Венди Голдман - Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий

Венди 3. Голдман

ТЕРРОР И ДЕМОКРАТИЯ В ЭПОХУ СТАЛИНА.

СОЦИАЛЬНАЯ ДИНАМИКА РЕПРЕССИЙ

Я выражаю благодарность многим людям и организациям за их помощь. Национальный Совет по евразийским и восточноевропейским исследованиям, Американский Совет научных обществ, научно-исследовательский Совет общественных наук, Национальный фонд гуманитарных наук, Общество по присуждению грантов предоставили мне возможность провести исследовательскую работу и написать эту книгу. Исторический факультет Университета Карнеги Меллон предложил дополнительную помощь и любезно оплатил командировочные расходы, связанные с исследовательской работой в России. В результате обмена между Университетом Карнеги Меллон и Российским Государственным Гуманитарным Университетом (РГГУ) мне была оказана неоценимая помощь в моей работе в библиотеках и архивах в Москве. Я признательна Ирине Карапетянц, Юрию Афанасьеву, Джону Лехоцки и Джо Троттер за их длительную финансовую и административную поддержку Я также благодарна моим русским коллегам из РГГУ, особенно Алексею Киличенкову и Игорю Курукину, которые помогали мне во множестве больших и малых дел. Компетентную и действенную поддержку в исследованиях мне оказала также Елена Никулина.

Помощь персонала Государственного Архива Российской Федерации (ГА РФ) была безотказной и полезной. Их профессионализм и верность своему делу, несмотря на многочисленные препятствия и трудности, вызывают большое уважение к ним. В особенности я благодарна Нине Абдулаевой — заведующей читальным залом и архивисту Борису Садовникову, который ознакомил меня с библиотечными фондами Всесоюзного Центрального Совета Профсоюзов (ВЦСПС) и различных профсоюзов. Без его участия было бы невозможно найти многие материалы, которые были использованы мной в этой книге. Также я выражаю благодарность Лидии Наумовой, заведующей читальным залом Центрального архива общественных движений Москвы (ЦАОДМ), именуемого теперь Центральным архивом общественно-политической истории Москвы (ЦАОПИМ), за помощь в последовательности предоставления документальных источников и в преодолении препятствий. Бэрри Склес, руководитель межбиблиотечного абонемента библиотеки Ханта в университете Карнеги Меллон, проявил находчивость в систематизации наиболее сложных материалов. Российский государственный архив кинофотодокументов (РГАКФД) разрешил перепечатать отобранные из его фонда исторические фотографии.

Впервые отдельные части этой книги были использованы в статье «Сталинский террор и демократия: профсоюзное движение в 1937 году», опубликованной в декабре 2005 г. в издании «Американский обзор истории» (American Historical Review).

Вильям Чейз, Донна Харш, Кармин Сторелла и Линн Виола дали добрые советы и комментарии к рукописи. Наум Кац, мой замечательный коллега, в течение долгих лет помогал мне в исследованиях. Благодаря моим московским коллегам Андрею Соколову и Сергею Журавлеву, я узнала много нового во время длительных дискуссий. Участники семинара «История рабочего класса» в Питтсбурге, мои коллеги из университета в Торонто, из Американской ассоциации по развитию славянских исследований, а также участники конференции «История рабочего класса России», проводившейся при содействии Международного института социальной истории, дали одобрительные комментарии к разным частям моей рукописи. В течение нескольких летних периодов я работала в ЦАОДМе вместе с Симоном Пирани, моим другом, товарищем и коллегой, которому я благодарна за наши оживленные дискуссии по вопросам прошлой и современной русской политики. Дж. Арч Гетти проявил неисчерпаемое великодушие в предоставлении документов и информации, любезно отвечая на любой запрос. Я с нежностью вспоминаю один из солнечных летних дней в его гостиничном номере в Москве, когда мы тщательно, по месяцам восстанавливали и исследовали ключевые аресты и политические события конца 1930-х гг. Дональд Фильтцер внимательно прочитал всю рукопись. Он щедро поделился со мной своими обширными познаниями о русских рабочих и предприятиях. Его комментарии оказались бесценными во время проверки рукописи. Его собственные тщательные исследования и страстная увлеченность вопросами большой политики эпохи советского социализма служат образцом того, какими могут и должны быть знания человека.

Кроме того, я хотела бы поблагодарить моего мужа, Маркуса Редикера, который сопровождал меня и прошел вместе со мной долгий путь познания в области, весьма отдаленной от его собственной сферы деятельности. Наши многолетние дискуссии о политике углубили мое понимание сущности советского эксперимента. Мой супруг до сих пор задает мне очень трудные, умные и весьма полезные для меня вопросы.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

О СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ТЕРРОРА

Несомненно, «большой террор» является одним из наиболее важных явлений не только в истории СССР, но и истории двадцатого века. Русская революция 1917 года, основанная на простом принципе, что рабочие должны контролировать создаваемые ими материальные ценности, послужила толчком для движения во всем мире. Однако творимые в эпоху «красного» террора беззакония, насилия, убийства, полностью дискредитировали эту идею и оказали разрушительное действие на первый в мире эксперимент по строительству социализма. Появились критические, трудные вопросы: «Когда начался террор? Каковы причины террора? Кто несет ответственность за террор? Кому террор принес пользу, а кто пострадал от него?» В 1930-е годы молодая коммунистка, узница лагеря, с болью отразила крайнюю необходимость получить ответы на эти вопросы в своем стихотворении:

Нам надо дать ответ: кому была нужна Чудовищная гибель поколенья, Которое страна, сурова и нежна, Растила двадцать лет в работе и сраженьях.[1]

В целом историки согласны с тем, что террор начался с убийства первого секретаря Ленинградского областного комитета ВКП(б) С. М. Кирова в декабре 1934 года и закончился освобождением от обязанностей Народного комиссара внутренних дел (НКВД) Н. И. Ежова в ноябре 1938 года. Наиболее активный этап репрессий, известный в России под термином «ежовщина» приходится на период с ноября 1936 года по ноябрь 1938 года, когда Н. И. Ежов являлся наркомом НКВД. За эти два года миллионы людей были арестованы, подвергнуты допросам, расстреляны, высланы в трудовые лагеря. В 1937-1938 годы НКВД арестовал более 1 млн. 575 тыс. человек. Большинство из них (87%) было арестовано по политическим мотивам. Из общего количества арестованных 1 млн. 345 тыс. человек были осуждены, 681 тыс. 692 — приговорены к смертной казни за контрреволюционную деятельность. 1 млн. 473 тыс. 424 человека умерли от болезней, холода, голода, несчастных случаев и по другим причинам в лагерях, ссылках и тюрьмах.{1} С 1934 по 1940 гг. 3 млн. 750 тыс. человек, осужденных за уголовные и политические преступления, прошли сквозь грандиозную систему трудовых лагерей. В 1937-1938 годах было произведено такое количество арестов, что лагеря начали испытывать кризис: не хватало продовольствия, одежды и мест для размещения всех вновь поступивших заключенных.{2} Хотя политические аресты и партийные чистки проводились и до, и после «ежовщины», своего апогея террор достиг в 1937 и 1938 годах, оставив в памяти людей неизгладимый след о советском эксперименте.[2]

Если историки в большинстве своем согласны с определением временных рамок «большого террора», все остальные вопросы вызывают у них существенные разногласия. Каковы были намерения государства, цели репрессий, влияние внешнего и внутреннего давления, степень централизации контроля, численность жертв и реакция советских граждан на происходящее? В течение долгого времени было широко распространено мнение, что советский режим с самого начала был террористическим. Руководители государства, побуждаемые желанием обрести полную политическую власть, отправляли на смерть в лагеря и тюрьмы нескончаемый поток людей. Со временем он увеличивался либо уменьшался, но никогда не прекращался. Согласно этой оценке, причины террора — в приверженности большевиков глубоко антидемократичной идеологии. С момента прихода к власти они стремились разрушить гражданское общество. Террор позволил консолидировать власть и подвергнуть преследованиям все слои покорного населения. Сторонники этой трактовки в первую очередь обращались к политической истории. Большинство из них, но не все, считали Советский Союз «тоталитарным» государством, в котором небольшая группа партийных руководителей контролировала все сферы социальной, экономической и политической жизни. И поэтому при планировании политического курса государства они уделяли большое внимание действиям некоторых руководителей и меньше всего — деятельности рабочих, крестьян, женщин или представителей других социальных групп.{3}