Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

III

Победы над половцами и уход большей части их орд из днепровских степей дали возможность Владимиру Мономаху возобновить активную политику Руси в Северном Причерноморье.

Несколько десятилетий половецкого господства в припонтийских областях пагубно сказались на русских владениях в Восточном Крыму и на Таманском полуострове. За это время Тмутороканское княжество, потерявшее политические и торгово-экономические связи с Русью, успело превратиться в византийскую провинцию. Мы видели, что юридические основания для этого были заложены в 1083 г., когда Алексей I Комнин помог Олегу Святославичу утвердиться в Тмуторокани на условиях признания им византийского суверенитета (см. с. 85—86). К сожалению, источники не позволяют проследить процесс отторжения Тмуторокани от Руси во всех подробностях. Весьма вероятно, что, отправляясь в 1094 г. отвоевывать у Мономаха свою черниговскую отчину, Олег оставил Тмуторокань на попечение византийского наместника. Но хотя в последние двадцать лет своей жизни «Гориславич» и не появлялся на берегах Тамани, он, должно быть, все же сохранял за собой формальное звание правителя Восточной Таврики; во всяком случае, «Слово о полку Игореве» не отказывает Олегу в титуле кагана, который можно считать древнерусским аналогом его византийского титула «архонт Матрахи, Зихии и всей Хазарии». Смерть Олега в 1115 г. расторгла последнюю связь Тмутороканского княжества с Русской землей. На протяжении всего XII в. Тмуторокань больше ни разу не упоминается на страницах русских летописей. В то же время многочисленные византийские известия подтверждают факт ее принадлежности империи вплоть до середины этого столетия[217].

Захват византийцами русских владений в Крыму и Приазовье повлек за собой серьезный кризис в русско-византийских отношениях. Реакция Владимира Мономаха на действия имперских властей была чрезвычайно жесткой. В 1116 г. он попытался ни много ни мало как сместить Алексея Комнина с престола, заменив его своим ставленником, которого летопись называет Леоном Диогеновичем и зятем Мономаха[218]. «В то же лето, — гласит сообщение Повести временных лет под 1116 г., — Леон Диогеневич, зять Володимерь, иде на царя Алексия и вдашася ему город Дунайскых неколико [несколько]». Впрочем, успехи Мономахова зятя были краткосрочны, и 15 августа того же года он был коварно убит в дунайском Доростоле двумя подосланными Алексеем «сарацинами».

Личность этого человека с трудом поддается исторической идентификации. Судя по его отчеству, летописец видел в нем сына императора Романа IV Диогена (1068—1071). Некоторые летописные списки подчеркивают царское происхождение Леона Диогеновича, именуя его «царевичем Леоном». Византийские источники со своей стороны удостоверяют, что один из трех сыновей Романа Диогена действительно носил имя Лев, или Леон; однако быть участником событий начала XII в. он никак не мог, так как погиб в войне с врагами Византии еще в 80-х гг. предыдущего столетия. Поэтому в историографии были выдвинуты две основные гипотезы относительно происхождения летописного «Леона Диогеневича». Первая из них берет за основу свидетельство Анны Комнин о Лжедиогене. Согласно ее рассказу, спустя много лет после гибели настоящего Льва[219], сына Романа Диогена, какой-то бродяга из бывших солдат нарекся его именем и предъявил свои права на византийский престол. Самозванца схватили и отослали в крымский Херсон под надзор. Однако там ему удалось завязать сношения с половцами, которые помогли ему освободиться из заключения. В 1095 г. в союзе с половецким ханом Тугорканом Лжедиоген напал на Византию. Вторжение было остановлено только под Адрианополем, где верные императору люди обманом пленили самозванца. Закованного в цепи Лжедиогена повезли в Константинополь на расправу, но мать императора Алексея Комнина, торопясь обезвредить опасного обманщика, выслала навстречу своих слуг, которые ослепили пленника. На Руси тоже были хорошо осведомлены об этих событиях и даже сочли их достаточно важными для того, чтобы внести в Повесть временных лет: «Идоша половцы на греки с Девгеневичем, воеваша по гречьстей земле, и цесарь я [схватил] Девгенича, и повеле и [его] слепити» (под 1095 г.). Но дальнейшая судьба Лжедиогена не прослеживается по источникам, поскольку Анна Комнин оборвала свой рассказ на полуслове. Это наводит некоторых исследователей на мысль, что по дороге в столицу самозванец все-таки был освобожден союзными ему половцами, а затем укрылся на Руси{114}. У этой версии, однако, есть много слабых мест. В частности, Карамзин высказал справедливое замечание, что «Владимир, находясь в тесных связях с двором константинопольским, не мог, кажется, дать себя в обман лжецу-бродяге»{115}. В самом деле, сличение летописных статей под 1095 и 1116 гг. не оставляет никаких сомнений, что речь в них идет о двух разных людях: летописцы четко различают ослепленного «Девгенича», человека, очевидно, совершенно безвестного, у которого даже нет имени, и «Леона Диогеновича, зятя Володимера», «царевича». Трудно представить, что, зная о самозванстве Лжедиогена, Мономах тем не менее женил искалеченного проходимца на своей дочери и потом неизвестно для чего держал его «про запас» целых двадцать лет. Сомнительно, наконец, чтобы такому опытному полководцу, как Владимир, могла прийти в голову вполне безумная идея отправить на Дунай войско под началом слепца.

С учетом этих соображений более правдоподобной выглядит гипотеза В.Г. Васильевского{116}, который разделял убежденность древнерусских летописцев в том, что Леон Диогенович был одним из сыновей Романа IV. По мнению исследователя, сообщение византийских писателей о гибели Льва Диогена в конце XI в. относится к сыну Романа от его второго брака с Евдокией Макремволитиссой (вдовой императора Константина X Дуки), тогда как Повесть временных лет говорит о сыне Романа от первой жены, которого тоже могли звать Львом, как и его сводного брата. Мать этого Льва, или Леона, Диогеновича была дочерью потомка болгарских царей Алусиана, возглавившего восстание 1040 г. против Византии. Роман Диоген женился на ней еще до своего воцарения, в то время, когда сам был имперским наместником болгарской провинции Сердика. Эти болгарские связи Леона Диогеновича могут объяснить как политический интерес, проявленный к нему со стороны Владимира Мономаха, так и его первоначальные успехи на Дунае. Кроме того, становится понятным молчание Анны Комнин об инциденте 1116 г. — ведь претензии на византийский трон сына Романа IV, женатого на внучке киевского князя, который, в свою очередь, являлся законным представителем династии Мономахов[220], были более основательными, чем у семейства Комнин — узурпаторов византийского трона.

Смерть Леона Диогеновича расстроила планы Мономаха в отношении имперского престола, но военных действий не остановила. Дальнейшие события показывают, что после гибели зятя Владимир поставил целью выкроить на «русском» Дунае независимое от Византии княжество для своего внука «царевича» Василька[221]. По сообщению Повести временных лет, Владимир еще дважды посылал войска на нижний Дунай: сначала во главе с воеводой Иваном Войтишичем, который рассадил посадников в дунайских городах (очевидно, в тех самых, что «вдашася» Леону Диогеновичу), а затем под началом своего сына Вячеслава и воеводы Фомы Ратиборича. Похоже, в промежутке между этими походами Алексей Комнин сумел выбить русские гарнизоны из захваченных крепостей, так как рать Вячеслава снова осаждала Доростол, но, «не успевше ничто же, воротишася». Все эти события летопись помещает под тем же 1116 г., что и поход Леона Диогеновича, хотя война тянулась, по всей вероятности, до самой смерти Алексея Комнина (15 августа 1118 г.), а может быть, и дольше. Во всяком случае, вести мирные переговоры Владимиру пришлось уже в начале 20-х гг. XII в. с сыном императора Алексея Иоанном II. Они увенчались заключением в 1122 г. династического брака между Мономаховой внучкой, дочерью Мстислава Владимировича, и сыном императора Иоанна II — предположительно старшим, Алексеем[222]. Столь почетные условия мира показывают, что военные неудачи Мономаха на Дунае, о которых говорится в летописи, отнюдь не означали его полного и окончательного поражения, и русское влияние на нижнем Дунае было по-прежнему сильно.

Эти события нашли любопытное преломление в известиях ряда позднейших древнерусских источников о венчании Владимира Мономаха царским венцом. Так, появившееся на рубеже XV—XVI вв. «Сказание о князьях владимирских» повествует, что, севши в Киеве на великое княжение, Владимир пошел войной «на Фракию Царяграда область; и поплениша их области довольно и возвратишася». В это время в Царьграде царствовал благочестивый царь Константин Мономах, воевавший тогда с персами и латинами. Дабы умиротворить воинственного русского князя, он отрядил к нему митрополита Эфесского Неофита и других послов, дав им нательный «животворящий крест от самаго животворящаго древа, на нем же распятся владыка Христос», царский венец со своей головы, сердоликовую крабицу (чашу), «из нея же Август царь римский веселяшеся», затем бармы, которые носил на своих плечах, цепь из аравийского золота и многие другие ценные дары, предназначавшиеся Владимиру «на славу и честь и на венчание великаго и самодержавнаго царствия». Получив эти царственные подарки, Владимир венчался царским венцом Константина, «и с того времени, — говорится в сказании, — князь великий Владимер Всеволодович наречеся Манамах, царь великия Росия… Оттоле и до ныне тем царским венцем венчаются великие князи владимерстии, его же прислал греческий царь Констянтин Манамах, егда поставляются на великое княжение Российское».