Александр Зимин - Реформы Ивана Грозного. (Очерки социально-экономической и политической истории России XVI в.)
Таким образом, перед нами самое раннее упоминание о стрельцах как о пеших воинах «огненного боя». Летописец, написавший приведенный выше текст, не мог писать «задним числом», т. е. через лет двадцать, как и не мог писать позднее другие свои сведения: все они носят характер записей современников, изобилуют конкретными данными и подробностями, которые двадцать-тридцать лет не могли храниться в памяти. Итак, несомненно, что в 1530 г. стрельцы уже существовали. По контексту рассказа, особенно, если мы его сопоставим со сведениями автора Казанской истории о борьбе за Казань в 40-х — начале 50-х годов XVI г., напрашивается вывод о том, что стрельцы были другим наименованием (бытовым) пищальников. И. С. Пересветов в своих произведениях, написанных во всяком случае до осени 1549 г., также упоминает о «стрельцах» «огненного боя», что подтверждает не только существование стрельцов до реформы Ивана Грозного, но и близость их к пищальникам.
Появление пищальников — зародыша постоянного войска, вербовавшегося из посадского населения, было событием большого значения. Говоря о перевороте в военном деле, произведенном порохом, Ф. Энгельс писал: «Чтобы добыть порох и огнестрельное оружие, нужны были промышленность и деньги, а тем и другим владели горожане. Огнестрельное оружие было поэтому с самого начала оружием городов и возвышающейся монархии, которая в своей борьбе против феодального дворянства опиралась на города»[839].
Однако, прежде чем постоянное войско доказало свою жизненность и преимущество над дворянской конницей, должно было пройти не мало времени. Появление пищальников, а затем стрельцов было начальным этапом становления постоянной армии на Руси.
Недавно Н. Е. Носов высказал предположение о том, что среди пищальников следует выделять так называемых «казенных людей» и пищальников «з городов», как особые разряды воинских людей. Если первые набирались «с сох», то вторые — с посадских дворов. Казенные пищальники нанимались правительством на собранные им пищальные деньги, а городовые — были ополченцами, как и другие посошные люди, временно набиравшиеся для участия в том или ином походе.
В связи с этим и саму стрелецкую реформу Н. Е. Носов сводит к ликвидации практики набора пищальников-ополченцев и замены ее «пищальными деньгами». Сами стрельцы, по его мнению, были лишь выбором из «казенных пищальников»[840].
Действительно, первоначально к началу XVI в. пищальники встречаются в составе крепостных гарнизонов Новгородской земли наряду с другими казенными людьми. Вероятно, только с 1508 г. получает распространение практика набора пищальников для участия в военных операциях в качестве пехоты. Однако нет никаких оснований проводить резкую грань между этими двумя категориями пищальников ни по способу комплектования, ни по обеспечению. Нельзя противопоставлять «посошный» набор «подворовому», ибо в первой половине XVI в, посадская соха и состояла из дворов. К тому же у нас нет никаких данных, что казенные пищальники набирались с «сох», а не с дворов и не вербовались из среды посадского населения. Не подкреплено также показаниями источников и предположение о том, что пищальники «з городов» были лишь временными ополченцами, а не постоянным войском. Наконец, повинность выставления пищальников-ополченцев не могла быть заменена в 1550 г. платой «пищальных денег» уже потому, что этот налог встречается в источниках 30-х годов XVI в.
Таким образом, мы имеем основание говорить об отрядах пищальников как о непосредственных предшественниках стрелецкого войска. Как и стрельцы, пищальники входили в гарнизоны городов, но также по мере надобности участвовали и в дальних походах.
Настоятельная необходимость реформ особенно чувствовалась, может быть, в области судоустройства и судопроизводства.
Судебный аппарат к середине XVI в. отличался крайним многообразием. Наряду с вотчинным весьма большое место в судебном аппарате занимал суд духовных властей — митрополита и епископа. Церковный суд ведал прежде всего лицами, подведомственными церкви (духовенство, монашество, церковные люди и т. д.). В компетенцию церковного суда входили дела о ересях, о нравственности и др.[841] «Лихоимство» судей в святительском суде было обычным явлением. Впрочем, и ряд чисто мирских дел рассматривался в церковном суде. Это — «смесные» дела духовенства и мирян, жалобы по рядным (брачным) грамотам, завещаниям (утверждавшимся в епархиальных канцеляриях) и др.[842] В остальных делах судил великокняжеский суд. Судопроизводство на местах велось наместничьим аппаратом (наместники и волостели и их тиуны)[843], специально посланными лицами из Большого дворца[844], в том числе писцами[845] или даже боярами[846], а также дворецким[847] или иногда самим великим князем[848].
С 1539 г. дела по душегубству и разбою с поличным вершились губными старостами. Суд высшей инстанции («доклад») находился в руках самого великого князя или его дворецкого и «боярина введеного»[849]. Засилье боярской аристократии в судебном аппарате одним из своих следствий имело систему бессовестных вымогательств («посулов», взяток и др.) как полузаконного средства личного обогащения. С целью получения судебных штрафов трупы убитых иногда подкидывали во дворы зажиточных людей. Об этом пишут публицисты Максим Грек, Иван Пересветов и сообщается в официальных документах[850]. Бывали случаи, когда «поклепцы» (ябедники) клеветали на добрых людей, «стакнувшись с наместниками»[851]. Все это особенно ярко проявилось в годы боярского правления, когда недовольство боярским произволом охватило не только крестьянство и посад, но даже и широкие круги феодалов. Задача упорядочения судопроизводства и борьбы с злоупотреблениями судебной администрации являлась одной из важнейших к середине XVI в. в области судоустройства.
Не соответствовало в полной мере интересам дворянства и существовавшее к середине XVI в. законодательство. Нормы Судебника 1497 г., составленного еще в период, когда удельный вес боярской аристократии в правительственном аппарате был велик, явно недостаточно учитывали требования дворянства как в области правовых вопросов (касающихся феодального землевладения и крестьянства), так и в области судоустройства и судопроизводства[852]. Его нормы во многом устарели и корректировались уставными наместничьими и губными грамотами.
Так, в правой грамоте 1520 г. говорилось: «Велеть на них вину взяти по Перевитской грамоте по указной, а не будет грамоты, и судье взяти на них вина по великого князя судебному списку»[853].
Не соответствовала новым историческим условиям уже первая статья Судебника 1497 г., согласно которой полагалось «судити суд бояром и околничим». Мы уже видели, что в суде к середине XVI в. играл значительную роль дворцовый аппарат с его дворянским составом. В Судебнике 1497 г. не были достаточно подробно регламентированы судебные функции наместничьего суда, что давало возможность аппарату наместников злоупотреблять своими судебными полномочиями.
Следовало во многом изменить и формы судопроизводства. Постепенно изживалось из судебной практики «поле» (судебный поединок), которое не всегда обеспечивало решение дела в выгодном и угодном духе для представителей господствующего класса. Уже ощущалась явная необходимость замены старого обвинительного процесса инквизиционным, или следственным, который впервые широко стал применяться после введения губного управления во время «обысков» по «разбойным» и «татинным» делам.
Следственный процесс давал феодальному суду больше возможностей для выявления всех лиц, посягавших на собственность и безопасность представителей господствующего класса, защищать самые основы феодального правопорядка. Во время обыска к дознанию привлекался довольно широкий круг опрашиваемых «обыскных людей», показания которых давали основание не только для выяснения виновности того или иного подследственного лица, но и для установления факта его социальной опасности для феодального строя (т. е. для признания его «лихим» человеком). В обстановке усиления классовой борьбы выступления так называемых «разбойников» и «татей» (этими наименованиями феодалы часто называли тех, кто с оружием в руках боролся против их господства) находили живейший отклик в широких народных массах.
Одним из средств противодействия этому было применение «обыска» по «разбойным» делам. Введением розыска облегчалось выявление «разбойников». Вместе с тем вводилась ответственность «обыскных людей» за дачу ими ложных показаний, устанавливалась своеобразная круговая порука, преследовавшая цели устрашения и наказания тем лицам, которые своими ложными показаниями пытались «обелить» лихого человека. Вводилось также наказание и тем, кто скрывал «татя» или «разбойника», или краденое в своем дворе.
