, ставили стахановцев в невыносимые производственные условия, чтобы вызвать у них недовольство». Шахтеров, говорил рабочий, заставляли работать в загазованных условиях, вследствие этого некоторые угорали и отравлялись.
Аналогичные «показания» дали два других свидетеля — рабочий Чекалин и горно-технический инспектор Шуванов{294}.
Затем прокурор Рогинский приступил к допросам подсудимых и главных свидетелей — Шестова, Дробниса, Строилова. Первые двое довольно односложно давали показания о своей «вредительской деятельности», фактически повторяя лишь то, что было уже отражено в протоколах допросов предварительного следствия.
Обратимся вновь к письму-раскаянью Коваленко.
— Мог ли я отказаться от своих показаний на суде? — писал он в 1937 году. — Такая мысль у меня появилась, но я не осмелился этого сделать. Видя с очевидностью пристрастность ведения следствия, когда такие лица, как вентиляционный десятник (который, кстати говоря, тоже был арестован) и запальщик, по вине которого произошел сам взрыв, не были не только привлечены к ответственности, но даже не были допущены в качестве свидетелей. (…)
Видя как остальные подтверждали явно неправдивые показания, я пошел по тому же пути, всецело ориентируясь на прокурора, стараясь ни в чем ему не перечить и подтверждать все его обвинения, вплоть до признания себя убийцей невинных людей{295}.
Обширные показания дали Шестов и Дробнис. Они рассказали о существовании «Западно-Сибирского троцкистского центра», о деятельности его различных групп, подробно изложили сведения о собственной роли в организации вредительства{296}.
Когда очередь дошла до опроса Строилова, у прокурора появились проблемы. Показания этого свидетеля стали разрушать одну из главных конструкций следствия — обвинение в сознательном убийстве рабочих. Инженер Строилов, талантливый изобретатель и организатор производства, держался, по-видимому, достойнее и мужественнее всех остальных участников процесса. Он решительно отверг многие обвинения, предъявленные ему Рогинским, и опроверг ряд фальшивых заявлений подсудимых. Когда прокурор потребовал подтвердить высказывание Андреева о том, что распоряжения Строилова «ставили шахту все время под угрозу взрыва», он спросил у Строилова:
